Крушинина перебил Кочетков. Он встал и, подняв свою огромную руку, сказал:

— Разреши, парторг, высказаться.

— Говори, — ответил Крушинин.

— Коммунисты — это душа и сердце нашей армии. А там, где душа и сердце, там ум и сила… Так я говорю, товарищи, или не так?

— Верно, Кочетков, верно. В самый корень смотришь.

Так думают и говорят солдаты о партии. Они видят, знают, чувствуют ее направляющую руку, ее организующую роль.

На теле города много глубоких ран, но он жив. Над развалинами по всему берегу, на площади Павших борцов — всюду взвиваются красные, знамена. Отдельные чудом уцелевшие стены домов в центре города оделись в праздничный наряд. Плакаты, лозунги, музыка, стройные колонны защитников, идущих на митинг.

На трибунах генералы, офицеры, рабочие, гости из Москвы и других городов страны. Они приехали поздравить нас с победой.

Рядом со мной стоят Кочетков, Тамара Ивановна, Миша Бурков, Петя Гелов, Ваня Крушинин, Александр Семиков. Не верится, что можно стоять вот так на открытой площади, не припадая к земле…

Сто пятьдесят девять дней и ночей не умолкали здесь уличные бои. Огонь обжигал наши щеки, опалял волосы, зимний холод промораживал грудь, но никто не поддавался. Мы стояли, как вросшие в цемент, и падал лишь тот, кто был сражен насмерть.

Фашисты заползли на вершину Мамаева кургана, смотрели с нее на волжские просторы и готовились нанести отсюда смертельный удар в сердце нашей Родины. Они просчитались.

Трудно столкнуть камень с огромной скалы, но когда он полетит, то у подножия не собрать и осколков. Сталинград — та самая высокая точка войны, откуда столкнули фашистов. Им не удержаться теперь ни на Дону, ни на Днепре, ни на наших границах…

…В полночь начальник госпиталя Александр Александрович Сосновский, перевернув последнюю страницу этой тетради, позвонил дежурному врачу:

— Проверьте, — сказал он, — сколько свободных коек осталось в офицерской палате?

— Только сейчас проверил, — доложил дежурный, — все койки заняты.

— Не может быть!.. А койка Сергеева?

— Она тоже занята.

— Занята… — Александр Александрович чуть не вскочил, чтоб побежать посмотреть на беглеца, но, взглянув на тетрадь, не поверил: — Кем занята?

— На ней отдыхает инспектор по кадрам из Москвы подполковник Кириллов.

— Кто?

— Подполковник Кириллов Иван Васильевич. Он сказал, что хочет поспать на койке однокашника… Они знакомы по Сталинграду.

— …Спасибо, — сказал Александр Александрович и положил трубку.

Утром, когда почти все выздоравливающие фронтовики уже получили предписания и пошли прощаться с хрустальными озерами, подышать в последний раз воздухом соснового бора, Александр Александрович встретился с Кирилловым, в зубах которого и на этот раз торчал толстый засмоленный никотином костяной мундштук. Подошел к ним и начальник отдела кадров округа. Кириллов, оказывается, действительно лично знал Сергеева по Сталинградским боям…

— Ищите его на фронте, — сказал он. — Там, где действует 62-я армия…

В тот же день Александр Александрович переслал тетрадь Сергеева в журнал «Сибирские огни», за что ему до сих пор благодарен автор.

В ОГНЕ СТАЛИНГРАДА

Повесть

1. Гибель командира

По степной дороге мчится всадник на быстром донском скакуне. За ним гонятся серые клубы пыли. Попутный западный ветер помогает им. Но разве догонишь дончака! Вот он выскочил на гребень горы, остановился. Всадник приложил руку к козырьку, всмотрелся. Внизу— рабочий поселок северной части Сталинграда.

Сквозь рыжий лес дымящихся заводских труб синеет Волга. Широкая, просторная, как море. С первого взгляда кажется, что она вышла из берегов и затопила весь поселок. Но это мираж: от рабочего поселка до воды — не меньше километра.

Среди ровных широких улиц, разбежавшихся по косогору, всадник нашел Тургеневскую. На солнечной стороне этой улицы, рядом с книжным магазином, стоял небольшой аккуратный домик. Он заметно выделялся зеленой крышей и калиткой под красным навесом. В палисаднике, под окнами с белыми ставнями, зеленели кусты молодых деревьев.

Пришпорив коня, всадник через несколько минут подлетел к калитке. Постучался, подождал, но поняв, что в доме никого нет, ускакал дальше в город. Некогда ему. Фронт совсем близко, за Доном.

Как жаль, что тут не было Кости! Ведь к нему, к Косте Пургину, приезжал всадник и, конечно, разрешил бы подержаться за луку седла, а может, и погарцевать вдоль улицы на красивом скакуне.

К калитке подошла старушка с корзинкой.

По-хозяйски подобрала щепку, положила в корзинку и остановилась. Ее внимание привлекли свежие следы конских копыт.

— Кто, же это мог быть? — прошептала она и, вздохнув, отперла калитку.

Вскоре пришел и внук ее, Костя. На нем синяя с отложным воротничком рубашка, серые навыпуск брюки, яловые ботинки со свежими пятнами мазута, на засученные рукава, как репьи, нацеплялись мелкие железные стружки. Челка светлых непослушных волос выбилась на лоб, отчего круглое с крутым переносьем лицо кажется хмурым, как у взрослых людей, занятых серьезным делом. Косте хочется казаться именно таким, но большие серые с черными ободками глаза, глядящие на все с удивлением и детской наивностью, выдают его.

Насупив брови и опустив голову, Костя остановился возле молодого тополя. Как бы здороваясь, взялся за ветку и потянул ее к себе. Тополь немного пригнулся, и тут же ветка вырвалась.

«Вот ты какой сильный стал! А ну, давай еще!» — и Костя снова ухватился за ветку. На этот раз ветка тревожно хрустнула. Костя в испуге отпустил ее. Тополь выпрямился и, словно упрекая мальчика за баловство, покачал густолистой вершиной.

Из открытого окна послышался голос:

— Костя, четвертый час, а ты еще не обедал!

— Сейчас, — неохотно ответил мальчик.

Вот уже год как идет война с фашистами. Отец Кости, кадровый офицер — майор Пургин, до войны работал в горвоенкомате. Теперь он на фронте. Где воюет — неизвестно. Адрес на письмах обозначается только числом: 32410. Это номер полевой почты. Попробуй найди!

До войны по выходным дням Костя ездил с отцом вверх по Волге на рыбалку. Интересно было кататься на лодке или ночевать на берегу у костра. Смотришь на воду, как в зеркало, и не оторваться: луна, словно лебедь, плывет по водному простору, звезды смотрят в Волгу. А бухнется где-нибудь рядом огромная щука или промчится катер — и закачается небо вместе с луною и звездами. Хорошо! А теперь… теперь одному, без отца, на лодке не подняться — сил не хватит, да и скучно.

Самое памятное, что осталось от отца, — это садик с двумя тополями, яблоней и молодыми кустами вишен. Любил отец ухаживать за ними. Только не удалось ему послушать такого приятного шелеста листьев, каким встречают теперь Костю молодые деревца. Не ленится Костя ухаживать за садиком: носит воду, поливает, внимательно следит за каждой веткой, не появится ли какой червяк. Он старается делать все точно так, как делал отец…

По улице пронесся ветер и, толкнув калитку, бросил в палисадник горсть горячего песку. Тополь качнулся и, задерживая пыль, нежно погладил Костю прохладными листьями по щеке.

— Ух ты, какой добрый! — вслух произнес Костя, придерживая у лица шелестящую ветку.

При отце этот тополь был Косте до плеча, ниже яблони, а теперь до макушки рукой не достать.

Маму Костя не помнит: она умерла, когда ему было три года.

После ужина Костя записал себе в блокнот. «Завтра день моего рождения. Мне двенадцать лет».

В этот вечер Костя почувствовал себя совсем взрослым и даже решил изменить прическу: «Нехорошо носить челку, лучше зачесывать назад, как отец».

Он смочил волосы, причесал, туго-натуго прижал кепкой, но они, как только высохли, опять взвихрились на макушке. Снова намочил вихор и, ложась спать, замотал голову платком.