На посиневшем и в пятнах лице Венда открылся перекошенный конвульсиями рот, а красные, распухшие глаза, казалось, были готовы выскочить, как заряженные пули.

Но и Доротея чувствовала, что вся ее нервная сила скоро иссякнет.

Нет… положительно… она не могла долее продолжать это ужасное напряжение мускулов!

Негодяй заметил, что она ослабевала; он удвоил усилия: пальцы, давившие его, разжались, однако не выпуская совершенно добычи.

Немного воздуха вошло в грудь Венда.

Радость, что он, наконец, после долгого томления снова нашел надежду вздохнуть всеми легкими и жить, вызвала у Венда хриплый крик радости.

Но его час пришел.

Неожиданно на него поднялся странный враг.

Лошадь, уже испуганная конвульсивными движениями обоих борющихся, зацепивших за ее ноздри, при звуках радостного рева освобожденного Венда обезумела от страха. Она попятилась, ударяя копытами, и встала на дыбы почти во весь рост. В наступающей заре поднялась ее громадная фигура, представляя собою угрозу.

Привязанные к руке поводья натянулись и повлекли назад негодяя, опрокинув его навзничь.

Доротея, увлеченная также на землю, упала на колени возле него.

Тогда бессознательное животное, притянутое к земле падением борющихся, опустило свои тяжелые, подкованные железом копыта на череп Венда.

Доротея почувствовала, как на ее пальцы потекла горячая кровь. Руки, сжимающие ее, разжались и тяжело скользнули вдоль его бедер. Теперь она поняла, что могла отнять свои руки от шеи Венда, сделавшейся неподвижной. Последняя дрожь агонии потрясла распростертое перед нею тело.

Как же это случилось? Она убила его или лошадь, которую она видела распрямившеюся во весь рост над ними? Ослепленное страхом животное послужило орудием правосудию.

Доротея не отдавала себе отчета. Она ничего не понимала и ничего не знала.

Молодая женщина медленно поднялась, оцепенелая от совершившегося ужасного события. Ее глаза не могли оторваться от этого размозженного лица, посинелого и залитого кровью.

Наконец, овладев собою от ужаса, лишь только порыв борьбы совершенно рассеялся, она сделала безумный жест, и на дороге раздался крик ужаса.

При звуках его лошадь-убийца, как бы со своей стороны охваченная безумием, убежала галопом в равнину, таща на поводьях висящий труп Венда. Он бился у нее по ногам и своей тяжестью рыл в земле бесполезную борозду.

При виде этого ужасного зрелища Доротея убежала, оглядывая поля и дорогу, освещенные нарождающимся днем.

Никто ее не видел. Она была одна.

И, должно быть, сын Шульмейстера давно убежал, потому что, насколько далеко Доротея могла видеть, она не замечала его более.

По крайней мере, пусть этот смелый, белокурый, бледный, маленький мальчик никогда не узнает, что она сделала, защищая его.

Соображения гения войны одно за другим осуществлялись. 7 октября шесть корпусов французской армии, прибывших по различным дорогам на назначенное свидание, соединились в знаменитой долине, по ту сторону Шварцвальда и их вюртембергских отрогов. Они только что их обогнули, но не перешли.

Наполеон без боя успел завладеть избранной территорией, что делало победу насколько возможно полной.

Ему предшествовала кавалерия Мюрата, который, после того как маскировал свои движения, наконец мог снова занять свое обычное авангардное место в походе. Он осветил ему страну своей неутомимой деятельностью, и 8-го числа утром ничего более не оставалось, чтобы император мог считать себя выигравшим игру, как узнать наверно, в какой степени неприятель был обманут его маневрами и вследствие этого к какому пункту великая армия должна была направить свои первые усилия.

По правде, эти последние условия успеха были также главными условиями.

Если бы Наполеон упустил из вида закрытые выходы, через которые могли скрыться от него австрийские войска, то все пришлось бы начинать сначала.

Если бы он не знал точно последнего распределения сил, которые он хотел захватить, то это было бы, как будто он ничего не сделал.

Конечно, у него было в руках чем сражаться и чем победить сегодня или завтра, но его ум хотел видеть, что будет и после этих двух или трех дней. Начальник отряда имеет право рассматривать предстоящее сражение, глава же армии и народа должен заранее определить движения, которые будут происходить. Война — драма, в которой, прежде чем написать хотя одну строчку, надо составить полную программу. Автор должен знать, куда он идет и как пойдет.

Событие было подготовлено, но все случайности не могли быть предусмотрены.

Что же делал Мак? Где он был? Которым справкам он поверил? Что это было за войско, по правде, немногочисленное, на присутствие которого на берегу Дуная указывала кавалерия Мюрата? Принадлежало ли оно к отделенному корпусу Кинмейера или к Ульмскому гарнизону? Кого караулило оно: баварцев ли, союзников Франции, или французов, союзников Баварии?

Удалось ли наконец найти в лагере всю армию, которую хотели захватить? Не ускользнула ли она оттуда? Или не приготовляется ли еще она оттуда бежать?

Единственный человек, который мог бы снабдить Наполеона точными указаниями по всем этим пунктам, был Шульмейстер. Но он не подавал признака жизни, с тех пор как уехал из Страсбурга. Не захватили ли его? Был ли он убит? Во всяком случае он молчал.

Поэтому император 8 октября, утром, после того, как принял доклады своих офицеров в Донауверте, где он проводил ночь, выказал прескверное настроение духа. Он мог вывести из противоречивых рассказов, что в общем ничего не знали о действительных планах неприятеля.

Ланн, Сульт и Ней находились перед ним по обыкновению в безмолвии, пока он не обращался прямо к ним с вопросом.

— Мы охотимся на барсуков, господа, — сказал Наполеон, прогуливаясь с нетерпением по скромной школьной зале, где он на одно утро устроил свой императорский кабинет. — Мы прорыли один ход в их логовище, но самый тонкий из вас не способен сказать, обойден ли зверь или у него есть еще выход для спасения. Посмотрим, что ты думаешь об этом, Ланн?

— Я думаю, если твой дьявол зять… Простите, государь… Я думаю, если его королевское высочество принц Мюрат не известил нас точно о позиции неприятеля, то никто на свете об этом ничего не знает, потому что Мюрат как тактик мозгляк, но как разведчик он довольно хорошо знает свое дело.

— Зато не совета Мюрата я спрашиваю у тебя, головорез, а твоего. Думаешь ли ты, что австрийцы действительно остались в Ульме?

— Может быть, да, может быть, нет! Не все ли равно, потому что там или в другом месте мы их все-таки побьем.

— Ты отвечаешь, как нормандец, и доказываешь, как гасконец. А вы, маршал Сульт, что об этом думаете?

Сульт командовал самым многочисленным корпусом великой армии. Это был точный, преданный дисциплине, уважаемый и осторожный воин. Он ответил дипломатически:

— Если ваше величество этого не знает, как же мне знать? Однако, если надо все сказать, то я думаю, что мы имеем успех. Когда целая армия отступает перед другой, то это производит большее движение, чем то, на которое нам указали.

— Очень резонно! — сказал император. — А вы, Ней?

Храбрый маршал, спрошенный в свою очередь, побагровел, что с ним случалось каждый раз, когда он говорил перед Наполеоном.

Он кончил тем, что сказал:

— Я нахожу, что принц Мюрат заставляет себя долго ждать! Ему следовало бы уже отвечать на вопросы императора. Какой черт, видят, что видят. Это ему надо смотреть и приехать нам сообщить, в каком мы положении. Я не мастер воображать вещи, и не мое дело говорить, где неприятель. Пусть мне покажут его, а я побью. Вот и все!..

— Не много же я узнал, — сказал Наполеон, который не мог удержаться от улыбки при этой воинственной выходке и ударил Нея по плечу. — По счастью, я слышу, что кто-то приехал. Рустан, посмотри, что там такое!

До тех пор неподвижно стоявший около открытой двери мамелюк едва успел броситься на дорогу, на которой в самом деле был слышен топот лошадей, как показался на пороге элегантный и воинственный силуэт Мюрата.

— Ты очень опоздал, — сказал ему император. — По крайней мере, принес ли ты мне новости?

— Я думаю, — ответил принц, — во всяком случае я… доставляю вашему величеству ребенка, который вам даст их.