Он хотел, уходя, подкинуть Фриру одну идею, чтобы Кона занимала его в долгие часы, когда ничего другого не остается, как лежать и размышлять. — Интересно, что будут говорить о вас ваши друзья? Им, наверное, покажется странным, что из всех взяли живым только вас. Вряд ли они поверят, что с вами будут обращаться так же, как с любым из них. Вот он, крошечный клин между этим человеком и его бывшими товарищами. Время от времени его можно загонять поглубже. Томас поднялся.

— Самое смешное, что с вами будут обращаться ничуть не лучше. Я не смею облегчить вашу участь — ради вас же самих. Тут есть люди, которые с радостью всадят в вас пулю из окна, если решат, что мы к вам слишком милосердны. — И добавил, задумавшись на миг: — Не правда ли, удивительно, как вас здесь ненавидят, — хотя, возможно, вас поддерживает сознание, что вы сумели внушить любовь и преданность тем, другим.

Он отошел от кровати и оглянулся — пленный был очень взволнован: вены на шее вздулись, точно веревки.

Он остановился на пороге лазарета и глядел, как разбиваются о землю прямые струи дождя. Потом снял сорочку и зашлепал по лужам к своему дому. Говорили, что дождевая вода помогает при тропическом лишае.

3

В следующие два дня Томас обнаружил, что его жизнь постепенно сосредоточивается на этой койке в изоляторе. Он не только проводил здесь большую часть времени, присутствие пленного решительно влияло на его отношения ко всем окружающим, словно какое-то постороннее тело ворвалось в привычный круг занятий, сделало его своим сателлитом и повело по эксцентрической орбите, против движения всех остальных тел. Он никогда, с первой же минуты пребывания здесь, не относил себя к числу главных, признанных звезд Кхангту и теперь, выбрав новый курс, прекрасно понимал, что надо опасаться серьезных столкновений. Но в то же время, как бы к нему ни относились, это будет, пожалуй, точной мерой его успехов в завоевании доверия Фрира, а так как в нашем мире ничто не дается даром, то и неприятности лучше считать лишь платой за достижение цели.

Только вот цель все еще оставалась не совсем ясной: для себя ему прежде всего необходимо было узнать, каким образом взгляды этого человека, вначале не так уж и отличавшиеся от его собственных, постепенно привели к решению порвать все привычные связи; в то же время профессиональный нюх подсказывал, что, если умело воспользоваться историей с захватом пленого, это может привести к серьезному перелому во всей местной политике. Томас считал, что, не получивответа на первый вопрос, нельзя выполнить вторую задачу, а потому в интересах дела не стоит задумываться что тут для него основное. Главное, чтобы был результат, а какая из задач важнее — не имеет значения, поскольку вместе они все равно ведут к одной цели: жадный интерес к личной судьбе пленного позволит ему использовать счастливый случай для общего дела, а этот успех будет и его личным успехом; ведь подумать только, он, Арнолд Томас, в этой дыре, которая чуть не стала могилой всех его надежд на повышение, сумел схватить за рога подвернувшуюся удачу. И пожалуй, он своего добьется. Он уже достаточно изучил пленного, чтобы в общих чертах набросать план допроса. Ему бы только время — достаточно времени чтобы действовать по-своему. Его положение может сильно укрепиться после приезда районного инспектора который будет здесь завтра утром; лишь бы удалось убедить этого надутого осла, что он способен извлечь выгоду из создавшегося положения. Порой он падал духом — емуначинало казаться, что всё вокруг угрожает его свободе действий: вдруг в очередном припадке болезненного раздражения надумает вмешаться Лоринг или местные белые полезут, куда их не просят, а то еще и инспектор, как всегда, побоится принять решение, за которое надо отвечать; не говоря уже о более серьезных трудностях: наверху могут решить, что дело чересчур рискованное и его надо запретить вовсе или заняться им на более высоком уровне — в любом случае Томас останется ни с чем. Но порой он чувствовал, что как раз обилие помех и подстегивает его и, кстати, на худой конец, может послужить оправданием неудачи.

Он пил послеобеденный кофе в гостиной, когда к нему подошел Лоринг.

— Ну как? — сразу спросил Лоринг, искоса пытливо поглядывая на него сквозь облачко дыма, неизменно клубившееся над аккуратным, белокурым пробором.

Томас пожал плечами.

— Вы, может, не назвали б это успехом, но…

— Знаете, что случится, если вы не будете остерегаться?

— Что?

— Вы так глубоко влезете в эту историю, что она вас погубит. — Лоринг забарабанил пальцами по столу; такая перспектива, видно, искренне его радовала. — Вы считали, что сумеете воспользоваться случаем; смотрите, как бы не воспользовались вами…

— Почему вы так думаете? — Томас старался говорить спокойно.

— Да потому, что вы вполне представляете себя на месте этой сволочи, вот почему. Я понял это сегодня, когда вспоминал, как вам удалось добиться моего согласия. Вы считали одним из своих преимуществ, что понимаете этого парня. А кончится дело тем, что вам не захочется, чтобы он получил заслуженную кару: это будет почти то же самое, как если бы все случилось с вами.

— Неглупая мысль, — небрежно согласился Томас, — по правде сказать, даже чересчур умная.

— Возможно. Но для вас важно и другое. Желание выбиться. Вы родную мать не пожалеете, лишь бы вернуть себе положение, правда ведь?

Он понимал, ни в коем случае нельзя отвечать на этот ничем не спровоцированный выпад. Он усмехнулся неловко, словно по ошибке перехватил чью-то чужую улыбку, и старался не замечать решимости Лоринга найти повод — любой повод, чтобы излить закипающую злобу. И вдруг понял, почему его так странно влечет к этому человеку. Дело вовсе не в каком-то свойстве характера, которое манило его своей неуловимостью. Он просто боялся Лоринга — вот и все. Лоринг мог смешать его с дерьмом. И теперь, осознав истинную причину своего интереса к Лорингу, опасался, как бы одним Неосторожным движением не ввязаться в настоящую драку. С унизительным страхом он уже видел себя избитым — Лоринг был ниже ростом, зато сильнее, — и заискивающая улыбка застыла на его лице явным знаком малодушия, которое он не смел отрицать.

— Вам нравится считать себя человеком с принципами, — продолжал поддевать его Лоринг. — Но посмотрим, что станется с этими вашими принципами, если вы вдруг поймете, что за них придется слишком дорого платить. Улыбка держалась как приклеенная, но у Томаса хватило чувства собственного достоинства хотя бы на то, чтобы промолчать. И вдруг Лоринг остыл. Он повернулся на стуле и отвел взгляд, который, как фитиль, готов был поджечь запал взаимной ненависти. — Ей-богу, я вам завидую! Как бы мне хотелось, чтоб мной владел какой-нибудь милый общепринятый порок вроде честолюбия.

Теперь, когда опасность миновала, Томас был противен самому себе. И, словно желая вернуть разрядившееся было напряжение и доказать, что может вести себя по-иному, он сказал: — Не знаю, есть ли что-нибудь более общепринятое, чем таскаться в «Парадиз». — Ну, это что, — со смехом отмахнулся Лоринг. Он закурил новую сигарету и сделал несколько коротких затяжек. — Вы знаете, я получил приказ не прочесывать больше район. Они, видите ли, считают, что я должен быть здесь и защищать Кхангту до последнего человека! А на деле это означает, что меня засадили в казарму в наказание за то, что я позволил отнять сброшенное снаряжение.

— Это могло случиться с каждым.

— Вы, конечно, думаете, что я дорожу своей карьерой! — презрительно выкрикнул Лоринг. — А я хочу только одного — снова идти в бой. Я с ума сойду, если придется торчать здесь.

Томас все еще терзался тем, что позволил Лорингу наговорить гадостей.

— Интересно бы узнать, что у вас там, в душе. Ваша кровожадность…

— Точно, — с недоброй улыбкой подхватил Лоринг. — Почему бы вам не залезть мне в душу в качестве психиатра-любителя? Вокруг война, а вы тут бегаете и доказываете, что все, кто убивает, свихнулись. Скажите еще, что наш пленный страдает манией преследования! — Лоринг вскочил. — По крайней мере, — бросил он на ходу через плечо, — лучше б вы мне это сказали!