На следующий день столица гудела. Было объявлено, что Арродес совершил злодейское убийство и скрылся, что король чрезвычайным ордонансом приговорил его к смерти в обход обычных судебных процедур, что орудием исполнения приговора назначен автокат, и что под страхом смерти никто не должен ни помогать преступнику, ни осуществлять приговор самочинно. Все твердили, что Вратислав наконец-то нашёл повод для мести. Некоторые сомневались — соответствует ли убийство автокатом обычаям Солёных Озёр? На что им отвечали, что убить собственными руками не значит убить голыми руками, что клинок или пуля дозволяются обычаем, а машина — точно такое же оружие; и что король лично вложил в неё прескрипт с повелением казни — а это всё равно что нажать на спуск фузеи.

Гренцлин был ошеломлён. Ведь никакого убийства не произошло. Почему его версию не приняли во внимание? Он побежал к инспектору Дваричу объясняться, но разговора не вышло. В канцелярии Гренцлину вручили приказ о переводе в провинцию с повышением в должности и предписание немедленно покинуть столицу.

3

Гренцлин выпрямился, поправил двууголку и перевёл взгляд на Морбонда.

— Ваша милость знали… — Вышло опять слишком тихо, он с усилием напряг голос. — Ваша милость знали Арродеса?

Барон нахмурился.

— На что вы снова намекаете, сударь? Я слышал об этом мерзавце, конечно, но никогда не встречал. Я не светский человек и не учёный. И если бы опознал его, то непременно написал бы в письме. Надеюсь, ответ вас устраивает, господин коллежский…

— Вполне, ваша милость, — перебил Гренцлин, чтобы не услышать в очередной раз оскорбительное «как вас там, адъютор». — Многие ли видели тела, кроме вас?

— Моя жена, шурин и дюжина слуг, моих и шурина. Я же писал, что наткнулся на это во время охоты. Теперь уже, конечно, все знают и в моих владениях, и в Гамстербаде. Вы же не рассчитывали всё скрыть?

— Нет-нет, ваша милость. Понятно, что птичка вылетела. Ещё мне помнится, вы написали про второй труп.

— Да, этажом выше.

Гренцлин стал подниматься по неровным камням лестницы, стараясь не наступать на мелкие частые пятнышки застывшей крови. На пороге комнаты второго этажа валялся окровавленный нож. Гренцлин мельком осмотрел его и перешагнул порог.

В комнате с видом на Врата Ангелов сквозь узкое, как бойница, окошко, обнаружились грубо сколоченные стол и лавка, откатившаяся в угол свеча и труп под столом. Ещё один одетый по-крестьянски мужчина в луже кровяного льда, на этот раз с перерезанным горлом. Гренцлин наклонился над ним, осмотрел лицо, а потом распахнул белый от изморози ворот полушубка. На синей, припорошенной инеем груди покоился медный кулон — змея, свитая спиралью в три оборота.

— Этот человек тоже неизвестен вашей милости?

— Разумеется, неизвестен.

Гренцлин запахнул ворот.

— Я тоже не могу его опознать. Но это арродист, адепт тайного общества низшего градуса посвящения… — Гренцлин поднял ледяную кисть руки покойника, лежавшую ладонью вверх. — Возраст около сорока лет, мозоли на руках говорят о низком происхождении, но это не крестьянин, скорее мастеровой. Судя по форме мозолей, ему было привычнее держать в руках мелкие инструменты вроде молотка, а не вожжи, не рукояти плуга…

Гренцлин выпрямился.

— Необходимо осмотреть и третье тело, то, что было найдено под скалой, но ход событий уже сейчас достаточно очевиден, ваша милость.

Он повернулся к Морбонду.

— Арродес бежал. Автокат его преследовал. С Арродесом было двое сообщников. Они шли горными тропами на полонину, возможно, намереваясь двинуться затем во владения великого князя Ильварского… — Гренцлин помедлил и не стал добавлять «через земли вашей милости», но в глазках барона что-то вспыхнуло: он понял невысказанный смысл этой паузы. — Один сообщник по дороге сорвался со скалы. Со вторым Арродес добрался до этой башни. Здесь они почему-то поссорились, началась драка, Арродес смертельно ранил сообщника ножом, но тот столкнул его с лестницы, Арродес ударился головой и свернул шею. А потом пришёл автокат.

Гренцлин показал на цепочку багровых пятнышек на полу.

— Это его следы. Он, очевидно, влез в это окно и прошёл по луже ещё не замёрзшей крови. Дело было ночью, стоял сильный мороз, кровь должна была застыть быстро — стало быть, машина явилась в самом скором времени после схватки. И когда она вышла на лестницу и увидела Арродеса, тот, по всей вероятности, был ещё жив. Возможно, без сознания, парализованный, но живой. С такой травмой он должен был прожить около часа. И это в высшей степени странно, ваша милость.

— Машина не убила его? — предположил барон.

Гренцлин поморщился от неуместного слова.

— По сути да, ваша милость. Автокат был обязан казнить преступника, пусть и лежавшего при смерти, но этого не сделал. Лонная втулка с жалом не выдвинута, соответствующей раны на теле нет. Вместо того, чтобы действовать согласно прескрипту, машина легла на преступника, обняла его, а через несколько часов или дней — я пока не могу определить точнее — убила себя. Слила из атанора философский рассол. Насколько я знаю, клапан для слива может быть отворён, лишь когда заклинивает берилловые скрижали в закрытом положении; или же когда люциоактивный жар трансмутации настолько разгорается, что даже полное раскрытие скрижалей неспособно его угасить. В этом случае только слив рассола может предупредить вскипание и взрыв атанора.

Мордонд напряжённо внимал, пытаясь хоть что-то понять.

— Но перед нами не тот случай. — Гренцлин говорил скорее для себя, чем для него. — Перегрев машины оставил бы ожоги на лице покойного, чего мы не наблюдаем. In summa, произошло намеренное самоубийство. Тоже отнюдь не предусмотренное прескриптом, согласно которому автокат по совершении казни должен явиться к его величеству с отчётом о выполнении приказа. Даже если автокат нашёл преступника уже мёртвым, нарушение прескрипта всё равно налицо.

— Это ясно, — пробормотал Морбонд.

— Итак, окончательное решение за вашей милостью как высшей судебной инстанцией баната, но я бы рекомендовал прекратить дело об убийстве. Судить некого, убийцы убили друг друга, и причину мы вряд ли выясним. Что же касается странного поведения автоката… — Голос, плохо повиновавшийся ему, снова упал почти до шёпота, но Гренцлин не стал повышать голоса — барон его всё равно слушал с полуоткрытым ртом. — Если это результат ошибки, то non crimen est, но если выявится умышленное искажение прескрипта против королевского приказа, то налицо измена. Коронное преступление, лежащее вне юрисдикции вашей милости.

Как и ожидал Гренцлин, лицо барона мгновенно налилось кровью.

— Вот как, господин сыщик? Не выйдет! — Он уставил обвиняющий перст Гренцлину в лицо. — Я вижу вас насквозь! Хотите отстранить меня от расследования, а потом оклеветать, обвинить в помощи преступникам, осудить как тайного арродиста! А потом конфисковать мои владения и отдать на откуп какому-нибудь банкиру, который сунул взятку вашему начальнику! Я знаю, как делаются дела в Тайной коллегии, уж поверьте! Я не позволю вам это обстряпать за моей спиной! — Барон перевёл дыхание. Приступ гнева отпустил его так же быстро, как охватил. — Вы не убедили меня в вашей версии. Дело об убийстве не закрыто, и я здесь по-прежнему главный, это ясно, господин коллежский адъютор?

Гренцлин замахал руками.

— Конечно, ваша милость, конечно! Это ваше полное право!

Барон глянул на него с подозрительным прищуром.

— Так легко сдаётесь?

— Ваша милость, вы совершенно превратно трактуете мои намерения.

— Я не верю вам ни на грош. Нет, не лично вам! Не сомневаюсь, вы-то человек чести. Я не верю вашему малопочтенному учреждению… Впрочем, вы мой гость. — Морбонд скривился в символическом подобии радушной улыбки. — Не угодно ли проехать в замок? Полагаю, мы все изрядно проголодались.

Они спускались с полонины через тот же перевал. Солнце поднялось уже высоко, туман в ущельях растаял, и весь Леденицкий банат открылся перед ними как на ландкарте. Доломитовые скалы в гранёных, ломаных уступах вырастали из крутых склонов, заросших иссиня-зелёным можжевельником; ниже тёмные пятна елей перемежались с полупрозрачной весенней зеленью берёз; ещё ниже пестрели мелкие террасы каменистых полей, тянулись в небо дымки над тесно сбитыми деревнями из каменных хижин. Тропа, спускаясь, постепенно делалась всё менее горной, всё более лесной. Когда она, углубившись в берёзовый лес, влилась в наезженную колею дороги, Гренцлин нагнал барона.