Бабушка допоздна подбеливала печку, мыла полы, протирала чашки, ложки. Наконец, вынула из сундука новую скатерть и длинное с рисунками полотенце. Так она делала всегда перед праздниками. И Косте стало приятно: «День моего рождения встречает, как праздник. Но почему она так грустно вздыхает?»
— Бабушка, тебе грустно?
Вытерев фартуком вспотевшее лицо, бабушка присела на край койки.
— Спи, внучек, спи. — И, передохнув, сдержанно добавила: — Рубашку новую тебе купила, шаровары, а ты все где-то бегаешь и бегаешь… И отец что-то долго не пишет…
— Некогда — вот и не пишет. Он теперь полком командует. Раз майор, значит, ему дали полк, не меньше, — ответил Костя словами одного раненого командира, с которым встречался недавно в военном госпитале.
Бабушка выключила свет, вышла на улицу, открыла ставни и, вернувшись, распахнула окно. Из палисадника повеяло чистым запахом зеленой листвы. Бабушка постояла на кухне, глухо вздохнула, скрипнула дверной защелкой и утихла.
Переворачиваясь с боку на бок, Костя долго не мог уснуть.
У изголовья, на тумбочке, поблескивая зрачками розеточных гнезд, дремал детекторный приемник. Этот приемник Костя делал вместе с инженером, которому носил сегодня обед. Хороший человек этот инженер, но теперь ему некогда, да и Косте не до настроек.
Посмотрел на пустую кровать отца. В темноте она сливалась с белой стеной спальни, и, когда на улице проскакивали отдельные машины с открытыми фарами, никелированные головки кровати, отсвечивая, выписывали яркие зигзаги на потолке. В этот момент несмятая постель отца будто подвигалась к Косте.
«Учись, расти, Костя, а вырастешь — инженером будешь, на завод пойдешь», — вспоминал Костя слова отца.
Проснулся Костя с первыми лучами Солнца. Огляделся и не поверил глазам: на отцовской кровати кто-то лежал.
«Может, это папка ко мне на день рождения приехал?! Вот здорово! Нет, это не папка. Вишь какой человек, ему даже койка коротка, ноги подогнул, и волосы черные, а у папы светлые, такие же, как у меня».
Приподнявшись, Костя увидел гимнастерку с красной звездочкой на рукаве. «Комиссар. Неужели это комиссар Титов — дядя Володя, про которого писал папа? Разбудить?.. Нет, не буду».
Из кухни пахло вкусным. Бабушка уже готовила завтрак.
Костя, легонько ступая, подошел к стулу, на котором лежали гимнастерка, брюки и ремень. Нагнулся. Из кобуры виднелась рукоятка нагана. У Кости даже ноги задрожали. Руки сами потянулись к стулу.
Приятно скрипнули ремни. Перебросив портупею через плечо и приложив кобуру к бедру, Костя подошел к зеркалу. «Эх, если бы еще саблю! Вот были бы именины!»
Отстегнуть клапан и вынуть наган он не решался. Но пальцы сами потянулись к нагану. Сердце трепетно заколотилось…
— Здравствуй, именинник! — вдруг раздался голос с кровати. — Ну и хозяин! Где же ты пропадаешь? Вчера заезжал, в калитку стучал, тебя нет. Оказывается, ты только ночью бываешь…
Костя похолодел и замер на месте. Но, чтобы не выказать испуга, не спеша отвернулся от зеркала.
— А я думал, вы спите… Мне говорили: какой-то всадник к нам подъезжал. Я думал — это не вы.
— Как же не я? Вот видишь, я. Ну, как живешь? — легко поднимаясь с кровати, спросил комиссар.
Костя, будто не слыша вопроса, начал объяснять:
— А я думал — это папка. Проснулся, смотрю…
— Проснулся — и наган на глаза попался. Ну ничего, ничего, смотри.
Костя уже положил кобуру обратно на стул и только теперь почувствовал, как разгорелись у него уши.
— Вас зовут Владимир? — смущенно спросил он.
— Да, Владимир.
— Значит, вы тот самый дядя Володя Титов, про которого писал папка?
«Папа, наверно, письмо прислал? — хотел спросить Костя, но решил повременить: — Нельзя же все сразу. Пусть встанет, умоется, тогда и разузнаю».
— Ну, что ты смутился? Наган можно посмотреть, он разряжен.
Костя начал внимательно разглядывать устройство нагана. Увесистый, он чуть не выпал из рук. Вороненая сталь ребристого барабана переливалась сизыми оттенками.
— А почему у вас наган, а не пистолет?
— Привык я к нему.
— Наган красивее, чем пистолет, — многозначительно заметил Костя.
— Кто тебе так говорил?
— Никто. Так думаю. Я вот знаю: вы батальонный комиссар, раз две шпалы на петлицах и звездочка на рукаве.
— Ух, какой ты молодец! А как закончил учебный год?
— Отличник.
В дверях показалась бабушка.
— Разбудил!.. Я так и знала, что не дашь человеку отдохнуть. Не мог потише, — укоризненно начала она и вдруг увидела у Кости наган. — Ах, батюшки! Брось! Что же это вы, Владимир Григорьевич, позволяете ему такое?
— Ну раз бабушка запрещает, положи и пойдем умываться.
— Идите, идите. Завтрак готов.
Комиссар не стал умываться на кухне, а вышел в огород, к колонке с холодной водой. Костя последовал за ним. Ему сразу понравился этот человек: высокий, сильный, доверчивый.
За завтраком гость преподнес Косте подарок— целую пачку галет. Бабушка угощала приезжего оладьями и пирожками с морковью и все время приговаривала:
— Ешьте, ешьте, Владимир Григорьевич, на фронте-то вам не до пирожков… Как же там Петенька? Как его здоровье? Голодает небось: все сухое да твердое. Желудок у него неладный. Ох, горе!.. Ты бы, Костенька, расспросил про отца, я-то уж надоела с этими расспросами, а все бы слушала и слушала, как там наш Петр Петрович живет.
— Не живет, а воюет, фашистов бьет, — поправил ее Костя.
Из всего того, что рассказал комиссар Титов, Костя понял — фронт придвинулся к Дону, но полк, которым командует его отец, такой крепкий и сильный, что никогда не пропустит врага в Сталинград. Сейчас принимаются срочные меры. Комиссар приезжал на заседание Военного совета и вот теперь торопится в полк сообщить отцу важные решения.
Рассказав об этом, Титов передал Косте письмо.
«Как долго держал, — про себя заметил Костя, принимая письмо, — но я тоже терпеливый».
— От отца, прочти, — сказал комиссар.
— Наверно, папа зовет меня к себе на фронт, — намекнул Костя комиссару, хитровато косясь на бабушку. Но бабушка только вздохнула.
В комнате стало тихо-тихо. И Костя начал читать письмо, в котором все для него было неожиданным. Не веря своим глазам, он перечитал конец письма:
«…Костя, еще раз предупреждаю тебя, что на этой неделе ты вместе с бабушкой должен уехать из Сталинграда. Так надо. Ты же пионер, все понимаешь. Кончится война, и я с вами встречусь. Где остановитесь, немедленно напиши мне. Целую и обнимаю тебя, мой ёршик.
Твой папа».
— Это как же так? — спросил Костя.
— Вот так. До фронта семьдесят километров. Гражданским оставаться в городе не полажено.
— А почему остальных не трогают?
— Через день-два начнут эвакуировать всех.
— Плохо.
— Да, плохо. Но будет лучше, если все эвакуируются немедленно, — сказал комиссар и, подумав, добавил: — Есть приказ.
Бабушка не проронила ни слова. Она только тяжело вздыхала, вытирая фартуком лицо.
За окном послышался топот копыт. Против окна остановился коновод. Комиссар поднялся.
— Это за мной.
Надев ремень, он вынул из сумки горсть патронов и, перебирая их, как орехи, размеренными и точными движениями пальцев зарядил барабан. На прощание комиссар крепко пожал Косте руку, поцеловал его.
— Вот так, Костя, — сказал он, — письмо от отца прими к исполнению.
Бабушка проводила комиссара до калитки. На улице они постояли еще с минуту, о чем-то тихо договариваясь. Но Костя не прислушивался, потупившись, он смотрел в землю. А когда поднял голову, пыль от конских копыт клубилась далеко за городком.
Вскоре коня не стало видно. По степи удалялось только облако пыли. Небо было чистое, и казалось, что это ветер так низко прижал к земле последнее облако и гонит его, одинокое, из одного края в другой.
Костя не мог понять, почему комиссар Титов не рассказал как следует о том, что происходит там, на Дону. Почему последние дни на степных дорогах все чаще появляются большие гурты скота? Гонят и гонят коров, овец, телят — и все к Волге. Неужели на Дону негде пасти скот, неужели там не осталось травы?