В нашей роте первого курса — двести пятьдесят слушателей (курсантами мы стали называться позже, с 1928 года). Полтораста прибыли, как и я, с комсомольскими путевками, остальные — с подготовительного курса или уже послужившие на кораблях, настоящие моряки. У роты огромная спальня, где можно находиться лишь в часы, отведенные для сна, и просторный «ротный зал» со старомодными конторками — своего рода партами для взрослых, в котором нам положено быть до ухода в классы и после классов. Жесткий распорядок сперва несколько тяготил. Увольнение «на берег», то есть в город, — раз в неделю. Однако скучать было некогда. И сколько необычного, поражающего воображение открывали мы в стенах самого училища!

Великолепная картинная галерея с полотнами, запечатлевшими морские сражения. Огромная модель парусного брига в зале Революции и множество других моделей кораблей всех эпох в училищном музее. «Звериный» коридор, со стен которого смотрели резные фигуры фантастических существ, украшавшие некогда форштевни старинных клиперов и фрегатов. Круглый Компасный зал с выложенными мозаичным паркетом румбами. Все это таило в себе притягательную силу и приобщало к флоту.

Постепенно мы узнавали все больше о людях, вышедших из этих стен и оставивших след в истории. Среди них были герои Чесмы, Наварина, Синопа, открыватели новых земель, декабристы. Тут учились писатель Станюкович, легендарный лейтенант Шмидт.

Училище имело отлично оборудованные кабинеты, превосходных преподавателей. Большинство их еще составляли бывшие офицеры и адмиралы старого флота. С нашим братом им бывало подчас нелегко — давали о себе знать слабины в общеобразовательной подготовке. Но наши учителя были преданы флоту, морскому делу поистине беззаветно, они не жалели сил, чтобы вырастить умелых командиров.

Из многообразной боевой техники мне особенно полюбились корабельные орудия. Первый толчок к этому дали занятия по материальной части артиллерии у Бориса Францевича Винтера — он вел свой курс так, словно посвящал нас в сокровенные тайны морского боя. Имя Винтера произносилось в училище с большим уважением. Все знали, что в октябрьские дни 1917 года он, будучи артиллерийским офицером «Авроры», лично обезвредил «адскую машину», заложенную врагами революции. Взрыватель, уже извлеченный из машины, сработал у Бориса Францевича в руках, и он лишился трех пальцев.

Старый балтийский штурман Михаил Михайлович Безпятов читал нам мореходную астрономию. Высокий, немного сутулящийся, с длинной и узкой седой бородой, он был крайне требователен, скуп на высокие оценки, однако прочных знаний добивался отнюдь не только этим.

Очень любили мы преподавателя морской практики Никиту Дементьевича Харина. Он был похож на колоритного старинного боцмана, казался ожившим персонажем из романов Стивенсона — плотный, коренастый, но удивительно подвижный, с широким красным лицом и маленькой золотой серьгой в левом ухе. Харин оглушал нас командами, подаваемыми громовым басом, с напускной грозностью обрушивался на нерасторопных: «Тысяча нарядов вне очереди!», «Год без берега!». А человеком был добрейшим, душевным. И как чудесно пахло в его учебном кабинете просмоленными канатами! С каким азартом состязались мы здесь в вязании сложных морских узлов!

Нас всесторонне готовили к встрече с кораблями, с морем. Но первая летняя практика на балтийских линкорах все равно далась нелегко. Несколько человек, не выдержавшие напряжения корабельных вахт и работ, тревог, угольных погрузок, были даже отчислены по физической непригодности.

И в последующие годы курсанты много плавали — до трех месяцев в кампанию. В то время учебным кораблем, приписанным к нашему училищу, была «Аврора». И мне посчастливилось на одной из летних практик выполнять обязанности первого снарядного в расчете ее носового орудия — того самого, из которого грянул исторический выстрел по Зимнему дворцу.

Вспомнишь это — и вновь ощущаешь пережитую тогда юношескую восторженность. И возникает другое волнующее воспоминание. Смольный, гулкие сводчатые коридоры, слышавшие шаги Ленина… Нам, старшекурсникам, доверено нести здесь караульную службу. И вот я охраняю кабинет Сергея Мироновича Кирова.

Невысокий, крепкий, в полувоенной гимнастерке, перетянутой широким ремнем, Киров энергичной походкой приближается по коридору. На ходу он поворачивается к часовому, приветливо говорит:

— Здравствуйте, товарищ!

А я, переполненный счастливой гордостью, откидываю винтовку «на караул по-ефрейторски»..!

К осени 1928 года наш курс стал старшим в училище, но оказалось — еще не выпускным: программы были расширены, обучение стало четырехлетним. И один год прошел без выпуска. Однако выпуск, перенесенный на 1930 год, потом понадобилось произвести ускоренно — не осенью, как было тогда заведено, а весной: возрожденный флот остро нуждался в командирском пополнении.

По училищной традиции место каждого выпускника в списке определяли суммированные показатели его успеваемости. Десять первых получали право выбирать флот или флотилию, где начнут службу. Моя фамилия стояла в списке восьмой, и я выбрал Дальневосточную военную флотилию. Так называлась в то время Амурская.

Почему мне захотелось служить именно на ней? Манил уже сам Дальний Восток — неведомый край, лежащий за тысячи километров. А флотилия прославилась в недавних боях — в дни конфликта на КВЖД она сражалась плечо к плечу с Особой Дальневосточной армией (уже в пути на Дальний Восток меня застало известие, что флотилия, как и эта армия, стала Краснознаменной).

Повлияла на мой выбор и любовь к корабельной артиллерии, окрепшая после участия в практических стрельбах на «Авроре» и на линкоре. Начальник нашего курса В. П. Александров, служивший раньше на Амуре, показывал фотографии кораблей, на которых там плавал, и амурские мониторы произвели на меня неизгладимое впечатление. Казалось, они состояли из одних пушек — орудийные башни грозно возвышались над бортом, заслоняя все остальное. В речные броненосцы, существовавшие где-то за тридевять земель, я влюбился, как говорится, с первого взгляда.

И не думал о том, что, попросившись на Амур, свяжу с реками почти всю свою дальнейшую службу. Речные флотилии были составной частью Военно-Морского Флота. Командиры, назначавшиеся на них, получали одинаковую подготовку с теми, кто шел служить на моря, и перевод с реки на море или с моря на реку был делом обычным. Все служившие на речных флотилиях считались военными моряками. Моряки-днепровцы, моряки-амурцы — так говорили на флоте с давних пор.

Из фрунзевцев выпуска 1930 года на Амур ехало еще трое: Леонид Троянский, Николай Федосов и Константин Оляндэр. Дальневосточникам полагались увеличенные подъемные — по нескольку сот рублей, и мы позволили себе, доплатив к своим литерам на «жесткий пассажирский», пересесть в Москве на транссибирский экспресс.

Но и на нем надо было ехать девять суток. А как далеко заехали, особенно почувствовалось, когда в Хабаровске, у вокзала, услышали обращенный к нам вопрос: «Ну как там, в России?..» Это спросил бородатый кучер, предложивший «одним духом домчать» в базу флотилии на сибирской тройке. Других средств сообщения, как выяснилось, не было: или на тройке с бубенцами, или пешком. Тройки держал еще частный подрядчик.

Военный городок флотилии располагался на высоком берегу Амура. Рядом, в Осиповском затоне, стояли корабли.

Нас провели к начальнику штаба П. А. Трайнину. Он встретил приветливо, знакомился с нами и знакомил с флотилией обстоятельно. И сразу дал понять: нам тут рады, нас очень ждали, но и потребуют, вероятно, больше, чем потребовали бы в другом месте.

Амурцы несли службу на неспокойной границе, где вся обстановка заставляла быть в повышенной боевой готовности. А выпускники единственного в стране военно-морского командного училища прибывали на флотилию не каждый год. Вскоре мы убедились, что командиры с нормальным, как тогда говорили, образованием, а тем более — с полученным в советское время, были тут наперечет.

В тот же день нас распределили по кораблям: Федосова — на монитор «Ленин», Оляндэра и меня — на канонерские лодки. Троянского командующий флотилией Я. И. Озолин оставил в своем распоряжении.