На мгновение, я задумалась о том, чтобы сдать своего мучителя полиции. Что произошло бы, если бы я это сделала? Ведь я все еще злилась на него за то, что он меня выгнал. Разве он не должен был быть наказан за это? Даже если наказание оказалось бы за совсем другое деяние? Он бы понял истинную его причину.

Я попыталась представить себе выражение его лица, когда к его дому подъехали бы патрульные машины. Раскаялся бы он в содеянном? Был бы шокирован? Вел бы себя смирно? Приспособился бы к тюремному заключению, как это сделала я?

Я снова задалась вопросом, что для него означало мое освобождение. Было ли это актом жестокости или доброты, думал ли он, что совершил ошибку, забрав меня. Я не знала, сожалел ли он о том, что позволил мне уйти, и мечтал ли или вспоминал обо мне хоть изредка, как я о нем. Разумеется, моя им одержимость была даже сильнее, чем его по отношению ко мне.

Я переживала, возникнут ли у меня проблемы из-за того, что я солгала и помешала свершиться правосудию? Запрут ли меня в камеру, пусть даже ненадолго, ведь мне не привыкать, из-за того, что я не рассказала правду всемогущему полицейскому департаменту?

Или я смогу и дальше прикидываться жертвой? «Он слишком сильно запугал меня, чтобы говорить. Я боялась, что он за мной вернется». Я не знала.

И хотя на мгновение, мысль о мести показалась мне слишком привлекательной, она испарилась, а на ее смену пришло чувство тревоги, которое я всегда испытывала, когда думала о нем.

На следующий день все изменилось. Не знаю, случилось ли это из-за сеанса с доктором Блейк или до меня, наконец, дошло, что я на свободе, но я начала по кусочкам восстанавливать свою прежнюю жизнь. Я нашла себе крохотную квартирку. На моем счету все еще было достаточно денег, чтобы продержаться примерно год, пока я не определюсь, как жить дальше.

Я приспособлюсь и буду в порядке. Я снова найду свое место в этом мире, чтобы мое прошлое оказалось лишь тем, через что мне пришлось пройти и что не изменило мою суть. Меня можно было вылечить. Я собиралась преодолеть все стандартные фазы жертвы и дойти до той, в которой почувствую себя выжившей.

Я могла находиться под гипнозом. Чтобы выяснить это, мне требовался узкий специалист, но сама ситуация все еще не казалась мне безвыходной. Я собиралась освободиться от своего мучителя как умственно, так и физически.

Не моя история похищения обеспечила меня деньгами, чтобы я смогла позаботиться о себе сейчас, а колоссальная бережливость. Я всегда была экономным человеком, а не транжирой. И это стало частью того, почему этот шаг так сильно меня пугал.

В любом случае, я должна была начать действовать. Иначе бы я затухла и покрылась мхом в родительском доме, в той жуткой комнате с белой плетеной мебелью и изображением спускающейся с потолка лианы на обоях.

Я была слишком трусливой, чтобы убить себя, хотя меня посещали подобные мысли. Хозяин отказался от меня и моя жизнь рядом с ним закончилась. Теперь мне предстояло научиться жить самостоятельно.

Для любого, кто видел эту трагедию, я была стойким оловянным солдатиком. Эмили Варгас ― вдохновитель для каждой жертвы похищения. Такая сильная, что тут же начала собирать кусочки своей прежней жизни после всех тех ужасов, которые она, должно быть, перенесла, проведя месяцы в лапах сумасшедшего.

Меня уже пригласили на несколько ток-шоу, чтобы поделиться своей историей, но я отказалась. Никто не получит эксклюзив. Никто не получит правдивую историю.

На первый взгляд, я выглядела нормально. Но никто не слышал, как я просыпалась посреди ночи и рыдала, в попытке найти утешение в объятиях мужчины, которого не было рядом. Я грезила только о нем. И ни о ком другом. Мне начало казаться, что ничто не поможет вытравить его из самых укромных уголков моего разума.

Наступил, День благодарения. Прошло почти четыре недели с момента нашего расставания, а я все еще хотела своего насильника. Родители устроили традиционный обед с индейкой. Это всегда было большим событием. На нем присутствовали все: мои кузены, дяди, тети, родители, мои бабушки и дедушки по отцовской линии, и, конечно же, друзья, включая Бобби Уайта ― парня, который вырос в двух домах от моего и всегда был в меня влюблен.

Перед тем, как меня похитили, я наконец-то согласилась на одно свидание. Просто проверить, как он утверждал. Бобби посадили в центре стола напротив меня, прямо рядом с большой блестящей индейкой, которая выглядела так, будто сошла со страниц кулинарного журнала.

Я уставилась в свою тарелку. Мне не хотелось видеть в его глазах коктейль из жалости и чисто мужского разочарования, что наше единственное свидание, вероятно, уже никогда не состоится.

Как обычно, благодарственную речь произносила мама. И хотя главой семьи являлся дедушка, но он, как и мой отец был немногословен, что для моей матери никогда не было проблемой. Для меня тоже. Или так было раньше. Я таращилась на свою тарелку с филигранным узором, лишь бы не слушать, как она благодарна за мое благополучное возвращение.

Пока члены моей семьи и друзья кивали в знак согласия, я как никогда ощущала себя далекой от них. Кем были все эти люди? Среди них, я выглядела чужаком. Мы были одной крови, но этого казалось недостаточно, так что я задавалась вопросом, почему мы продолжали собираться вместе каждый год. Какое-то извращенное издевательство над семейными традициями.

Обед прошел быстро, а потом наступило время тыквенного пирога. Я забрала одноразовую тарелку со своим куском и направилась в гостиную, чтобы посидеть на диване. Несколько родственников вежливо попытались заговорить со мной, деликатно опуская тему моего отсутствия. Как будто я просто побывала в летнем лагере.

Четыре недели назад все эти люди были одеты в черное и присутствовали на моих похоронах, а теперь мы находились здесь, как будто ничего и не было. Отрицание, казалось, распространялось на всю мою семью, и на все, что я знала. Или думала, что знала.

Я сидела с бумажной тарелкой на коленях, пока их голоса превращались в монотонный белый шум. Почувствовав, как рядом со мной прогнулся диван, я еще усерднее сосредоточилась на пироге. Если я не буду реагировать, то кто бы это ни был, скорее всего, от меня просто отстанет.

Или хотя бы заткнется.

― У тебя больше взбитых сливок, чем пирога, ― произнес Бобби.

Я повернула голову и увидела его сидящим рядом со мной с точно такой же тарелкой на коленях, за исключением того, что на пироге парня было лишь немного взбитых сливок, как будто большее их количество приравнивалось бы к смертному греху.

― Ага, ― подтвердила я и снова отвернулась.

Я пыталась уговорить маму отменить обед в честь Дня благодарения, говорила ей, что для меня это слишком, что еще рано. И отчасти, я не лгала. Но мою мать не волновало мое мнение, когда дело касалось привычного ей уклада вещей. Для меня же и через пять лет это будет чем-то, к чему я не готова. Я изменилась безвозвратно, и никто не был готов признать это, даже я сама.

Они все хотели верить, что при должном количестве терапии и времени, мой мир снова окрасится в яркие цвета и я опять стану их золотой девочкой, но, даже несмотря на мои краткие вылазки из страны фантазий, я знала, что это неправда.

На моем присутствии на праздничном обеде настояла мама.

― Все будут чувствовать себя плохо, если ты не придешь. А нам бы этого не хотелось. Ты избегала их всех неделями. Они скучали по тебе... ― и так далее и тому подобное.

Я уступила, как делала это всегда, потому что знала, что так будет лучше. Она бы не отстала, пока не получила бы тот ответ, который ее устроит. Сейчас я об этом жалела.

Большая часть семьи столпилась в другой комнате вокруг нового огромного плазменного телевизора, по которому показывали футбольный матч. Никто из них не был футбольным фанатом, и большинство моих родственников ничего не знали об этом виде спорта. Они сидели и смотрели игру, потому что это было то, что делали или должны были делать семьи на День Благодарения.

Мы все делали то, что должны были делать, и мне стало интересно, делал ли хоть один из нас то, что хотел. Я оторвала взгляд от тарелки и ощутила на себе пристальный взгляд Бобби. Ну, хоть один человек частично потакал своим желаниям.