Вот тогда-то я и поняла, насколько глупыми были все мои трепыхания. Да, он был одержимым, и да, мой маленький протест, скорее всего, разозлил его. Но то количество сдержанности, которое он проявлял до сих пор, заставило меня понять, что он вряд ли позволит мне умереть быстро, независимо от того, сколько неповиновения я ему продемонстрирую. Он потратил на этот план слишком много времени.

Его не было всего несколько минут, но за это время я рассмотрела, по крайней мере, двадцать вариантов того, что он мог бы предпринять в дальнейшем. Он мог использовать голодание как один из способов воздействия. Мне удалось проявить некоторую храбрость лишь потому, что сегодня я не была такой голодной, как в тот момент, когда впервые здесь проснулась, но это не означало, что я бы хотела для себя подобной участи. Об этом факте мне напомнило то, что только вчера я позволяла ему ласкать себя за каждую ложку супа.

Он мог убить меня. И часть меня этого хотела. Это было бы проще, чем пережить то, что без сомнения мне предстояло, если этот мужчина собирался придерживаться своего плана. Похититель мог уйти, чтобы достать какие-нибудь жуткие орудия пыток или нож, который использовал накануне, чтобы разрезать удерживающие меня веревки. Я задрожала от последней мысли и отползла обратно в угол комнаты, будто могла просочиться сквозь стену наружу и очутиться на свободе. Скорее всего, он должен был вернуться обратно с минуты на минуту.

Заскрипев, дверь снова распахнулась, и я встретилась взглядом со своим мучителем, опасаясь увидеть в нем гнев. Конечно, я страшилась еще и того, что не знала своей дальнейшей судьбы. Но мужчина выглядел спокойным. Он покачал головой и ухмыльнулся. Если бы он не был социопатом, то я сочла бы его привлекательным. У него была одна из тех мальчишеских кривоватых улыбок, которая слегка приподнимала уголки губ, и заставляла его выглядеть безопасным. Что не соответствовало цвету его глаз.

Вместо ножей, пистолетов или миллиона других опасных вещей у него оказались метла, швабра и урна. Он вкатил за собой в комнату небольшое ведро для мытья пола и дверь снова захлопнулась. Я проследила, как он собрал в кучку гущу от супа и разбитую тарелку, а затем отправил все это в мусорную корзину. После чего протер пол, и, не сказав ни слова, снова забрал все, что принес в мою камеру.

Спустя пару минут, он снова вернулся, но на этот раз с пустыми руками. Мужчина буквально бросился в мою сторону, заставив меня вжаться в угол, словно раненое животное. Он не дотронулся до меня, а просто скрестил руки на груди. Его поведение напомнило мне реакцию родителя, который был недоволен собственным ребенком. Словно у меня не было ни единой причины реагировать подобным образом.

Его осуждающий взгляд заставил меня заговорить:

― Мне жаль, ― голос дрогнул и даже для моих ушей он показался чуждым.

Неужели, этим слабым беспомощным существом была я? Последние пять лет, я проводила семинары о самосовершенствовании и возможности взять под контроль свою собственную жизнь, которых я была лишена здесь. В мгновение ока.

Я взглянула на мужчину, который смотрел на меня с некой долей интереса. Я практически ощущала, как в нем закручивалась спираль жестокости, которая словно гадюка выжидала момент для нападения, но этого так и не произошло. Вместо этого, он уставился на меня так, будто ждал, когда я продолжу свою речь. Я так и сделала.

― Пожалуйста, поговори со мной. Почему ты отказываешься со мной разговаривать? Ты собираешься причинить мне боль? Планируешь убить меня? Прошу...

Мужчина улыбнулся. Не знаю, зачем я спросила, почему он не разговаривает со мной. Я знала почему. Это становилось все более очевидным. Я не была уверена, почему он выбрал именно меня, но у меня имелась хорошая теория на счет его безмолвия.

Он изучал меня, преследовал... Знал обо мне все. Круг общения, какие лекцию я читаю, что говорю, какую музыку слушаю. Я нуждалась во всем этом. Но он лишил меня всего. Я была уверена, что он пытался сломить меня, и, учитывая, что у меня не было ни единого шанса сбежать, пришла к выводу, что он добьется успеха.

Люди постоянно думают, будто их ни за что не сломить. Будто они ни за что не сдадутся. Скорее расколется оперативник ЦРУ, только не они. Мы живем в эпоху, где все так много смотрят телевизор, что воображают себя супергероями. Я была сильной, но сломить можно любого. Я это знала. Это был лишь вопрос возможностей, воли и настойчивости.

Это не происходило чаще лишь потому, что у большинства реальных социопатов весьма редко встречался самоконтроль или имелось терпение для того, чтобы должным образом сломить кого-то или попробовать перевоспитать. Те, кто мог себя контролировать, скорее всего, не были достаточно социопатичны. Вот почему я так боялась этого мужчину; не потому что я была его пленницей, а потому что видела в нем коктейль из всех этих качеств, которые могли привести к тому, что мой плен будет длиться вечность.

Он продолжал на меня пялиться, пока черты его лица не превратились в гримасу, словно это доставляло ему ни с чем несравнимое удовольствие, вспоминая которое, он будет дрочить, коротая долгие ночи. А потом мужчина развернулся и вышел. В комнате без него стало ощущаться значительно тише, будто одно его присутствие воспринималось мной как речь.

Следующие несколько часов, я порхала по комнате и танцевала. Я знаю, как безумно это могло прозвучать. Это и было безумием. Но на второй день я порхала по камере, как прима-балерина. Вам просто не понять, как отчаянно я нуждалась почувствовать хоть что-нибудь, кроме пустоты.

Когда я была ребенком, то занималась балетом. Я оказалась настолько талантливой, что меня пригласили в крупную танцевальную студию в Нью-Йорке. Но, хорошенько поразмыслив, я отклонила их предложение. Карьера балерины, как правило, заканчивается к двадцати пяти годам. К тому времени как меня заперли в клетке, она была бы уже завершена пять лет назад.

Я была рада, что не сделала балет своей профессией. Она бы уничтожила мои ноги. Хотя я не смогла не подумать о том, что покалеченные ноги ― это лучше, чем быть узницей социопата.

Так что, я танцевала. Чтобы отвлечься и перенестись в ту реальность, где я была свободной. Камера оказалась идеальной сценой с достаточным местом для прыжков с поворотом и пируэтов.

Несмотря на то, что в ней поддерживалась стабильная температура около двадцати одного градуса, я чувствовала, как по моему лицу скользили потоки воздуха, пока я подпрыгивала и кружилась. Я ощущала, как мои ноги касались пола с профессиональной точностью, которую я так и не утратила, когда отреклась от балета. В моем сознании музыка звучала так же, как и воспоминания о старых уроках в танцевальном классе.

Я верила, что выиграла этот раунд. Нарушила систему, которую он так тщательно выстраивал. Когда я больше не могла танцевать, то села на пол. Я проголодалась и хотела пить, но не позвала его, чтобы он накормил меня.

Я знала, что позвать его было бы нормальной реакцией. Но я уже видела, какое безразличие он проявил, когда я разбила тарелку. В его расписании все будет идти по тому плану, который он наметил, а все мои действия лишь затянут процесс. Теперь я была в этом уверена. К тому же в моем горле настолько пересохло, что закричать я просто не могла.

Я не знала, когда он вернется, чтобы накормить или напоить меня, так что пыталась сберечь силы. После того, как я несколько минут просидела на полу в углу камеры, дверь открылась, и рядом с ней поставили несколько бутылок воды.

Она оказалась холодной, словно ее достали из холодильника, и за это я была очень благодарна. Хотя у меня оставались кое-какие подозрения. Сидел ли он за дверью и подслушивал, что я делаю? Или камера была напичкана жучками? А может еще чем-нибудь? Пока я пила воду, то сканировала верхнюю часть стен.

Это была та область, которой я не уделяла особого внимания. В конце концов, я не могла достать до потолка, так что какой смысл был в том, чтобы лежать на спине целый день и глазеть на него? Но все же они там были. В потолке, в разных углах, маленькие черные точки. На первый взгляд, издалека, они выглядели как случайные отметины. Скрытые камеры.