— Храбрый парень, это он помог тебе, Надя, сбить самолет…

— Знаю, — ответила Надя и улыбнулась Косте.

Из оврага вышли четыре танка. Грозно рявкнув моторами, они промчались мимо зенитчиков.

— Сейчас будет атака…

Зернов снял пилотку и, сунув ее в карман, попросил у Нади свою бескозырку. Она была без ленточки. Надя, бросив смущенный взгляд на Костю, как бы мимоходом сказала:

— Еще сырая, не высохла.

— Ладно, на голове высохнет, — ответил Зернов.

Надя с грустью посмотрела ему вслед.

— Морская душа, — одобрительно сказал кто-то из зенитчиков.

Фомин взял Костю за руку и повел его в другую сторону.

Надя проводила их до расщепленного тополя, который после этой бомбежки еще больше накренился в сторону переднего края и словно угрожал врагу своей острой, как стрела, вершиной.

— Куда же мы идем, Александр Иванович? — спросил Костя, оглядываясь на тополь.

— Ко мне в блиндаж, чай пить…

Но не успели они и сесть за стол, как пришел связной и вызвал Фомина к Титову.

— Александр Иванович, получен орден Отечественной войны первой степени на имя Пургина Петра Петровича. Давайте вручим его на вечное хранение сыну — Пургину Константину Петровичу, — предложил Титов.

— Прошу вас, делайте это без меня, — ответил Александр Иванович.

— Почему? Наоборот, я хотел просить вас. Вы же педагог.

— Поэтому и прошу: вручайте без меня…

Они посмотрели друг другу в глаза и с минуту стояли молча. Наконец Титов решил:

— Ладно, пошлите его ко мне. — И, проводив Александра Ивановича взглядом, он прошелся по блиндажу раз, другой…

Думая о Косте, он вспомнил свою семью — жену и семилетнюю дочь. Они остались в Белоруссии. Об их судьбе Титов ничего не знал. Пограничный поселок был занят фашистами в первый же день войны. Но Титов верил, что Красная Армия вернется туда и он найдет их.

«Но как же поступить с Костей?»

Пальцы нащупали распечатанный пакет с приказом Военного совета.

«…За личную отвагу и доблесть, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, наградить гвардии майора Пургина Петра Петровича орденом Отечественной войны I степени».

Положив листок на стол, Титов еще раз пробежал глазами по строчкам приказа?

— Дядя Володя, разрешите войти? — послышался в дверях голос.

— А, Костя, входи, входи! — бодро ответил Титов.

Костя робко переступил порог и, думая, что ему попадет за самовольную отлучку, виновато остановился в дверях.

— Проходи, проходи, что ты стоишь?

Костя не знал, как себя вести сейчас при разговоре с дядей Володей. Хотелось быть большим, но, чувствуя за собой вину, он еще не подобрал слов для оправдания.

«Пусть думает, что я все такой же, как при первом знакомстве, за наганом тянусь», — смекнул Костя и заговорил:

— Дядя Володя, а я думал, вы будете ругаться. Александр Иванович сказал, что мне попадет.

— За что?

— Там, где был парк, стоит батарея. Там Надя командир, знаете ее? Мы с ней самолет сбил и…

— Знаю, молодцы… — Он еще хотел что-то сказать, но почему-то промолчал.

Да и Костя не стал рассказывать, как был сбит самолет: еще подумает — расхвастался, и перевел разговор на другую тему:

— А знаете, куда танки ушли?

— К левому соседу, на фланг. Но зачем ты туда ходил?

— Просто посмотреть, а тут бомбежка началась. Александр Иванович тоже был там. Надя не виновата, а он ее ругал.

Титов, слушая, заметил, что у Кости повыше ремня оттопырилась гимнастерка и там что-то зашевелилось. Костя поймал этот взгляд.

— Ну-ка, покажи своего Вергуна. Как он себя чувствует?

— Ничего, — вынимая из-за пазухи голубя, сказал Костя. — Но он мне не нужен. Надя говорит, что второй фронт скоро должен открыться.

Титов вскинул брови.

— Да ну?! — И, будто удивляясь тому, что сказал Костя, скороговоркой заметил: — Зря, зря. Почему он тебе не нужен? Ты видишь, какой он умный.

«Вот и пойми их: Александр Иванович говорит, что голубя надо отпустить, Надя говорит, что он не нужен, а дядя Володя говорит: „Зря, зря…“ Кого же слушать?»

Титов усадил голубя на ладонь.

— Ну посмотри, посмотри!

А Вергун послушно уселся на ладони и неожиданно заворковал.

— Во, слышишь, это он на тебя сердится. Слышишь, как ворчит?

Костя почувствовал, что дядя Володя улыбается через силу. «Неужели он опять не скажет, где папа? Опять заговаривает зубы, а потом снова зазвонит телефон. Нет, тут что-то неладно».

— Дядя Володя, зачем вы оставили папу в тылу врага? Он же не знает немецкого языка!

Наступила минута молчания. Титов сел к столу.

А Костя, глядя в глаза ему, догадывался, что сейчас он услышит то, что от него так долго скрывали. Он тихо сел рядом.

— Вот что, Костя, мне надо поговорить с тобой.

— Слушаю, — ответил Костя.

Снова наступила минута напряженного молчания. Наконец Титов встал и положил перед Костей коробочку с орденом Отечественной войны I степени, затем шагнул в сторону, и в его руках оказался знакомый Косте дорожный командирский чемодан с бронзовыми наугольниками.

— Что это? — спросил Костя, глядя на коробочку с орденом.

— Тебе на вечное хранение, — ответил Титов и, поставив чемодан на стол, добавил: — Это тоже твое.

Костя вскочил на ноги. Он не помнил, как отстегнул замки, поднял крышку. Чем-то родным, знакомым пахло из чемодана. Наверху лежала отцовская гимнастерка. Он узнал ее по квадратному пятнышку над клапаном левого кармана, где привертывалась колодка медали «XX лет РККА».

Задрожали руки, ноги. Стало холодно. Он уткнулся лицом в гимнастерку. В эту минуту ему казалось, что он прижался щекой к груди отца, — и не верил, не хотел верить в другое.

— Твой отец в боях с фашистскими захватчиками…

Костя выпрямился, сжал кулаки и взглянул в лицо Титова такими глазами, что тот смолк: мальчик все понял без объяснений. Первые секунды в его расширенных зрачках был испуг, затем они потускнели, на лбу сошлась упрямая складка, и на все лицо легла печать большого, неутешного горя. Он еще не плакал, он еще держался, как бы спрашивая: а почему вы не сказали мне об этом сразу? И Титов не знал, как ответить. Перед ним стоял уже не тот Костя, которого он, собираясь с мыслями, только что забавлял голубем.

Наконец Костя вздохнул не по-детски тяжело и, ощутив на себе прямой и добрый взгляд Титова, заморгал часто-часто. Губы задергались, нос сморщился, по щекам покатились слезы.

Титов порывисто поднял его на руки и стиснул в объятиях:

— Прости меня, Костя, что долго молчал. Я не знал, что ты так вырос…

— За Волгой, в Ахтубе, живет моя семья. Рядом школа. Он на второй же день пойдет учиться, — предложил Фомин.

— Хорошо, я согласен, — шепотом ответил Титов, поглядывая на Костю, который лежал на его койке.

Наплакавшись, Костя спал. Лицо его было печально, губы и разгоревшиеся щеки подергивались, а на лбу сходилась и расходилась упрямая складка. Казалось, он и сонный продолжал упрашивать: «Дядя Володя, оставьте меня в полку, ну хотя бы на десять дней!»

Титов хорошо знал военное дело, руководил полком в сложных условиях боевой жизни, в тылу противника принимал смелые решения, подчиняя себе волю сотен вооруженных людей, и властно управлял ими на поле боя, а вот тут почти растерялся и не мог, не находил в себе сил твердо и решительно отказать мальчику в такой просьбе. По-детски сильно и убедительно звучали слова: «Дядя Володя, оставьте меня в полку…»

— Коль вы согласны, то я сейчас же начну готовить его к отправке, — громко сказал Фомин, будто не замечая спящего Костю.

— Тише, — предупредил Титов, удивленно глядя на Фомина: педагог, а как неосмотрительно груб к ребенку! Фомин понял этот укоризненный взгляд командира полка, но продолжал так же громко настаивать:

— Это надо сделать сегодня же. Ему тут незачем находиться.

— Александр Иванович, мы же люди, — попытался возразить Титов, но Фомин перебил его: