— Правду ли вы говорите? — спросил Наполеон задыхающимся голосом.
Родек с благородной печалью опустил голову и молчал.
Тогда в сердце цезаря, казалось, происходила борьба. Через момент его лицо, однако, приняло обычное выражение, а глаза сверкнули счастливой гордостью.
— Шульмейстер, — сказал он, — не знаешь ли ты в окрестностях Страсбурга какого-нибудь красивого имения, где я мог бы иметь удовольствие иногда останавливаться, когда приеду в Эльзас. Я не хочу большого владения, ни даже, чтобы это был замок, но я желал бы просторное и удобное жилище, окруженное полями и лесом.
— Мейнау, государь.
— Мейнау? Оно продается?
— Да.
— Хорошо, мой друг, я куплю Мейнау. Сегодня я отправлю приказ и отдам имение твоему приемному сыну и его сестре. Я хочу, чтобы они жили там оба мирно и росли бы счастливыми около твоей жены и старого друга, бретонца. Это будет вознаграждением за твои услуги.
Затем император повернулся к Родеку и прибавил:
— Это я могу себе позволить? Как вы об этом думаете?
— Я скажу, — произнес старик, — за то, что ваше величество сделали сегодня, вам простится…
— А я? — спросил резко Шульмейстер, опасавшийся, чтобы благодарность Родена не оказалась недостаточной. — Разве я не буду также жить в Мейнау?
— Ты? Нет еще. Я оставляю тебя при себе.
На другой день Шульмейстер простился со своими, чтобы следовать за императором, прикомандировавшим его к своему главному штабу в чине адъютанта. Обнимая в последний раз Берту, утешенную и сияющую от открывавшегося будущего, он увидел Ганса, стоявшего против двери и смотревшего сияющими глазами на проходящих солдат.
Затем он принялся разыскивать Лизбету, чтобы распрощаться с ней, как и с ее братом. Долго не могли разыскать крошку. Кончили тем, однако, что нашли ее в глубине сарая, находящегося близ дома. Ей пришла мысль, что довольно она насмотрелась на солдат, и они не занимали ее более. Ей нравилось теперь ее открытие, которое состояло из хорошенькой кошечки. Последняя устроилась в одном углу на крыше и одна во время треволнений войны кормила своих детей. В то время как они своими розовыми неловкими лапочками наносили ей царапины когтями, прижимаясь к ней своими головками с закрытыми глазами, она серьезно лизала себе грудь.
Лизбета восторгалась ею. Но потом ей было недостаточно восхищения. Ей захотелось рассказать о виденном ею хорошеньком зрелище. Так как она была одна, то предположила, что к ней пришла подруга, меньше ее и которая еще мало говорила. Она сказала ей, подделываясь матерински под ее детский говор:
— Кошечка дала кошечек.
— А! Вот как! — сказала воображаемая гостья.
— Да.
— И сколько она дала?
— Четверых.
— Вот как!
— Да.
— А какого они цвета?
— Одна белая, другая серая и две цвета кошечки.
— Вот как!
В этот момент вошел Шульмейстер и пламенно обнял Лизбету.
При этом на глазах Берты появились слезы.