На исследования в Портлендское ФБР они съездили. Надо же, оказывается недалеко от аэропорта был выстроен довольно мрачный замкнутый на огромном кампусе комплекс с прекрасно оборудованными лабораториями. По сути там повторили все анализы и тесты, Аня терпела, успокаивая себя тем, что хорошо, что уложились в один день. Феликс опять не ходил на работу. Ане сказали, что о результатах ее уведомят. «А зачем мне знать эти подробности! Наплевать ей на результаты…» — Что ей действительно говорили конкретные цифры расширенной биохимии, длинный столбик цифр: Гамма ГТ — 32 ед/л, … альбумин — 38, … СРБ — 3 мл/г … Все там расшифровывалось … какой-то АСП — это, к примеру, аспартатаминотрансфераза, фермент, содержащийся в гепатоцитах.
Анин тренированный образованием мозг смог бы «врубиться» даже и в этот незнакомый материал, но … она чувствовала, что ей этого не надо. Важно было другое: одна она такая на свете или нет? Дома она подолгу сидела за компьютером, искала информацию о похожих случаях, но находила только какие-то описания, относящиеся к семидесятым годам. От «случаев» попахивало газетными сенсациями. Что-то такое писали про лабораторных мышей, у которых была восстановлена связь между митохондрией и клеточным ядром. Что…? Аня не понимала, что такое «митохондрия», даже несмотря на то, что в так называемой научной статье объясняли, что «митохондрия» — это своеобразные аккумулятор клетки, которая в свою очередь является «источником химической энергии», необходимой для ключевых биологических функций. Она путалась в сложно произносимых терминах… никотинамид-аденин-динуклеотид, или НАД … Иногда ей хотелось понять суть, но для этого нужны были серьезные усилия и Аня была к ним не готова. Да и вообще ей не удавалось найти ни единой ссылки на компетентные источники. Что ж, их предупреждали, что такая информация будет, скорее всего, закрытой. Тем более, что университетские академические сайты тоже не давали открытого доступа к статьям и монографиям. Да, даже если бы ей удалось прочитать серьезные статьи, чтобы она поняла? Ничего бы она все равно не поняла. Дилетантов просили не беспокоиться!
Аня понимала, что Феликс сказал о ней ребятам, как уж он там все объяснил, насколько они ему поверили она не знала, но реакция семьи была странной. Все сделали вид, что ничего нет … продолжали просто жить обычной жизнью, как будто они не замечали, что все было с мамой не так. И зачем он только им сказал, зачем? Сделать они ничего не могут, а только будут смотреть на нее, как на уродку, на тяжелобольную, не просто на больную, а на безнадежную, с которой непонятно, как обращаться. Ах, Феликс! Не мог потерпеть. С другой стороны Аня его понимала, да и сколько можно было терпеть? У нее теперь был полный рот крепких здоровых зубов, но никто ничего не сказал. А что говорить? «Ой, мама, какие у тебя зубы!»
Детей отправили в лагеря, Ане было нечего делать. Феликс на целый день уходил, а она оставалась подолгу одна. Не читалось, не писалось, зато на нее часто находил хозяйственный стих. Аня убирала дом, разбирала шкафы, вымыла окна. Усталость не приходила, наоборот Анина энергия не находила себя применения. Она просто не могла придумать, что бы ей еще сделать. Захотелось возобновить занятия на тренажере. Теперь скорость ходьбы и «уклон» Аня увеличила в два раза, она почти уже бежала, с нее градом лил пот, сердце билось ровно и быстро, но на восстановление уходило буквально несколько минут.
Она остро ощущала недогруз в работе. Какого черта закончился этот учебный год, да и что стоят ее жалких два класса в день? Физика тут преподавалась элементарно, как-то по-дурацки, описательно, без вычислений, осознания процессов. Хотелось оказаться обратно в Москве. Вот там была работа! Тем более, что в Москве она умела заработать. В школе платили немало плюс сколько угодно желающих готовится в ВУЗы. Вот где было золотое дно. Работала столько, сколько было сил. Аня испытывала неистовое желание деятельности: разрабатывать новые курсы, учиться, куда-нибудь съездить … она садилась и сразу вскакивала. На что, на что реализовать желание немедленно действовать?
Можно было бы писать … но писать-то как раз и не хотелось. Описывать свое состояние? Как его опишешь? Желания наслаивались одно на другое, бурлили в ней, Аня порою и сама себя не понимала, способность к самоанализу ее покидала. Ей было трудно сосредоточиться на своих переживаниях. Она смотрела на сайты университетов, находила интересные летние классы, вечером с восторгом рассказывала о них Феликсу, в надежде, что он ей скажет: «конечно, Ань, это невероятно интересно, давай записывайся…», но Феликс молча слушал Анины восклицания, но ее амбициозных планов не поддерживал. Ане казалось, что Феликс ее не слушает, не понимает, не хочет разделить ее драйва, но осознание его правоты в следующую секунду пронзило ее, как ожог: «куда я лезу … зачем? В моих документах указан мой возраст. У нас нет денег на мои глупости, которые ни к чему не приведут. А самое главное … я может и не успею ничего, и поэтому нет смысла даже и начинать». Вот это «не успею» и было самым главным. Аня читала это в грустных глазах Феликса.
Иногда вдруг суматошные мысли заменялись четким осознанием того, что она, Аня — мать семейства, пожилая тетка, бабушка, что ей надо прекратить думать о себе, а начать немедленно думать о муже, детях, внуках. Лида обещала еще родить, а сама мешкает, а … Аня просто не дождется нового внука. Или дождется? Или ей теперь все равно? Зачем ей внуки? Она такая молодая … рано ей еще думать о внуках. Какой сумбур в голове!
Иногда диким образом Аня чувствовала себя счастливой. Она даже машину теперь водила по-другому: быстрее, легче, небрежнее. И английский стал у нее менее натужным, более четким, богатым, беглым, адекватным. Она не переспрашивала студентов, они вместе смеялись одним и тем же шуткам, новые попавшиеся в тексте или в разговоре слова Аня запоминала «на раз» без малейших усилий. Если им кто-нибудь звонил, она быстро говорила по-английски в трубку и удостоилась комплиментов от Феликса. Кстати, его убогий неуклюжий, русифицированный английский стал казаться Ане неприличным. Она старалась не раздражаться, но удавалось ей это не слишком. Феликс, черт его возьми, был старым. Она стала намного быстрее печатать, хотя, впрочем, печатать ей было нечего. Даже имейлы писать было некому.
Аня четко понимала, что она погружается в прошлое, соскальзывает назад. Все реакции, функции, характеристики ее тела восстановились, но за телом ничего не успевало. В голове у нее творилось что-то невообразимое: с одной стороны она была молодая москвичка, с другой — современная американка, молодая, амбициозная, энергичная, деятельная. Что-то из московского прошлого стало ближе, а что-то забылось, точно так же, опыт эмиграции тоже начал подергиваться дымкой забвения, какие-то вещи из жизни прожитой в Америке, воспринимались не так. Ане было 66 лет, и одновременно 32, 35, 44 …? Вот этого она не знала, только на глазок … молодая, но не девчонка. Разумеется у нее теперь была другая призма восприятия всех событий. Призма, противоречащая всем законам физики: и выгнутая и вогнутая одновременно. Как через нее смотреть, какое увидишь изображение?
Иногда ей казалось приятным двигаться в прошлое, которое всегда теперь представлялось в романтическом флере. Однако ирония ситуации состояла в том, что у нее было теперь «два прошлых»: вперед и назад. Аня вспоминала старый фильм про «рай», где герой вдруг встречает своих умерших детей. Но в том-то и дело, что Аня «неслась» в прошлое, а там было пусто, никто ее не ждал «там». Где «ее люди»? Их нет! А тем людям, которые сейчас «ее», она, такая, не нужна! То-есть нужна конечно, но они ее перестают адекватно воспринимать, не понимают. Она сама себя переставала понимать. Скорее всего, если бы она остановилась, перестала скользить назад, Аня бы привыкла и чувствовала себя самой удачливой женщиной на земле, той, которой дана вторая молодость. Сколько она раньше думала о этом: ах, если бы не стареть … остановиться, но в каком возрасте? 20,30, 40 лет? Аня втайне надеялась, что ей удастся затормозить, в Бюро намекнули на такую возможность. Они даже говорили, что если бы так случилось, они могли бы дать ей новые документы, на другое имя, она могла бы начать «снова», но … нет, вряд ли она остановится в своем соскальзывании назад. Вряд ли.