— Там это где? — спросила Лиза.

— Там где нас нет. Надеюсь и не будет.

— Это в Охе что ли?

Недоеденный кукурузный початок опять исчез. Шершавкин провернул несколько раз кривую ручку мыслительного стартера. Мозг тарахтел, но не заводился. Шершавкина хватило спросить.

— Ты о чем жто?

— О том. — буркнула племянница. — О том что ты козосел. Вот о чем. Слышишь?

— Не слышу. — честно прищнался Шершавкин.

Отдаленный шум дейатвительно затих. Наступало их время. Единственное, чем они могли помочь себе в этом положении. Это как следует проораться. Может услышить кто… Пробьются из голоса, вытекут наружу крохотными лужицами. Может кто-нибудь увидит или дай бог вступит. Тогда наверняка выйдет толк. Шершавкину и Лизе, казалось, что кричали они громко. Каждый раз как в последний. Но слабые их голоса не рвались вверх ракетами, а медленно и со страхом и одышкой как армейские духи на полосе препятствий, прыгали по обломкам, карабкались по мертвым телам и замолкали, обессилено падали вниз. Туда где их совсем не ждали Шершавкин и его племянница… А в это время на поверхности знатно штормило. Москва прислала поискового ризеншнауцера, молодого министра и выступление президента по телевизору. Не сольное как с оркестром в Берлине. Не тот масштаб. Свои же люди. Это была, как на Новый Год и вообще обо всем, привычная пауза. Иногда ее прерывали: ЭЭЭ, УУУ,Панимашь. дарагимарасияни. Сейчас и вспомнить страшно. А ведь мало того что вляпались так и жили в жтом. Не дай бог. Ни нам, ни детям, ни внукам. Может правнукам? А туда им и дорога, если забудут. Как мы в свое время.

В отличии от предидента ризеншнауцер и министр работали не только с документами. И не в Горках… А там где надо. С людьми. Живыми и Мертвыми. Техника и спасатели со всего российского восточного контура. Делали минуты тишины. Слушали. Вслушивались. Ризеншнауцер вышел из строя. Стер подушечки лап. Истончил рабочий инструмент. Но кость свою законную отработал. Пробился его славный мокрый нос сквозь подушку мертвых, нежилых и подслащенных запахов. Разобрал слабое дуновение. Залаял. Заскреб лапами. Все кто был побежали по каменным волнам.

— Тихо! Тихо! — кричал молодой министр. — Кругом станьте. Отойди тетка. — толкнул он в грудь старшую Лизу.

— Сейчас я тебе отойду. — выговорила Лиза, но назад отступила, оттолкнув, стоящую за спиной, сухую старушку в черном траурном платке. Министр, не обращая внимания на то, что завуч уже взял его на карандаш, советовался с мужиками в погонах, касках и без них.

— Нет, товарищ министр Сергей — парень с распиратором на шее запнулся о непривычное сложное отчество. Проехал мимо.

— Стрела сюда не дотянет. Вот если прямо сюда подогнать.

Министр посмотрел на краны. Они стояли далеко. Он замотал головой.

— Нет… По людям не пойдем.

— Тогда болгаркой. — встрял пожарник из Охи. — У нас Касатонов есть.

— Касатонов? — переспросил министр. — Зови Касатонова.

И явился Касатонов. Мужик как с плаката «Рэмбо. Первая Кровь». На заднем плане за рельефным со шрамом плечом Слая, пузатый полицейский с раззявленным ртом. Одно лицо. А судьбы разные. Взошел Касатонов на перевернутый шкаф. В правом рукаве диск болгарки крутится. Все расступились перед ним и министр расступился. В сторонку. Как бы покурить. Но мы то знаем… Касатонов квадрат выпилил. Засунул болгарку поглубже. С искрами по арматуре прошелся. Отложил болгарку в сторону. Крякнул и засунул руку почти по плечо. Зашарил. Щекой к руинам приложился.

— Кажись есть. — сказал с натугой.

Круг вокруг Касатонова сломался. Превратился в живое со всхлипами, стоном и причитаниями пятно. Министр упал на колени рядом с Касатоновым.

— Что там?

— А посмотрим… — Касатонов вытащил руку из дыры.

Толпа охнула. Министр сплюнул.

Касатонов отбросил в сторону деревянную рыжую хлебницу и опять запустил руку в квадратную выпиленную дыру. Теперь был совсем осторожен. От помощи отказывался. Деликатничал.

— Неправильно идет — шептал Касатонов. — Ножками вперед.

— Ты это Касатонов. Осторожней — торопливо говорил министр.

— Не бойся паренек министр. У меня трое, а второго сам принимал. Покуда в сознании был. Оп.

Касатонов вытащил руку по локоть.

— Товарищ министр.

— Что?

— Прошу немного. Кортежа с мигалками не надо.

— А одеялко?

— А одеялко постелите.

Пока несли носилки. Касатонов вытащил из дыры изорванного всего в синяках мальчика. Касатонов бережно уложил его. Мальчик был жив но без сознания.

— Кто его знает? — закричал министр.

— Я. Я. Я знаю — Лиза склонилась над носилками. — Это Гуськов. Из 5 Б.

— Силен мужик. — сказал Касатонов. — 3 дня под завалами. Почти без вариантов.

— Ты что говоришь такое. — вспыхнула Лиза и начала наступать на Касатонова.

— Ты слышишь. Ты лучше заткнись. Заткнись я тебе говорю.

Лиза сжала кулаки и круто развернулась. За ней всхлипывая и тихонько причитая побежала старушка в черном платке.

— И ты заткнись, слышишь. — остановилась Лиза. — Заткнись.

Потом обняла и начала нервно гладить черный платок, худую с дрожащими лопатками спину.

— Я виновата. Я. — плакала старушка.

— Прекрати. Ни в чем ты ни виновата.

— Нельзя было так делать, Лиза. Видишь как нас бог наказал.

— Все. Все. Бабушка успокаиваемся. Мы же Шершавкины. От нас так просто не избавиться.

ГЛАВА 19

БЕКЕТОВ ОБЪЯСНЯЕТ

— Предлагаю последний раз. — сказал Бекетов. — То что вы увидите дальше. Это навсегда изменит вашу жизнь.

Бекетов видел профиль Тюменцевой. Страший геолог сидела на пассажирском сидении. Руки сплетены под грудью.

— Вы понимаете… — продолжил Бекетов. — Или не понимаете. Засентябрилло?

Засентябрилло стоял, пригнувшись между сиденьями, положив локти на спинки кресел. Нестриженные волосы тряслись и лицо у Засентябрилло было отудловатотворенным.

— Засентябрилло. Вы то понимаете о чем я вам говорю?

— Круто, товарищ Бекетов. Кому сказать не поверят.

— Т-а-ак. — Бекетов скрутил баранку в проволочном змеином чехле влево. Темно-зеленая буханка взмахнула широкими крыльями и опустилась на землю, недалеко от темной кровяной полосы. Все это время они летели вдоль нее.

— Выходите. — потребовал Бекетов.

— Мы никуда не пойдем. — твердо отрезала старший геолог.

Сильно ударив по баранке, Бекетов полез за сигаретами.

— Не забудьте форточку. — напомнила Тюменцева.

Бекетов зло закрутил ручку стеклоподъемника. Продышался. От Беломора Барклая остались сиротские три папиросы. Две. Две папиросы. Бекетов выбросил окурок.

— Чего сидим? — решил с такой стороны зайти. Шутейной. Не пробиваемой. Засентябрилло как тряс головой так и трясет.

— Круто. Круто. Буханколет.

А Тюменцева и вовсе развела в стороны руки.

— Не знаю чего сидим, Егор Юрьевич. Полетели дальше.

— Да что ж вы такие дубовые то а? Каждый раз одно и тоже. Полетели дальше, товар щ Бекетов. Да ты гонишь, Оноданга. Ва-аще крутяк! — передразнивал Бекетов на разные голоса.

— Крутяк. — соглашался радостный Засентябрилло. — А кто такой Оноданга?

— Я. — буркнул Бекетов.

— Значит мы не первые. — подтвердила Тюменцева свои мысли.

— Не так, старший геолог. Всегда первые… И последние всегда. Значит остаетесь? — снова спросил Егор.

— Причина если не секрет?

Тюменцева сидела также ровно и смотрела также прямо. Мимо Бекетова.

— Мне 40 лет и 40 причин… Да надоело все.

Егор кивнул головой.

— Аргумент. Засентябрилло? Вам то это зачем?

Засентябрилло сразил Бекетова наповал.

— Зачем то ведь это надо.

Бекетов ждал продолжения сам.

— Ну? Это все?

— Все. А что еще? — искренно удивился Засентябрилло.

— Что же? — Бекетов скрипнул пружинами кресла. — Так. Значит так. Тогда коротко. Прогнать я вас не могу. Что-нибудь этакое сделать тоже. Нет у меня таких полномочий. Последний раз прошу. Уходите.