— Можно выводить, — приказал полковник.

Чуянов, сдержанно-возбужденный, с отеками под усталыми глазами, обошел строй коммунистов, сказал им несколько слов:

— Вы — коммунисты. Вы — сталинградцы. Вы — лучшие люди города и знаете, куда и на какое дело идете. Я верю, что никто из вас не дрогнет перед врагом, не падет духом.

Взвод за взводом, рота за ротой уходили на фронт коммунисты. В первом взводе Александра Солодкова кто-то немолодо запел:

Голос негромкий, глуховатый, но глубокая вера в святость мужественных слов, прозвучавших на выгоревших улицах, так была чиста, что взвод, взяв ногу, дружно подхватил:

Гремели выстрелы зениток. Ошалело визжали осколки. Горло першил смрадный дым, а песня не гасла:

Взводы, чеканя шаг по обожженному асфальту, шли по задымленным улицам, шли на переднюю линию огня.

Ольга Ковалева узнала о мобилизации коммунистов на другой день. Характер у нее был напористый, натура — сильная, волевая. Она пошла в райком партии. Там ее знали и с первого взгляда поняли, зачем она пришла.

— Здравствуйте, Алексей Иванович, — поздоровалась Ольга с секретарем. — Вы не забыли, что я член партии?

— Во-первых, Ольга, садитесь, а во-вторых, в чем дело? Рассказывайте.

— Во-первых, сяду, а во-вторых, Алексей Иванович…

— Я понимаю вас, товарищ Ковалева, — перешел секретарь на официальный тон.

— Значит, разговор будет коротким.

— Я в прятки играть не умею и своего мнения не изменю. Вы у нас единственная женщина-сталевар.

— Понятно. Не отпустите?

— На фронт — нет. Мы вам дадим другую работу, которую не всякому можно доверить. Дело, следовательно, вовсе не в жалости. Вам, возможно, придется на некоторое время покинуть город, переехать за Волгу.

— Мне?.. За Волгу?

— Не торопитесь. Я повторяю: мы вам дадим…

— За Волгу я не поеду. Отказываюсь. Отпустите меня на фронт. К нашим товарищам.

— Туда вам нельзя.

— Почему? Объясните. Может быть, полагаете, что я не умею держать винтовку в руках? — Ольга встала. Ее прямой взгляд был неотразим. — Я, Алексей Иванович, винтовки не выроню, свинца понапрасну не потрачу. Я умею стрелять. И к слову пришлось, скажу, что хорошо стреляю.

— Я это знаю.

— Алексей Иванович, поймите меня: если я не уйду туда, я потеряю себя. Я не буду сама собой. Я не смогу открыто смотреть в глаза своим товарищам. Алексей Иванович, неужели вы не понимаете меня? Я хочу остаться сама собой. Остаться такой, какая я есть.

Ольга убедила, вернее сказать, сломила упорство секретаря.

Августовский прорыв немцев в районе северо-западнее тракторного был для рабочих невероятной неожиданностью. Из оперативной сводки, переданной по радио в полдень, они узнали, что немцы от Сталинграда еще далеко, сражение кипит на берегах Дона. И вдруг часом позже у завода заскрежетали вражеские танки. Это было время, исчисляемое минутами, секундами, даже нет, это было только одно мгновение в жизни и судьбе каждого; это был момент непостижимого напряжения моральных сил, душевной стойкости. Каждый невольно подумал: «Неужели конец всему?» Под наведенные жерла пушек внезапно попало все: завод, семья, жизнь. И каждый, заглянув себе в душу, спросил себя: «Что же делать? Бежать или драться? Драться стальным ключом, куском железа?» «Драться!» — сказали рабочие.

Командир танковой бригады, инженер тракторного, офицер запаса и командир танкового батальона Сергей Дубков поднялись на заводскую наблюдательную вышку, откуда далеко просматривались всхолмленные окраины, обсаженные остролистными кленами, белой акацией и кустарниковыми подлесками. Небо было безоблачное, удивительно ясное и чистое, и только на северо-западе горизонт отяжелел от пыли. Нахмурив брови, командир коротко сказал:

— Поднять вымпел.

На центральной наблюдательной вышке заполоскалось кумачовое полотнище — условный сигнал боевой тревоги. Это было время, когда жаркое солнце, перевалив зенит, нещадно калило землю. В парковых бассейнах, шумя и весело перекликаясь, купались дети, бронзовые от загара. Мутные брызги, загораясь в золоте лучей, разлетались во все стороны, пятнили иссушенную землю.

Сергей вместе с командиром спустился в штаб. Начальник штаба доложил командиру бригады, что нарочные посланы во все цеха завода. Командирам и комиссарам подразделений приказано немедленно явиться в свои подразделения.

Из армейских танковых учебных батальонов прибежал связной с пакетом. Танкисты извещали, что в районе высот, северо-западнее тракторного, показались вражеские танки; что армейский зенитный полк, расположенный по зеленому кольцу на линии Тракторный — Орловка — Ерзовка, расстреливал танки прямой наводкой. Противник вынужден был маневрировать, искать мертвые зоны, поневоле вступать в бой с зенитными батареями. Зенитчики пали смертью храбрых на огневых позициях у раздавленных орудий. А тем временем на гитлеровцев вышли курсанты армейских танковых учебных батальонов.

У батальонов были свои боевые машины «тридцатьчетверки».

По рабочему поселку, гремя гусеницами, тронулись танки народного ополчения. Проскочив окраину, они помчались в район приволжских высот, протянувшихся по западной стороне города на сотню километров. Танки пересекли широкую балку Мокрой Мечетки и, махнув на дорогу Дубовка — Камышин, спешили в район боя. Навстречу танкам шли раненые курсанты.

— Скорей, товарищи! — крикнул рабочим раненый курсант.

Грейдерная дорога на Дубовку осталась в стороне, танки свернули на выгоревшую целину. Машина Ивана Егорыча Лебедева шла вслед за командирским танком. Танки перемахнули пологую высоту и выскочили на западный ее склон. Рабочие-танкисты соединились с армейскими учебными батальонами. Командир выскочил из люка.

— Прошу обстановку, товарищ майор, — попросил он.

Майор сказал, что гитлеровцы стремятся оседлать дорогу на тракторный, к противнику подходят подкрепления. Майор рукой показал на запад. Там горизонт заволокло клубившейся пылью. Густея и разрастаясь, пыль двигалась в сторону тракторного, к господствующим над заводом высотам.

— Прошу, — продолжал майор, — прикрыть правый фланг моих батальонов и взять на себя охрану дорог. Вражеские танки спустились в балку.

Командир, обратившись к Дубкову, приказал ему собрать командиров танков. Сергей махнул рукой, и командиры, раздвигая зелень колючих кустарников, побежали к комбату. Танкисты были в рабочих спецовках, в захватанных и замасленных кепках и фуражках, в легкой летней обуви, и лишь кое-кто в сапогах. Все на них было неказистое, и только один был одет по-праздничному: серый свеженький костюм и яркий галстук в этой обстановке казались какой-то дикостью. Командир, торопясь и волнуясь, неуклюже взмахнув рукой, обратился к рабочим-танкистам с коротким словом:

— Родному заводу грозит гибель. На наших детей, на наших отцов и матерей наведены вражеские пушки. Поклянемся, товарищи!

Командир взял бинокль, посмотрел вокруг. Впереди, за небольшой отрожиной вилась глубокая балка. Справа и слева изредка взлетала земля от артиллерийских взрывов, урчали низким тяжелым гулом танки и вездеходы.

— Танки и мотопехота, — прошептал он. — Кому приказали разведать балку? — спросил он Сергея.

— Лебедеву.

Машина Ивана Егорыча, размалывая бурьян и кустарнички, шла на большой скорости. Резко меняя направление, сворачивая то вправо, то влево, укрывалась в низинках, маневрировала в мертвых пространствах. Выскочив из отрожки, танк, смяв вражескую цепь, пошел в северный край балки и там скрылся из виду. Сергей приказал командирам рот приготовиться к атаке. Пушечные выстрелы, неожиданно раздавшиеся в балке, в том ее месте, где скрылся танк Ивана Егорыча, встревожили Сергея. Из балки вымахнули два густых смоляных облака.

— Это Ивана Егорыча работа! — воскликнул Сергей. — Это его работа!

Вражеские танки увязались за Лебедевым. Сергей вскочил в свою машину.

— Вперед! — скомандовал он.

И танк помчался. А за ним тронулись остальные танки батальона.