Глава 2

Однажды, я где-то читала о том, что преступники проводят что-то вроде интервью со своими потенциальными жертвами, чтобы они могли понять, стоит ли рисковать ради предполагаемой добычи. Конечно, они не называют это интервью, это скорее психолого-психиатрический анализ портрета личности.

Я задавалась вопросом, допрашивал ли он меня. Всем известно, что каждый месяц я выступала на нескольких встречах. Был ли он на одной из них? Отводил ли меня в сторонку? Задавал ли мне очаровательные, обезоруживающие вопросы? Сравнивала ли я себя с ягненком? Или с Красной Шапочкой?

Я не знала. Но я наверняка бы запомнила эти глаза. И даже если бы я не видела в нем хищника, коим он и являлся, я бы все равно обратила на него внимание благодаря его внешности. Я бы пошла на ужин с этим мужчиной? Если бы в его взгляде было чуть меньше холода?

Я задавалась вопросами, как долго он наблюдал за мной, и насколько легким я сделала это для него. Проявила ли я небрежность, не закрыв дверной замок, пока думала, что за мной никто не следит, чем облегчила ему задачу? Проникал ли он ко мне домой, рылся ли в моем нижнем белье? Составил ли он, в конце концов, список всех моих вещей в шкафах?

У меня было много времени подумать обо всем этом, но не той первой ночью. После того, как я осталась одна в камере, я перенеслась в царство Морфея. Я чувствовала, что наркотики все еще циркулировали в моей крови, поэтому, несмотря на обстоятельства, это оказалось не так уж и сложно.

Мне снился ланч, на котором были я и он. Мы смотрели друг на друга, и он флиртовал со мной. Я не запомнила, кокетничала ли с ним в ответ.

Когда я проснулась, мне потребовалось несколько минут, чтобы отделить фантазии от реальности. Очнуться в камере оказалось настоящим кошмаром. Сон был таким правдоподобным. Цвета, звуки и запахи, настолько реальные и яркие, что я не смогла припомнить, встречалось ли мне подобное наяву. Я впитывала их, чтобы запомнить, потому что догадывалась, что это будут единственные ощущения, которые останутся доступными в ближайшее время.

В камере поддерживалась стабильная температура; никогда не было слишком жарко или слишком холодно. На потолке имелся вентиляционный люк, но он располагался слишком высоко, чтобы дотянуться до него даже стоя на пальцах ног или подпрыгивая. Я простояла под ним несколько дней подряд, ожидая каких-то температурных изменений или чего-то подобного.

Здесь все было слишком постоянным. Вентиляционное отверстие существовало только лишь для того, чтобы посмеяться надо мной и указать на то, чего я больше не смогу ощутить ― поток свежего воздуха, окутывающий мое лицо.

Второй день представлял из себя то, что можно было бы назвать рутиной. Я бодрствовала и расхаживала туда-сюда. Отчасти это было из-за того, что я понятия не имела, что меня ждет. От этого мужчины зависело, умру ли я от его рук или буду жить, а он даже не выразил свою угрозу в словах, чтобы я смогла ее проанализировать.

Я пришла к выводу, что так и было задумано. Если он какое-то время следил за мной, то точно знал, как я жажду социального взаимодействия. Поговорить со мной означало дать мне то, в чем он хотел меня ограничить. С какой целью, я не понимала. Если его намерением было свести меня с ума, то этот план выглядел беспроигрышным.

Так что уже на второй день, я обратила внимание на свет. Он не был ярким или очень тусклым; это было равномерное приглушенное освещение, которое тянулось по всему потолку комнаты. Оно напоминало флуоресцентное, но не дотягивало до него по яркости. Возможно, это были люминисцентные лампы, которые слегка потускнели. Я ничего не знала о психических заболеваниях людей, которые могли бы купить такие лампы и использовать их до тех пор, пока они не потускнеют до нужной степени, чтобы начать кого-то нервировать. Возможно, это было лишь плодом моего воображения, и я уже начала сходить с ума.

Наконец, я выдохлась настолько, что уселась в углу комнаты, подальше от выхода. Я подтянула ноги к груди, прижалась к ним подбородком и уставилась на дверь, будто ждала от нее подвох. Так и было. В итоге, она все равно откроется. Какая-то часть меня хотела этого, потому что тогда, независимо от того, что могло произойти, и что приготовила мне судьба, все могло закончиться.

Когда дверь открылась, я передумала, молча умоляя дать мне еще немного времени. Мое сердце так сильно билось о ребра, что я была уверена, оно вырвется наружу. Я дышала медленно и размеренно, пока пыталась удержать голову на одном уровне. Мне даже пришла в голову мысль со всех ног броситься к двери, но у меня не было ни единого шанса добраться до нее достаточно быстро.

Дверь за спиной мужчины плотно закрылась. Вот и все. Игра окончена. Шанс упущен. Не то чтобы у меня была реальная возможность выбраться отсюда, но когда вы находитесь в заведомо проигрышной ситуации, вы должны проигрывать в своем воображении варианты, в которых вы побеждаете плохого парня, и вам удается сбежать.

Плохой парень стоял и наблюдал за мной с металлическим подносом в руках. На мгновение я представила, как забиваю его им до смерти. После чего вернулась к вопросу, как смогу использовать его глазное яблоко и отпечаток пальца для разблокировки клавиатуры на двери. К тому же требовалось еще ввести код. Я не планировала умереть от голода, пока буду подбирать комбинацию.

Он одарил меня весьма недружелюбной улыбкой, будто точно знал, о чем я думала. Возможно, так и было. У меня всегда было невероятно выразительное лицо; даже при лучших обстоятельствах мне не удавалось скрыть собственные эмоции. Если у меня появлялась хорошая идея, то я растягивала губы в улыбке. И если я сделала это снова, то он однозначно понял, что я обдумывала различные сценарии его жестокого убийства, которые точно не вязались с моей ролью жертвы.

Он пересек комнату и сел напротив меня в позе лотоса, вторгаясь в мое личное пространство. Куриный суп с лапшой. Снова. Я взглянула на пиалу, и задалась вопросом, какую игру он затеял. Если пришло время завтракать, то разве он не должен был накормить меня тем, что полагалось есть на завтрак? Или это была очередная попытка сбить меня с толку, какое сейчас время суток?

Он и правда рассчитывал, что тарелка супа заставит меня забыть о том, что я заперта в ограниченном пространстве? Или это был просто способ притупить чувство голода, чтобы оно стало таким же безликим, как и все мои ощущения?

Мужчина насыпал сухарей и поднес ложку с супом к моим губам. Я так и не поняла, откуда набралась храбрости, чтобы заговорить. Мне было очень страшно, хотя помимо страха, я злилась на себя из-за того, что сидела рядом с ним и ничего не предпринимала.

― Я в состоянии поесть сама! ― как только я это произнесла, то тут же вздрогнула.

Наверное, я ожидала, что он меня ударит. Ни один психопат не был известен своей сдержанностью. Я прикрыла лицо рукой, будто это помогло бы укрыться от удара, если бы он решил его нанести.

Ничего не произошло.

С осторожностью, я медленно опустила руку. Он спокойно сидел и ждал моих дальнейших действий с ложкой, зажатой в руке. Попыталась отыскать в его взгляде гнев, но все что я увидела ― спокойствие с нотками веселья. Я его забавляла. Это разозлило меня настолько, что я снова утратила чувство страха.

Я хотела наброситься на него и поколотить. В тот момент, мне стало все равно, убьет ли он меня. Я твердо осознала, не важно, что он для меня уготовил; дальше будет только хуже, и нет никакого способа избежать этого. Если он убьет меня быстро, то это даже к лучшему.

К тому же, мой мозг работал намного лучше, чем накануне. Действие наркотиков почти закончилось, и я не была настолько голодной, чтобы делать что угодно. Я поежилась, когда вспомнила, что позволила ему прикасаться к себе через одежду ради еды. Если бы я продолжила бездействовать, то ситуация бы только ухудшилась.

Я выбила ложку из руки мужчины и запустила тарелку через всю комнату. Пиала разбилась о стену, нарушив тишину. Я последовала ее примеру:

― Я не хочу гребаный куриный суп с лапшой! Я хочу, чтобы ты меня отпустил, мудак!

Я была уверена, что это подействует. Кто-то настолько одержимый, каким он и являлся, должен был выйти из себя из-за моей выходки. Но как оказалось, я была наивной. Он поднялся с подносом в одной руке, подобрал ложку и вышел из комнаты.