— Эта был АВП Джонсона, — сказал Доуз. — Он был честным союзником.

— Для землянина, — ответил Лян Гудфорчун. — А это не много значит. И Холден такой же. Ещё один землянин, помогающий нам? Ты сам прекрасно всё понимаешь, Андерсон. Холден работал на Джонсона и на Землю.

— Но в интересах Пояса, — возразил Доуз. — Из флота ООН его вышвырнули ещё до того, как всё началось. Он не пожелал служить имперской Земле и предпочёл карьеру водовоза. Койо не может изменить место, где родился и вырос, но живёт он в полёте. И любовница у него из наших.

— Ты решил, будто он из наших, потому, что спит с Наоми Нагатой? А может, это она изменяет Поясу со своим коротышкой? Нож направляет тот, в чьих руках рукоять.

— Холден в одиночку вёл кампанию в пользу Пояса. — Доуз повысил голос, чтобы перекричать громкую музыку в ночном клубе.

— Эти его дилетантские антропологические разглагольствования? Снисходительная высокомерная дрянь, — заявил Лян Гудфорчун.

— Он действует из лучших побуждений. И это куда больше, чем сделал бы на его месте любой другой. Холден — человек действия.

Они вошли в зал побольше. У бара кружились огни, басы гудели так, что сдавило грудь. Доузу пришлось наклоняться, он почти касался губами уха Гудфорчуна.

— Думаю, если в системе и есть кто-то более подходящий для того, чтобы противостоять Инаросу, тебе его не найти, да и мне тоже. Либо ты объединяешься с ним, либо снимаешь шляпу перед Вольным флотом и соглашаешься принимать объедки с их стола. Только решай быстрее — ставлю всё, что у меня есть, что даже если Джеймсу Холдену придётся вести эту войну в одиночку, Марко Инароса он уничтожит.

— Один он не справится, — развёл руками Доуз.

Корабль «Желание Бхагавати» тридцать лет служил Карлосу Уокеру, и его своеобразный вкус отпечатался в каждой детали. Противоударные покрытия стен серые, но текстурированы поблёскивающими на свету контурами, которые поднимались и падали, как холмы в безбрежной пустыне или смутные людские силуэты. Кресла на командной палубе обычного серого цвета, но украшены керамикой и бронзой, не имевшей ничего общего с реальным металлом. Из динамиков лилась музыка, такая тихая, что вполне могла звучать и в воображении Доуза — арфа, флейта, шуршание барабана. Всё это больше напоминало храм, чем пиратский корабль. А возможно, здесь находило место и то и другое.

— Это совершенно не значит, что я должен иметь с ним дело, — сказал Карлос Уокер, передавая Доузу грушу.

Доуз сделал глоток. Виски с богатым, насыщенным и сложным вкусом. Карлос Уокер улыбался, ожидая, что Доуз оценит.

— Я прилетел из уважения к Джонсону. Из уважения и остался. Но этого уважения недостаточно, чтобы умирать за Холдена. Ты сам говоришь, Медина слишком хорошо укреплена.

— Я бы сказал, что Медина хорошо укреплена, — сказал Доуз.

— Рельсовые пушки уничтожат любой корабль, проходящий через кольцо.

— Возможно, — согласился Доуз. — Но не забывай, это план Фреда Джонсона. А Фред заполучил Мичо Па и всё, что ей известно об обороне станции.

Карлос Уокер колебался, хотя проявлялось это лишь в чуть затянувшемся молчании, потом покачал головой.

— Конечно, опасно позволять Марко Инаросу и его Вольному флоту набирать обороты. Есть риск, что он пойдёт против нас. Но только Холден требует повести мой корабль под огонь рельсовой пушки. Я не могу согласиться.

— Не все битвы выигрывают на поле боя, — сказал Доуз. — Я уважаю твою осторожность, но Холден не просит тебя идти в авангарде. Не думаю, что он намерен требовать самопожертвования и героизма. Мне известна его репутация, но в тех ситуациях, с которыми он справлялся, никто не смог бы выжить без осторожности и предусмотрительности. Более того, без стратегии. Да, Холден временами выглядит безответственным, но голова у него варит. Всё, что он делает, глубоко продуманно.

— Ты думаешь, он не разгневан? — вопрошал Доуз. — Холденом движет месть в той же мере, что и тобой. Этот человек действует по зову души и сердца, прежде чем разум успеет вмешаться.

В церкви не было никого кроме них, только портреты Джонсона. Казалось бы, неправильно говорить о насилии и возмездии в святом месте, пусть и таком невнятном, но горе принимает разные формы. Всё началось с демонстрации уважения к смерти. Мика эль-Даджайли склонил голову, положив руки на скамью впереди. Глаза налились кровью.

— Карл говорил со мной, — заговорил он. — Сказал, что не может сложа руки смотреть, как Пояс вымирает от голода. И за это Инарос его убил.

— И пытался убить жену Холдена, — ответил Доуз. Он знал, что это не вполне правда, но в такой момент можно и опустить детали. — И не потому, что она представляла угрозу. Не от того, что имела какое-то стратегическое значение. Просто потому, что задела его гордость, а у него появилась возможность убить.

— Инарос — не тот, кем казался. Все до сих пор считают его героем. Смотрят на Землю, на Марс и аплодируют. До сих пор.

— Кое-кто да, — согласился Доуз. По всей системе Инароса до сих пор любили столько же людей, сколько от него отвернулось. Может быть, даже больше. — Но всё-таки не его. Образ, идею. Человека, который заступился за Пояс. Единственного, кто решился восстать. Они видят его таким.

— Этот Холден может ему как следует вмазать?

— Марко Инарос мучается всякий раз, когда Холден делает вдох, — сказал Доуз. Возможно, из всего, что он говорил за последние пару дней, это было ближе всего к чистой правде.

Мика медленно кивнул, пошатываясь как пьяный, поднялся на ноги и обхватил Доуза руками. Объятие затянулось, Доуз чувствовал себя неловко. Он уже подумал, не отрубился ли этот тип, но тут Мика на шаг отступил, резко отдал салют АВП и вышел из церкви, утирая глаза тыльной стороной запястья. Доуз опустился на скамью.

Закончилась очередная смена, а для него почти наступила полночь. Три Фреда Джонсона всё так украшали переднюю стену. Ребёнок, взрослый, и человек, не ведающий, что его путь подошел к концу. Фред Джонсон, каким он был. Но лучше всего Доуз помнил их первую встречу — свой гнев и вспышку разочарования в глазах Фреда, когда тот понял, что Доуз не намерен его убивать.

Они прошли через чёртову кучу сражений — друг против друга, плечом к плечу и снова друг против друга. Война империй, но теперь он уже не смог бы сказать, где проходят границы. Всё, что они оба делали, привело их сюда — одного покойным, другого живым, но с трудом справляющимся с этой жизнью.

Человечество не изменилось, однако стало иным. Продажность и благородство, жестокость и милосердие — всё осталось по-прежнему. Но какие-то ускользающие оттенки стали другими. То, ради чего он сражался, словно принадлежало теперь другому человеку, другому времени. Что ж, ладно. Для факела естественно догорать. Ни к чему об этом печалиться. И всё же он был опечален.

— Ну, вот и всё, — сказал он в пустоту. — Последний парад серого кардинала. Чертовски надеюсь, ты знал, что делал. Надеюсь, Джеймс Холден — именно тот, кем тебе казался.

Спустя ещё почти целый час дверь снова открылась, вошёл молодой человек. Тёмные жёсткие кудри, тёмные широко расставленные глаза, тонкие усики, виноватый вид. Доуз кивнул ему, тот кивнул в ответ. Минуту оба молчали.

— Прошу прощения, — заговорил вошедший. — Не стану вас торопить. Но только я уже должен это убрать. Это... у нас расписание.

Доуз кивнул, пропуская его вперёд. Незнакомец сначала действовал нерешительно, но чувство долга всё-таки победило. Работа — это просто работа. Полковник спустился вниз первым, за ним глава АВП. Улыбающийся мальчик с книжкой до последнего оставался на стенке.

Когда-то, десятилетия назад, этот ребёнок махал, глядя в камеру, не зная, что это его будущий последний жест. И мальчик, и Палач — оба ушли навсегда. Служитель сложил фотографии, свернул все вместе и сунул в пакет из дешёвого зелёного пластика.

Уходя он оглянулся.

— С вами всё хорошо? Я могу чем-нибудь помочь?

— Всё в порядке, — ответил Доуз. — Просто я хотел бы побыть здесь ещё немного. Если можно.