Существует стандартный протокол жертва/обидчик; своего рода этикет, если хотите. Зачем ты это делаешь? Это вводный вопрос, за которым обычно следуют крики или плачь. Но я не кричала и не плакала. Я хотела сохранить всю энергию для своего возможно единственного шанса сбежать. В конце концов, он сделает что-то опрометчивое. Он должен совершить ошибку.

После того, как жертва идет на контакт, мучитель, как правило, говорит что-то настолько жуткое, что жертва желает повернуть время вспять и никогда не открывать рот. Этот человек, однако, казалось, решил спекулировать на страхе неопределенности.

В конце концов, если бы он заговорил со мной, возможно, в нем нашлась бы крупица человечности, к которой я могла бы воззвать, и появилась бы крошечная, хрупкая надежда, что я смогу договориться с ним. Большая, холодная рука мягко прижалась к моей щеке.

Не было никакого насилия или угрозы в том, как он ко мне прикоснулся. Это была всего лишь моя щека, так что, разумеется, в этом прикосновении не было ничего сексуального. Однако, это было предупреждением. Он будто говорил мне: у меня нет проблем с тем, чтобы влезть в твое личное пространство и прикоснуться к тебе в любое время.

Его рука оставалась прижатой к одной стороне моего лица на протяжении, по крайней мере, нескольких минут, в то время как мое сердце продолжало молотить в груди. Это была огромная, сильная рука. Он мог легко забить меня ей до смерти, или проявить нежность. Хотя в этом случае, даже нежность расценивалась бы как акт насилия. Я не знала, что из двух вариантов было предпочтительней.

Из-за насилия я могла бы получить соответствующий социально одобренный статус жертвы. Но я знала из личного опыта, что все остальное могло привести к совершенно другим физическим реакциям.

В семнадцать лет у меня появился первый настоящий парень. Он был милым и имел ту грань опасности, которая так нравится девчонкам в этом возрасте. Он распространял вокруг себя ауру чего-то дикого и пугающего, к чему я отчаянно хотела приобщиться.

Мы часто дурачились. Мое строгое религиозное воспитание не позволяло мне заниматься сексом, не опасаясь гнева Божьего, который обрушился бы на меня, так что я не считала, что оргазмы стоили вечности в аду. Хотя, если вдуматься, сама мысль о том, что какие-то божества могли быть обеспокоены тем, чтобы наказать определенного человека за то, что он решил снять с себя одежду, в лучшем случае, казалась мне глупой.

Он прижал меня к кровати, с края которой свисали мои ноги. Мы были у него в спальне, пока его родители находились внизу. До нас долетали звуки ночных новостей. Я лежала там, пока мои штаны валялись забытыми на полу, хотя я все еще была одета в рубашку.

Парень собирался зарыться лицом между моих бедер. Это было тем, к чему я на тот момент оказалась не готова. К тому же я была настоящим параноиком на счет любых венерических заболеваний, которые передаются половым путем. Да, именно отсутствие знаний в этом вопросе заставляло меня воздерживаться от близости. Тем не менее, я сказала «нет». Я этого не хотела.

Он проигнорировал меня, широко расставив мои ноги, чтобы ему было удобнее разместиться между ними, и крепко сжал мои запястья, прижав их к бедрам, когда обездвижил.

― Тебе понравится, я обещаю, ― сказал он.

Я боролась, но парень был слишком силен, а у меня не было ничего, обо что я могла бы опереться, чтобы оттолкнуть его подальше. Он опустил голову между моих ног, а потом медленно заскользил языком по клитору. Я хотела закричать, но не могла опозориться перед его родителями, которые примчались бы в комнату и обнаружили бы меня полуголой на кровати.

Почему-то хуже всего оказалось осознание того, что я могла остановить его. Так или иначе, позор. Либо терпеть его язык на своем клиторе, либо позволить его родителям узнать, чем мы занимались, чтобы они сочли меня шлюхой.

― Пожалуйста, пожалуйста, не надо, ― умоляла я его, но он не остановился.

Это было просто невероятно, как мало времени понадобилось на то, чтобы растаяла моя решимость. «Пожалуйста, нет», превратилось в «О Боже, не останавливайся!»

Когда он закончил, я так и осталась лежать на кровати, пока мои ноги все еще дрожали после сильнейшего оргазма. Они превратились в желе, и я ощущала себя слабой, словно окутанной дымкой от эйфории. Оргазм, из-за которого я не хотела попасть в ад. Парень посмотрел мне в глаза, с самодовольной ухмылкой на лице и с усмешкой произнес:

― Я же говорил, что тебе понравится. Что ты скажешь теперь?

― Благодарю тебя, ― это была шутка, о которой знали только мы. Раньше в ней никогда не проскальзывало сексуального подтекста. Эти слова сорвались с моих губ прежде, чем я смогла остановить их, и отчасти оказались правдой.

Мы никогда не обсуждали с ним этот инцидент после случившегося, и он никогда не принуждал меня к этому снова. Ему не пришлось. Я не предоставила ему такую возможность, потому что все стало слишком запутанным. Я уверена, что глубоко внутри, он действительно считал, что не сделал ничего плохого, так как лихо заставил мое тело обернуться против меня. В конце концов, мне это понравилось. Все это отвратительное действие, от начала до конца.

Сочетание страха и беспомощности, включающие в себя нереальное удовольствие, и в конечном счете капитуляцию. После этого, я месяцами мастурбировала вспоминая это событие. Прошло несколько лет, прежде чем я смогла рассказать об этом подруге.

Она настаивала, что это ни чем не отличается от изнасилования. Мне кажется, что она была права, но я никогда не рассматривала случившееся в таком ключе. По каким-то причинам, у меня никогда не было такого ощущения. Я справилась с этим. Было что-то особенное в том, что я оказалась беспомощной и, пожалуй, это была единственная вещь, которая меня оправдывала. Со временем ко мне пришло чувство стыда, но не потому что я была изнасилована, а потому что не ощущала себя травмированной из-за того, что со мной сделали. Ведь иногда, я все еще ласкала себя, думая о нем.

Я думала, что он оставил меня в покое, но потом услышала, как по полу заскрежетал еще один металлический стул. Его тяжелый вес приземлился на сидение, и похититель что-то положил на стол. Мое дыхание сбилось.

Спустя несколько мгновений моих губ коснулась ложка. Я открыла рот, и теплый куриный суп с лапшой скользнул мне в горло. Любимое блюдо. Ох, какая сладкая ирония. Я не волновалась, что он отравит меня. Зачем ему это?

Накачать меня наркотиками было удобно для транспортировки. Он держал меня там, где ему хотелось, и это место без сомнения являлось каким-то жутким подвалом со звукоизоляцией. Я услышала, как мой похититель закинул в суп сухари, прежде чем запихнул мне в рот очередную порцию еды. Я даже не осознавала, насколько голодной была. Примитивный страх, как правило, отбивает чувство голода.

После второй ложки, его рука начала мягко поглаживать мою грудь через одежду. Я напряглась и отстранилась. Он не накричал на меня и не ударил. Похититель просто поставил тарелку на стол и поднялся на ноги. А потом, его шаги начали отдаляться в том направлении, откуда он пришел.

Так это была та самая игра, в которую он играл? Либо я соглашусь на его прикосновения, либо он заморит меня голодом до смерти? Я где-то слышала, что это весьма жестокий способ убийства, хуже него только утопление или удушье. И эти вещи все еще могут оказаться в меню. Чуть позже.

― Прошу... вернись.

Я ненавидела себя за эти слова. Ненавидела себя настолько, что если бы мои руки были свободны, а рядом лежала бритва, я прижала бы лезвие к своей коже и истекла бы кровью прямо у него на глазах.

И все же я торговалась, в надежде попытаться умаслить похитителя, чтобы он не причинил мне боли больше, чем мог бы. Он в свою очередь, проявит ко мне немного заботы, сделает полностью зависимой от себя и вуаля... у меня мгновенно разовьется Стокгольмский синдром.

Я перестала слышать звук его шагов, но он по-прежнему был молчалив, впрочем, ничего нового. Через мгновение, мужчина вернулся и сел на стул.

Я постаралась не забиться в приступе удушья. Вероятно, он не позволил бы мне воспользоваться бумажным пакетом, чтобы остановить гипервентиляцию легких. Но наше перемирие началось именно с этого. Он не сказал ни слова, и не произнес ни одной словесные угрозы. Ему и не нужно было.