Нами тоже улыбнулась и вприпрыжку ускакала на кухню, как будто фильтры для воды и быстрорастущий овес — невероятно ценные подарки. Бурный энтузиазм девочки отчасти был непритворным, отчасти предназначался для убеждения матерей, что с ней всё в порядке и не надо беспокоиться. Часть их силы, даже все их силы, проистекали из желания защитить друг друга. Ноно не знала, становится ли от этого лучше или хуже.

В спальне на подушках лежала Анна, рядом валялся зачитанный пухлый томик Толстого. «Война и мир». Лицо Анны посерело и как-то вытянулось. Ноно осторожно села рядом и положила руку на обнаженное правое бедро жены чуть повыше раздробленного колена. Жар больше не чувствовался, да и барабанно-натянутой припухлости тоже нет. Хороший знак.

— Сегодня небо стало голубым, — произнесла Ноно, — ночью могут быть видны звезды.

Анна улыбнулась широкой русской улыбкой, одна из тех черт, что перешла к Нами.

— Значит, хорошо. Какое-то улучшение.

— Бог знает, что из этого выйдет, — вздохнула Намоно, тут же пожалев о прозвучавшем в голосе унынии, и попыталась смягчить свои слова, взяв Анну за руку. — Ты тоже выглядишь лучше.

— Сегодня нет температуры.

— Вообще?

— Ну, совсем чуть-чуть.

— Много кто заходил? — спросила Ноно, пытаясь говорить бодро.

После ранения Анны прихожане устроили целое столпотворение, принося подарки и предлагая помощь, и у Анны просто не было времени отдохнуть. Намоно решительно этому воспротивилась и отослала всех прочь. Анна не стала возражать: она думала, что этим сбережет своей пастве припасы, столь нужные им самим.

— Амири заходил, — продолжила Анна.

— Правда? И чего же хотел мой кузен?

— Завтра мы хотим помолиться, взявшись за руки. Человек десять, не больше. Нами помогла расчистить гостиную. Знаю, нужно было сначала спросить тебя, но...

Анна кивнула на свою раздутую опухшую ногу, как будто неспособность стоять за кафедрой проповедника — это худшее, что с ней произошло. А может, так и есть.

— Если ты выдержишь...

— Прости.

— Я прощаю тебя. Снова. Всегда.

— Ты очень добра ко мне, Ноно. — И тише, чтобы Нами не услышала, она добавила: — Была тревога, пока ты отсутствовала.

У Намоно похолодело в груди.

— Где же еще ударит...

— Не ударит. Перехватили. Но...

Наступило молчание. Еще один. Еще один камень, сброшенный в гравитационный колодец на хрупкие останки Земли.

— Я не говорила Нами, — сказала Анна, как будто попытка уберечь их ребенка от страха — еще один грех, требующий прощения.

— Всё правильно. Я скажу, если потребуется.

— Как там Джино?

«Я забыла», — эти слова уже готовы были сорваться с языка, но она не смогла солгать. Самой себе — возможно — но ясный взгляд Анны запрещал.

— Сейчас к нему отправлюсь, — произнесла она вслух.

— Это важно, — подчеркнула Анна.

— Я знаю. Я просто так устала...

— Вот потому-то это и важно. Когда наступает кризис, мы поневоле держимся вместе. Тогда всё проще. А вот когда всё затягивается, тогда уже нужно прилагать усилия. Нужно быть уверенными — каждый видит, что мы держимся вместе.

Если только не прилетит другой метеорит, а космофлот не сумеет его вовремя перехватить. Если только гидропонные сады не грохнутся от нагрузки, и все не умрут от голода. Если только не подведут фильтры для воды. Если не произойдет еще тысяча других бед, каждая из которых означает смерть.

Но для Анны даже это — не конец. Нет, до тех пор, пока все останутся добры и щедры друг к другу. Если помогут друг другу донести свою ношу, значит, она следует своему предназначению. Возможно, она права.

— Конечно, — согласилась Намоно, — я просто хотела сначала принести припасы тебе.

Секундой позже ворвалась Нами, в каждой руке сжимая по фильтру для воды.

— Смотрите! Еще одна блистательная неделя питья очищенной мочи и грязной дождевой воды! — ухмыльнулась девочка, и Намоно в миллионный раз поразилась, насколько же дочка вобрала в себя всё от своих матерей.

Остальное составляли овсяные брикеты быстрого приготовления, нечто, что на китайском и хинди обещало стать куриным бефстрогановым, и горстка таблеток. Витамины для всех и болеутоляющее для Анны. Хоть что-то.

Намоно села рядом с женой, держа её за руку, пока веки Анны не начали слипаться, а лицо не расслабилось — она заснула. За окном умирающие сумерки окрасились багряным и перешли в серый. Анны слегка расслабилась, морщины на лбу разгладились. Анна не жаловалась, но боль от раны и стресс от внезапной инвалидности смешивались с общим для всех страхом. Какая радость видеть, как всё это отступает, даже если и на мгновение. Анна всегда была привлекательной, но во сне она становилась просто красавицей.

Ноно подождала, пока дыхание жены не стало ровным и глубоким, а потом встала с кровати. Она уже почти подошла к двери, когда Анна заговорила хриплым со сна голосом:

— Не забудь про Джино.

— Иду прямо к нему, — тихо ответила Ноно, и дыхание Анны снова стало мерным и глубоким.

— Я могу пойти с тобой? — попросилась Нами, когда Ноно подошла к входной двери. — Ручные терминалы опять не ловят сигнал, так что дома нечем заняться.

Ноно задумалась и хотела сказать: «Там слишком опасно, и ты можешь понадобиться матери», но молящие глаза дочери не позволили.

— Хорошо, но надень туфли.

Прогулка обратно к Джино походила на танцы в полумраке. В половине домов, мимо которых они проходили, солнечных панелей аварийного освещения достигло достаточное количество солнечного света, потому дома светились изнутри. Не ярче огонька от свечи, но сильнее, чем раньше. Сам город оставался темным. Ни уличных огней, ни света в небоскребах, только пара ярких точек вдоль волнообразной аркологии на юге.

В памяти Намоно внезапно всплыли яркие воспоминания, когда она, будучи еще моложе своей дочери, впервые полетела на Луну. Нестерпимое сияние звезд и невыразимо прекрасный Млечный путь. Даже с учетом пыли, висящей в верхних слоях атмосферы, сейчас на небе виднелось больше звезд, чем когда они тонули в городском освещении. Светила луна: серебряный серпик в золотистой паутине. Ноно взяла дочь за руку.

Ее пальцы казались такими пухлыми и крепкими по сравнению с тем, что было раньше. Она росла. Уже не их малышка. Сколько же они строили планов в отношении ее учебы и совместных путешествий. Все пошло прахом. Мир, в котором они хотели ее вырастить, развалился. Она ощутила укол вины, как будто могла как-то это предотвратить. Как будто это каким-то образом и ее вина.

В сгущающейся темноте слышались голоса, хотя и не так много, как раньше. Когда-то в квартале бурлила ночная жизнь. Пабы, уличные фокусники и недавно вошедшая в моду гремящая музыка, выплескивавшаяся на улицу, как будто кто-то роняет кирпичи. Теперь люди ложились с наступлением темноты, а вставали с рассветом. Ноздри защекотал запах съестного. Странно, но вареная овсянка может стать свидетельством уюта. Она надеялась, что старик Джино сходил к фургону или что кто-то из прихода сходил за него. Иначе Анна настоит на том, чтобы отдать ему часть их припасов, и Намоно ей это позволит.

Но этого еще не произошло. Нет смысла беспокоиться о том, чего еще не случилось. Пока всё нормально. Когда они добрались до поворота на улицу Джино, остатки солнечного света померкли. Единственное, что отмечало скалу Зума — сгусток темноты, возносящийся над городом на тысячу метров. Земля вызывающе грозила небу кулаком.

— Ох, — скорее даже не слово, а выдох, — ты это видела? — спросила Нами.

— Видела что?

— Падающая звезда. А вот еще одна. Смотри!

Так и есть. Посреди неподвижно мерцающих звезд — быстрая полоса света. И еще одна. Пока они стояли, взявшись за руки, еще пять. Вот и всё, что она могла сделать: не отвернуться, не затолкать дочь в укрытие дверного проема, закрывая собой. Было предупреждение, но остатки флота ООН перехватили этот метеорит. Эти огненные пятна в верхней атмосфере, может, даже и не его осколки. А может, и его.

Когда-то падающие звезды считались красивыми. Чем-то невинным. Уже не будут. Не для нее. Ни для кого на Земле. Каждый яркий след — как дуновение смерти. Свист пули. Напоминание, громкое, как крик. Все может закончиться, но ты над этим не властна.