3
Кавардак превзошёл все его ожидания!
Пальчики оближешь! Он и причмокивал, и мычал, и попросил добавки… Которой получил совсем не так много, как рассчитывал, да ещё передача тарелки сопровождалась недвусмысленным мычанием, и косяками глазками туда, где… Он поспешил заверить, что к ночи всё будет в порядке — пища переварится!
Откинувшись на спинку стула, он методично ковырял зубочисткой там, куда не мог дотянуться зубной щёткой — в дупле, которым всё было лень заняться…
— Знаешь, а ты отлично готовишь! Пловом я потрясён, кавардак — выше всяких похвал… Может, стоило взять тебя просто в качестве поварихи? — он думал, что немного юмора не повредит.
Наталья вскинулась. Лицо залила краска. У неё перехватило дыхание — словно она ужасно… Разозлилась?! Но — почему?! Что такого он сказал?!
Она наконец совладала с голосом, только чтобы выдавить:
— Это… подло! Ты — свинья! Это, это… Самое мерзкое оскорбление, что я слыхала за все эти годы! И… и… Отвези меня обратно в Этернотеку — слышишь?! Немедленно!
— Да погоди ты, Наталья! — он развёл руками, — В чём дело?! Какое оскорбление? Мне просто… Просто очень понравилось, как ты готовишь — вот и сказал… Что хотел бы так есть всегда, если уж на то пошло… — он сглотнул, не зная, что ещё сказать. Потом выдавил, глядя на её закрытое ладошками лицо, и вздрагивающие в отчаянных рыданиях плечики:
— Да не плачь ты… Лучше объясни толком мне, туповатому и непонятливому — что тут оскорбительного?! И… И — извини, если сморозил какую-то глупость… — у него буквально горло перехватывало, и жар бросился в шею и лицо!
Она рыдала уже не так беспросветно. И режущий, словно ножом по сердцу надрыв в подвываниях, вроде, пропал.
Но когда руки отняла от лица, слёзы текли буквально ручьём:
— Ты что… Проспект не читал?
— Читал. Ну и что? Где там сказано, что нельзя хвалить то, как ты готовишь?
— Чёрт… Дело не в этом. Хвалить можешь сколько угодно… Просто… — она покачала головой, потом глубоко вздохнула, словно выбравшись из-под воды, — А ты и правда не имел в виду… Ну, это… Что предпочёл бы, чтобы я тебе готовила, а не…
— Не — что?!
— Спала с тобой…
Он недоумевая посмотрел на неё. Потом понял. И не придумал ничего лучше, чем рассмеяться, схватившись за голову:
— Боже мой, Наталья! Да нет же — конечно НЕТ!!! Вот я баран… Ты уж прости — это получилось глупо и, и… Да, наверное, мерзко с моей стороны… Я… Не подумал, что это можно истолковать так! А вообще-то ты — самая желанная и сексапильная девушка, что у меня была! Я ни с кем ещё за ночь не… Четыре раза! Блин… Прости ещё раз! — он встал, и подошёл к ней, приобняв ещё вздрагивающее тело за плечи и спину.
— Свинья! Свинья-свинья-свинья! — она крепко прижалась к его животу головой, то колотя кулачками по спине, то прижимаясь ещё крепче, но рыдала теперь, хоть и сильнее, но скорее, с облегчением. Если это можно так назвать. Рубаха на его животе вмиг промокла.
Он не придумал ничего лучше, как отнести её в ванну, где неторопливо снял с неё промокшую и грязную от пота, пыли и слёз одежду. Кинул всё в машинку — через два часа одежда будет как новенькая.
Затем включил тёплый душ, и поставил зябко ёжащуюся и шмыгающую носиком Наталью под упругие парящие струи.
Намылил мочалку, и нежно, а затем и куда активней, «обработал» девушку спереди и сзади. Особенно старался поаккуратней с маленькими ступнями — натёртые волдыри прикрывал пальцами. Он всё ещё вздыхал и качал головой.
Она вдруг остановила его руки.
Повинуясь красноречивому взгляду он скинул брюки и всё остальное. Залез к ней…
Теперь без мочалки водил ей по плечам, спине, тоненькой талии и упругой груди, постепенно опуская погорячевшие ладони к бёдрам и… Тому, что между ними.
Поворачивая её, словно послушную безмолвную куклу, подставляя все её восхитительные округлости и изгибы под горячие струйки, и сам не заметил, как стал приговаривать:
— Так, хорошо, а теперь — вот этот бочок… И спинку… А где у нас правая ножка?..
Правая ножка вдруг оказалась закинута ему на спину, а перед глазами возникло сосредоточенное лицо:
— Вы, Михаил Геннадьевич, прощения ещё не заслужили! А вот если хотите быть прощённым… — она откинула голову с мокрыми облепившими лицо волосами, и прижалась к нему — да так, что не понять намёк могло только уж вовсе бесчувственное бревно… А он таковым и не был!
Прижав её спиной к мягкому тёплому кафелю, он закинул вторую её ногу себе на бёдра уже сам, подстроился… Вошёл — не бережно и нежно, как прошлой ночью, а нагло и требовательно! Он с присвистом, тяжело дышал, хрипя и придерживая её за ягодицы, она, откликаясь на его движения, закинула руки ему на шею, и чуть изогнулась — ага, вот теперь всё как надо!
Он наддал, сам удивляясь — откуда у него эта свирепость и страсть — вроде, только позавчера был педантичным и немного занудным зубрилой-трудоголиком…
Неужели чёртов психоаналитик со своими дурацкими рекомендациями настолько угадал?!
Почувствовав приближение конца, он зарычал. Наталья закричала тоже — тоненько, задыхаясь, и сотрясаясь всем телом… Боже, вот, оказывается, чего ему не хватало — такого крика, чтобы ещё и ещё!..
Наталья раскинулась по кровати в спальне даже похрапывая — устала, вымоталась. Да и он… Приложил руку. Ну, или не руку…
Он решил почитать — не спалось.
Книга, которую она оставила лежать на кресле, называлась «Джеральд Даррел. Моя семья и другие звери». А-а, детская. Написана с юмором, и огромной любовью к животным, и чуточку иронично — по отношению к этим самым родственникам…
Он и сам любил её перечитывать. Но что нашла в ней Наталья? Вернее, почему именно эта книга — а не «дамские» детективы и имевшаяся на полке парочка мелодрам — заинтересовала её? Она любит животных? Возможно. Не зря же они ходили в зоопарк. Причём — она шла, даже превозмогая боль от волдырей и усталость в малотренированных ногах! А ведь там, в Этернотеке, их вряд ли заставляют много двигаться. И читать.
Насколько он помнил, за пользование библиотекой, причём представленной только электронной версией для айпадов, полагалось платить из заработанного… А старинных книг сейчас… Точно — нигде нет.
Не то, чтобы их запретили. Нет — они исчезли как то сами по-себе. Учебники и справочники состарились — их сдали в библиотеки. И затем, когда те тоже ликвидировали за ненадобностью и невостребованностью — в макулатуру.
Художественная литература сразу не печаталась, а заносилась в электронные Хранилища. Откуда легко скачивалось, переписывалось. И т. п.
Ну а всё остальное, что хранили и оберегали энтузиасты и упрямцы вроде его матери — ветшало, выгорало, разваливалось. Страницы становились сухими и ломкими, словно прошлогодние листья, крошились, и книга рассыпалась и дряхлела, пока её просто не отправляли в мусор. Наследники «домашних фондов».
Он свои книги (целых тридцать восемь штук!) холил и лелеял. Держал в зале, подальше от кондиционера — чтобы не дуло! Влажность поддерживал, как требовали эксперты — чуть выше тридцати процентов…
И всё равно знал — смерть книг неизбежна! Текст неумолимо выгорал и блёк, страницы обмахрялись и пачкались, корешки и переплёт рвались, и способа продлить жизнь раритетам он не знал… И новых купить негде. Правительство посчитало, что печатать такие, как прежде, книги — невыгодно. Да и правильно — сейчас почти никто не читает Литературу. А всё больше справочники, Руководства и Пособия — по специальности и работе.
Он открыл томик где-то на середине. Стал читать под мягким светом торшера.
Сам не заметил, как увлёкся — и вот уже смеётся и сострадает, радуется, и поражается — как велик и прекрасен Мир Природы! И с какой бережной любовью преподносит его древний автор! Сразу видно: тогда люди куда больше обращали внимания на то, что их окружало. А сейчас?… Он невольно поморщился.
Природа превратилась в «окружающую среду». Которую просто используют. Причём — нагло. Погоду изменить? Пожалуйста! Руду из недр вынуть — с большим удовольствием! Горы сровнять с землёй или насыпать новые — без проблем!
Поэтому и оскудели недра, и всё дороже даже обычная пластмасса — почти нет нефти, извлечённой даже из нефтеносных песков. А синтез углеводородов влетает в копеечку! Молодцы вон америкосы — запасли в мамонтовой пещере на двести лет вперёд! Теперь диктуют всему мировому экономическому Сообществу…