― Где ты пропадала? ― она спросила так, будто я сбежала или что-то в этом роде.

Как будто я исчезла на несколько месяцев, не сказав ни слова, а потом вернусь в таком виде, только лишь для того, чтобы позлить ее.

Я открыла рот, а затем опять его закрыла. Теперь, когда я вернулась, все захотят узнать ответ на этот вопрос. Полиция попросит меня сделать заявление перед СМИ для всех моих друзей и родных. Они убеждены, что имеют право знать правду. Я исчезла, перевернув их жизни с ног на голову, и теперь я обязана рассказать им, по крайней мере, хоть что-то. Хотя бы самую маленькую частичку правды, которая станет новостью недели.

Но я не могла заставить себя это сделать. Вынужденно рассказывать о том, что произошло, было похоже на изнасилование ― еще одно посягательство и еще один выбор, который будет сделан против моей воли. Я жертвовала каждый дюйм своего тела и души одному человеку на протяжении нескольких месяцев, пока принуждение не стало добровольным. Я не желала проходить через это снова, пусть и в другой форме.

К тому же, я подумала, что будет логично, если люди, похоронившие меня заживо, окажутся лишены возможности узнать мою историю. Я не собиралась так запросто их прощать.

― Я не могу об этом говорить, ― ответила я.

Мой голос дрогнул. Уверена, они подумали, что это из-за травмы, но меня просто распирало от злости.

Мама понимающе кивнула головой, а отец так и не сказал мне ни слова. Он любил меня по-своему. Просто не был хорош в проявлении чувств.

― Мне нужно привести себя в порядок, ― произнесла я.

После нескольких часов прибывания в грязи, я ощущала себя все менее и менее привлекательной.

― Ты можешь воспользоваться ванной в комнате для гостей и надеть кое-что из моей одежды. А я пока приготовлю тебе что-нибудь поесть, ― сказала мама.

Я бы хотела забрать свою одежду из «Мерседеса», но мне не нужны были лишние улики, которые могли бы помочь найти моего похитителя. И это было противоестественно. Я должна была хотеть, чтобы его упекли навсегда за то, что он со мной сделал. Но мысль о нем, запертом в какой-то клетке, скручивала мои внутренности.

Я остановилась у шкафа и достала футболку и джинсы своего размера, которые носила мама, когда была на 6 размеров меньше. Как и большинство женщин, она хранила старую одежду в надежде, что когда-нибудь снова сможет влезть в узкие джинсы.

Комната для гостей когда-то была моей спальней. Я задалась вопросом, сколько потребовалось времени после моего исчезновения, чтобы начать стирать меня из их жизней? Собрать вещи и сделать в комнате ремонт.

Последний раз я была в ней чуть больше года назад. В то время она все еще была нетронутой со времен моего детства, словно мои родители надеялись, что однажды я вернусь назад, и она опять мне понадобится.

В ней находились куклы Барби и другие игрушки, а еще лаки для ногтей и плакаты рок-звезд того времени, мебель, которую я использовала с самого детства и до подросткового возраста. Эта комната была для меня своеобразным храмом, к которому я была привязана, даже после того, как вылетела из родительского гнезда и поступила в колледж, а после него отправилась во взрослую жизнь.

Теперь все это исчезло. Я задалась вопросом, устроили ли они большую гаражную распродажу, или все это хранилось где-то на складе или на чердаке, подальше от глаз. Сейчас комната больше напоминала номер загородного мини-отеля в стиле «Кровать и завтрак». Белая плетеная мебель и мягкий бледно-лавандовый ковер.

На постели лежало тонкое белое вязаное покрывало с каемкой по краю бледно-лилового оттенка. На тумбочке стояли старинная лампа и старомодный будильник. Не было ни одной вещи, которая доказывала бы, что я когда-то тут жила, словно мои родители пытались скрыть какое-то преступление.

Я разулась у двери, чтобы не наследить в комнате. Даже в ванной мне продолжало казаться, что я тут гостья. Как и в комнате, здесь было тепло и уютно, но все выглядело так, будто сошло со страниц журнала по интерьеру, а не так, будто кто-то мог здесь действительно жить. Если я не смогу найти друга, у которого можно будет остаться, пока я не верну свои вещи и не выясню, что делать дальше, то застряну здесь в этой теплой стерильности.

В ванной не было никаких следов моего детства. Сейчас это был зеленый уголок с множеством комнатных растений и обоями с плющом, который будто случайно расползся по стенам. Линолеум убрали, и его заменила кафельная плитка. Занавеска в душе была прозрачной.

После первого раза, когда Хозяин побрил меня, он написал, что любая растительность на теле отправит меня обратно в плохую комнату. Обещание трех недель изоляции нависало надо мной так же угрожающе, как приговор о смертной казни.

Однажды ночью он обнаружил на мне пропущенный клочок волос. Мужчина почти отвел меня в камеру, но я умоляла его взглянуть на видеозапись, которая доказывала то, что я ему подчинялась. Должно быть, он сделал это, потому что, когда мой похититель вернулся, то кивнул, подтвердив, что все в порядке.

Стоя сейчас в душе, с водой, льющейся на меня, я могла почувствовать волосы. Было бы нормально, даже ожидалось, что я оставлю их в покое и позволю им расти, как какое-то тайное и скрытое доказательство моей свободы, но я не могла этого сделать. Вместо этого, я схватила бритву и побрилась, зная, что никогда не позволю, чтобы волосы выросли снова, даже если никто никогда не узнает об этом, или почему я это делала.

После того, как я помылась, побрилась, и мои волосы запахли шампунем с ароматом манго, я прислонилась лбом к стене и заплакала. Да, я все еще могла плакать. В прихожей я сдерживалась.

Мне пришлось взять себя в руки, чтобы не вздрогнуть, когда я услышала голос своей матери, который был похож на скрежет мела по доске. И на этот раз молчание моего отца было оценено по достоинству.

Мне было интересно, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть слышать человеческую речь, кроме своей собственной. Я слышала человеческие голоса на дисках, которые мне давали, но там они пели. Пение всегда казалось мне чем-то далеким от реальности, так как, помимо мюзиклов, люди не начинали петь песни без причины.

Я вышла из душа, оделась, а потом села на чужую кровать. Вероятно, матрас был все тот же, что и раньше, но кто его знал? Несмотря на голод, я оставалась на месте до тех пор, пока в дверь не постучала мама.

― Милая, я приготовила тебе поесть. Приходи на кухню.

В ней щелкнул переключатель, и теперь она снова была готова мириться с моим существованием. Когда я дошла до кухни, то едва сдержала рвавшийся наружу крик. Мама подумала, что будет логично приготовить для меня что-то, что меня успокоит. Она не могла знать, что это больше не приносило мне утешения.

― Эмми? ― мое детское прозвище. ― Дорогая, я приготовила тебе куриный суп с лапшой. Раньше тебе от него всегда становилось лучше.

Раньше. Не сейчас. И никогда больше. Как именно объяснить непереносимый ужас по отношению к тарелке супа?

― Прости, я не смогу это съесть, ― произнесла я.

Его наказание будто последовало за мной, и я задалась вопросом, что я сделала, чтобы рассердить Хозяина.

Умом я понимала, моя мать сделала так, как делала всегда, и что имело для нее смысл. Единственный продуктовый пластырь, который раньше всегда срабатывал. К сожалению, теперь эта еда была ножом, а не повязкой, и новые раны не могли заставить меня почувствовать себя лучше.

― Почему нет?

Я знала, что мама пыталась поверить в то, что мне трудно. Она все еще держалась за крошечную надежду на то, что я не подвергалась чудовищным пыткам, а просто проявила безответственность и сбежала, или испытывала кризис двадцати пяти лет.

― Я не могу об этом говорить, ― ответила я. ― И я действительно не смогу это съесть.

Она снова начала открывать рот, но ее перебил отец ― один из тех редких и чудесных случаев, когда он не позволил ей настоять на своем.

― Донна, я думаю, если Эмили не хочет куриный суп с лапшой, то она может поесть что-нибудь другое. У нас осталось немного спагетти.

― Это было бы прекрасно, пап, ― я почувствовала облегчение.

Последнее, в чем я нуждалась ― это громкая ругань с собственной матерью из-за того, что я не могу соответствовать образу кого-то очень благодарного за тарелку супа, и вместо этого веду себя как мятежный подросток. Мама прикурила сигарету и села напротив телевизора.