***

Уже стоя на пороге, одиннадцатилетняя Чи засунула в рюкзачок бэнто с обедом, накинула капюшон и выскочила под тёплый весенний дождь. Пряди-«усики» по сторонам лица быстро намокли и закудрявились, не успела она помахать матери от ворот.

За оградой начинался большой мир. Чихэро прошла пешеходный мост над шоссе, миновала торговый центр, глубоко вдохнула и пулей проскочила крытую бетонную галерею, над крышей которой грохотали поезда, а с обеих сторон теснились закусочные. Здесь было тесно, шумно и сильно пахло жареной рыбой. Рюкзак стучал по спине, пока, затаив дыхание, Чи бежала сквозь душный пар жаровен. Специи, масло, рыбки-тайяки, сладкий картофель, куриные потроха…

Наконец Чи выбежала из бетонного тоннеля и полной грудью вдохнула дождливый воздух. Ещё одна тропинка, знакомые качели, а впереди — Чёрно-Белая Стена. По ту сторону Стены шумел мусоросжигательный завод, но Чихэро отпугивал не запах. Пугала сама Стена, изрисованная чёрной паутиной трещин, чешуек и ячеек. Сквозь тонкие и жирные нити аспидной краски выглядывали чьи-то глаза, тянулись тонкие руки… Если в длинной бетонной закусочной Чи старалась не дышать, то, пробегая мимо стены, зажмуривалась и скрещивала пальцы.

Когда бело-голубая труба громадного завода исчезла в редком тумане, перед ней встала последняя преграда на пути к школе. Из-под намокших ветвей сакуры на неё хмуро наплывала общественная баня с изогнутой крышей и красно-белыми фонарями под карнизом. Сегодня фонари расплывались в каплях дождя, и крыльцо казалось входом в страшное подземное царство Ёми. Чихэро ещё крепче скрестила покрасневшие пальцы и, скользя по лужам, побежала вперёд, вперёд, мимо красных и белых фонарей, мимо солдат, куривших в стеклянной будке, мимо каменных стен вокруг внутреннего двора…

В горячке бега Чихэро не сразу поняла, что скользкий асфальт уходит из-под ног. И вот она уже кубарем летит вперёд, зажмурившись, в отчаянии выставив перед собой ладони…

***

— Кожу содрала до мяса, — вздохнула Чи усаживаясь за стол и одёргивая яркую клеёнку в мелкий цветочек. — Целый месяц разгуливала в бинтах по локоть. Да ещё и руку сломала. Зато две недели не ходила в школу, представляешь? Самые лучшие школьные деньки.

Она снова вздохнула. Миша хотел спросить: «Ностальгия?», но не вспомнил, как это по-японски. Чи пожала плечами и слабо улыбнулась, собирая клеёнку в складки. Потом потянулась к чашке, не убранной кем-то — наверняка Ковалевским — ещё с завтрака. К ручке был примотан чайный пакетик, а на дне болтались остатки заварки.

— Сентя? Маття? — спросила она, заглядывая в чашку. Миша не сразу сообразил, что Чи имеет в виду.

— Это чай. Просто чай.

— Сентя?

— Ааа! Сенча? Нет, не сенча и не мате. Простой чёрный чай, — Миша забрал у неё чашку, понюхал, — и не самый свежий. Тебе заварить?

Чи поморщилась, но кивнула. Миша подумал, что она всё ещё не отошла от «мешочков радости», которыми её угощали в Санья. Налил отфильтрованную воду в чайник и поставил на плиту.

— Скоро закипит. Ну а что было потом? Когда ты сидела дома со сломанной рукой?

— О. — Чихэро улыбнулась. — Тогда-то я стала отаку.

***

Мать Чихэро прожила в Японии три четверти жизни, оставаясь в душе типичной европейкой. Когда дело дошло до воспитания дочери, Мори оку-сан быстро поняла: она не восточный родитель. Воспитывать ребёнка в постоянном стремлении к идеалу, поощрять конкуренцию, проводить с ним бесконечные часы над домашней работой… Но затем воспитание дочери взял в свои крепкие руки Мори-сан. Он заставлял Чихэро корпеть над учебниками и усердно заучивать иероглифы, а когда однажды она показала второй результат в классе, решая примеры на умножение, он занимался с ней каждый вечер шесть недель подряд, пока все школьные товарищи не остались далеко позади в мастерстве быстро считать в уме.

Мори-сан советовался с коллегами и подолгу выбирал лучшие в районе дзюку — курсы и репетиторов, пока мать Чихэро покупала дочери игрушки и кукол. Мори-сан наказывал жене оставлять Чи без ужина, если она не проявит достаточного прилежания в домашней работе, зато по утрам Мори оку-сан тайком от мужа клала в бэнто плитки шоколада. Так что, стоило Чи, благодаря сломанной руке, вывалиться ненадолго из роли ребёнка-тигрёнка в ежовых рукавицах японского отца, как она попала в тепло и покой забот обыкновенной европейской матери. Просыпалась поздно, завтракала пирожками с какао и дни напролёт, до самого прихода Мори-сан, возилась с куклами и журналами, которые приносила ей мать.

***

— У меня было много деревянных кукол. Они называются кокэси — слышал? А ещё были тряпичные куклы — звери, птички. Однажды отец пожурил меня за то, что я не занимаюсь не мелодике. Я пыталась объяснить, что болит рука, но он и слушать не хотел. Говорил, тренируйся одной рукой. Я проплакала весь вечер. А утром…

— Погоди. Ты ходила в музыкальную школу?

— Нет, я посещала секцию кендо.

— Кендо? Что это? А на мелодике ты училась играть сама?

— На мелодике в школе учатся все малыши. А потом на уроках музыки учат играть на блокфлейте. Хотя в разных школах, конечно, по-разному.

— А у нас только песни на музыке поют… — рассеянно сказал Миша, вспоминая скрипящий пол музыкального кабинета, нарисованный на стене нотный стан и слабый неприятный запах, доносившийся туда от уборной.

— Так вот. Утром, после того, как отец отругал меня, мама принесла куклу, — продолжила Чи. — Красивую куклу с игрушечной скрипкой. Она сказала: вот видишь, Чи, эта куколка тоже учится музыке. Пока ты не ходишь в школу, вам будет веселее вдвоём. Мне понравилась кукла. Я назвала её Ринка, но потом прочла на коробке, что её имя — Канария, и это персонаж манги «Девы Розена». Я попросила у мамы купить её, но мама сказала, папа опечалится, если узнает, что вместо учебников я читаю комиксы.

— Оо, я слышал об этих «Девах Розена»! И что потом?

Чи пожала плечами:

— Я отыскала мангу в интернете. Потом посмотрела экранизацию. Можно сказать, Канария стала первым предметом в моей коллекции.

— И что, большая коллекция? По тебе и не скажешь, что ты отаку, обожающая мангу. Ты не выглядишь помешанной, как ребята в Акихабара. Мне казалось, тебе нравятся какие-нибудь тихие, добрые, девичьи аниме.

— Так оно и есть, — Чи села по-турецки, склонила голову к плечу и сощурилась на солнце. Её взгляд снова стал отрешённым. — После «Дев Розена» я посмотрела «Унесённых призраками». Потом был «Ходячий замок», «Девочка, победившая время»… А потом я нашла «Коморэби. Когараси», «КК». Это аниме сразу стало моим любимым. Особенно главный герой — сын рыбака, который жил недалеко от школы гейш.

Чи замолчала, закусив губу, надолго заглядевшись на прозрачный чайник, внутри которого появлялись маленькие пузырьки.

— Он сразу начал мне сниться. Хотя, может быть, дело в том, что как раз тогда я начала воровать мамины таблетки.

***

Мори оку-сан нелегко жилось в Японии. Приспосабливаться к жизни в чужой стране оказалось куда сложнее, чем изучать язык. Иногда ей казалось, что маленькая квартира с бумажными перегородками вместо стен, лапша, чайные церемонии, бесконечное отсутствие дома мужа и запуганный учёбой ребёнок — не то, чего она ждала, собираясь в Японию.

Когда муж впервые рассказал ей, что новый босс наградил лучших работников месяца походом в кябакура, она растерялась и спросила: зачем тебе это? Это поощрение от компании, ответил Мори-сан. Я иду, и это не обсуждается.

По возвращении мужа Мори оку-сан ждала ссор и упрёков, с ужасом думала о разводе и о тех женщинах, с которыми её муж мог познакомиться в клубе кябакура. Но муж обмолвился только о разговорах и небольшой выпивке в приятной компании коллег и красивых девушек.

Как и всякий японец, он вкалывал на работе как проклятый, и походы в кябакура стали ежемесячным ритуалом. Мори оку-сан, как могла, закрывала на это глаза. Но кроме кябакура были семейные разногласия, вечные споры о том, где следует учить Чихэро, претензии к её тёмно-коричневым волосам. Однажды Чи пришла из школы в слезах: её вызвали в учительскую и допрашивали, зачем она красится в коричневый. Когда Чи ответила, что её папа — японец, а мама — немка, ей велели покрасить волосы в чёрный, как у всех школьниц.