ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой говорится о чудесах, происшедших однажды ночью в твоей собственной школе, в
В школе было тихо. Да-да, представь себе! И так невероятно тихо, что если бы ты прислушался, то наверняка решал: это не моя школа, это какая-то чужая школа!.. Может быть, даже и сказочная.
Вообще-то говоря, мне довольно точно известно, что, после того как отзвенят звонки и сторож поздно вечером, погасив свет, запрёт двери, каждая школа становится немножко сказочной и тогда в опустевших классах и кабинетах порой происходят явления не совсем обыкновенные.
Ну, а когда дело доходит до каникул, и говорить нечего: тут уж чудесам полное раздолье.
Но вернёмся к твоей школе. В ней, как я уже сказал, было тихо и скучно. Ещё в полдень умолк последний в учебном году звонок, возвестивший о начале каникул. И уже час спустя даже самый изобретательный человек не мог бы придумать ничего более пустынного, чем школьные классы и коридоры.
Где-то внизу, в вестибюле, бродило без дела эхо. Оно безуспешно пыталось поиграть с маленьким, попискивающим под дверью сквознячком. Но ветер, носившийся вдоль улицы, умчался по своим делам, сквознячок бросился вдогонку, а эхо, поглядев на часы, зевнуло и отправилось спать в котельную.
Стало ещё тише, ещё скучнее...
Вдруг на полочке классной доски что-то зашевелилось. Послышался шорох, прерываемый похожим на писк чиханьем. Это, окончив последний рабочий день, приводила себя в порядок Тряпка. Отряхнувшись от пыли, словно курица после солнечной ванны, она расправила складки и, свесив ножки, спросила:
— А не сыграть ли нам в крестики и нолики?
— Ни-и! — проскрипел старый Глобус, почёсывая начинающую лысеть Арктику. — Ни-и-и, это несерьёзно! Вот если бы в карты (я, разумеется, имею в виду географические) или, на худой конец, сыграть в «города»...
— Фи! — презрительно фыркнула забытая кем-то Ручка.
Она была очень важная особа, эта Ручка. Автоматическая, с позолоченным пёрышком, в модном разноцветном пластмассовом платье. Этим платьем Ручка страшно гордилась. Она слышала, что из пластмассы делают много замечательных вещей, и потому считала себя самой главной и самой умной.
— Фи! — повторила Ручка. — Нашли себе занятие! Мальчишество.
(На самом деле, скажу тебе по секрету, Ручка просто боялась проиграть и уронить своё достоинство. А уж достоинства этого у неё было видимо-невидимо)
— 0-хо-хо! — зевнула Тряпка. — Тогда давайте поболтаем о чём-нибудь интересном. Вот вы, дядюшка Глобус, вы небось обо всех жарких странах знаете, об открытиях, о приключениях. А я страсть как люблю слушать про такие вещи.
— И-и, что ж рассказать? Забывать я начал приключения... Вот названия — эти я все в голове держу...
— Врёт! — хихикнула Ручка. — Ей-богу, врёт! Названия-то у него не в голове, а на ней. И потом, я уже была на уроке географии. Скука!
— Так, может быть, вы расскажете? Вы ведь, говорят, с высшим образованием, — обратилась Тряпка к Ручке.
— Да, с высшим! — высокомерно подтвердила Ручка. — Но, если я стану рассказывать, вам, пожалуй, и половины не понять: вы же химию не учили.
Разговор оборвался. В наступавшем молчании стало слышно какое-то постукивание, а вслед за этим со стороны доски донёсся тоненький голосок, напевавший песенку:
Каждый школьник доказать
Это может делом:
Что по чёрному писать
Можно только белым ..
— Доброй ночи, сосед! — поздоровалась Тряпка. — Как спалось?
— А я и не спал вовсе, — отозвался тоненький голосок. Он принадлежал маленькому кругленькому Мелку в фиолетовой чернильной шапочке на макушке. — Я очень занят. Я собираюсь отправиться в путешествие.
— И-и-интересно, как вы это сделаете? — проскрипел Глобус.
— Вы забываете, что мы как-никак вещи! — пожала плечами Ручка.
— Голову надо иметь на плечах, а не пластмассовый колпачок, — важно сказал Мелок. — Разве вы не знаете, что ночью, когда в школе пусто, а тем более во время каникул, здесь могут происходить любые чудеса?
— Да, но их ещё нужно уметь делать! — заметила Ручка.
— А я именно этим и хочу заняться.
— Чепуха! Я — Авторучка с высшим образованием! Я знаю всё на свете и даже ещё больше! Но я и то не умею творить чудеса, а уж вы-то...
Но Мелок уже не слушал её. Он подпрыгнул и, постукивая по доске, принялся заканчивать свой рисунок, напевая:
С чудесами справиться
Впору только смелым,
Не пора ль отправиться
В путь-дорогу с Мелом?
Не успел Мелок допеть свою песенку, как на доске появилась целая картина: холмистая степь, овраги, дорога, на которой стояли тяжело нагруженные самосвалы. Вдали виднелся какой-то большой холм с совершенно белым склоном.
— Ну, вот и готово! — сказал Мелок. — Красиво получилось? Это моя родина. Туда я сейчас и отправлюсь. Если кто хочет со мной — милости прошу.
— Я... — робко сказала Тряпка. — Я бы пошла, но... это всё так странно...
— Н-н-не понимаю, куда он нас при-и-и-глашает? — проскрипел Глобус.
— Посмотрим! — хмыкнула Ручка. — Терять-то нам нечего.
— Тогда за дело! — воскликнул Мелок. — Тётушка Тряпка, приступай к своим обязанностям.
— Как? Стирать? — спросила Тряпка, в недоумении поглядывая на доску.
— Стирать! — кивнул Мелок. — Стирай всё вокруг, кроме моего рисунка...
— Как же это?.. Я так не умею! — растерялась тётушка Тряпка. — Тут стены, парты, пол... ещё вот отопление...
— Всё стирай! — скомандовал Мелок. — Чудачка! Знай: если ты мастер своего дела, то в сказке ты всё можешь! Вспомни: стоит простым сапогам пробраться в сказку — они сразу становятся скороходами, если уж шапка туда попала — она делается невидимкой, скатерть оказывается самобранкой. Так неужели же ты, заслуженная Тряпка, не можешь стать хоть вот настолечко волшебной? А ну-ка, берись за своё дело!
Тряпка робко мазнула по стене... В тот же миг стена в этом месте словно бы растаяла. Тряпка мазнула ещё, ещё — и всё, к чему она ни прикасалась, мгновенно пропадало.
Между тем рисунок на доске, наоборот, становился всё ярче, всё больше, на нём появлялись новые вещи. Вот у дороги вырос подсолнух, по небу проплыло облачко, а колёса машин несколько раз начинали вертеться! Только сами самосвалы пока ещё не двигались, будто буксовали в грязи.
— Теперь, — скомандовал Мелок, когда исчезло всё, кроме рисунка, — стирай рамку классной доски!
И, едва тётушка Тряпка прикоснулась к рамке, картина ожила, словно её выпустили на свободу. Зарычали моторы, в воздухе запахло полынью, белая степь стала зелёной, белая дорога — коричневой, белый подсолнух — жёлтым, и только белый холм вдали почему-то так и остался белым.
— Что ж, пошли, — сказал Мелок и шагнул прямо в удивительный нарисованный мир.