— Хорошо, Мэтт.

— Собери его в дорогу.

К тому времени, когда сам Фрир был готов, Анг и Тек тоже встали. И снова Анг не возражал против намерения Фрира.

— Хочу завтра к вечеру добраться до старой шахты, — заметил Фрир. — Вот возьмите, вам может понадобиться. — Он протянул бинокль.

— Какое тебе дать оружие?

— Мой пистолет. И пожалуй, паранг. Я засуну его за пояс.

Он положил в карман немного еды и повесил через плечо флягу, а Тек и Кирин тем временем поставили Тину на ноги. Фрир взвалил его на спину, Тину бормотал что-то неразборчивое.

— Ну что ж, — сказал Фрир как-то невпопад. — Берегите себя.

— Есть, — ответил Тек. — В шахте увидимся.

Фрир вслепую рванулся вперед и, пригибаясь, ломился сквозь мокрые ветки; было скользко, он ногой отыскивал земляную тропинку, ведущую на перевал, а потом долго шел вниз по другой стороне горы. Только бы до рассвета спуститься на дно широкой долины. У них будет тогда несколько миль форы, и он сумеет найти кратчайший путь по межам.

Фрир крепко прижимал к себе тело мальчика, загораживал от хлеставших веток и чувствовал, как тепло разливается по левому боку: значит, удалось сберечь Тину и от сырости, оставшейся после дождя,

— А где же остальные? — тревожно спросил мальчик на первом коротком привале. — Разве мы одни будем атаковать грузовик?

— Они идут за нами по пятам, Тину.

— Так надо идти! — с трудом выдохнул тот. — Нам нельзя стоять.

Порой в предрассветной тьме Фрир настолько забывал о своей ноше, что ему казалось, будто он один. А потом, продираясь сквозь колючие заросли, вдруг снова замечал, как медленно он тащится, и его охватывал страх — противный, безотчетный. Попасться врагу в таком положении, безоружным, связанным по рукам и ногам! Бывало, он задавался вопросом, долго ли может один человек скрываться в джунглях и не быть пойманным; он даже подумывал, не произвести ли такой опыт. А теперь он знал, что, если бы зависел только от себя и руки его не были бы связаны, то он был бы в этом огромном лесу как дома. Им его никогда бы не поймать. Если б он зависел только от себя!

Раз Тину негромко вскрикнул, и Фрир понял, что слишком сдавил ему ребра, видно, мальчику трудно дышать.

— Прости! — пролепетал он ненужные извинения. Боже мой, зачем он позволил Тину идти с ними!

И неужели это просто глупость, что он не желает примириться с фактом, совершенно бесспорным для Лига, — с тем, что они и не собираются тащить Тину до Парам Велора? И не станут добираться с ним до места, где ждут остальные. Но мысль о том, как легко примирился с этим Анг, приводила его в ярость и вызывала чувство протеста. Идти еще далеко; но весь путь состоит из отдельных усилий, вот таких, как сейчас. Надо только быть готовым ко всем трудностям, вновь и вновь раздвигать стену колючек и лиан и ни о чем другом не думать. И он это сделает. Должен сделать.

Незадолго до рассвета он заметил, что Тину уже не висит на нем мертвым грузом: мальчик двигал ногами в такт шагам, стараясь облегчить ему ношу. А немного погодя Тину настолько пришел в себя, что, кажется, стряхнул лихорадочный дурман и уже не бормотал в забытьи, а проговорил отчетливо:

— Ты считаешь, что я не должен был проситься добровольцем. И жалеешь, что взял меня.

— Я считаю, что должен был тщательней продумать операцию, вот и все. Как рука?

— Ничего не чувствую.

— Этого-то я и боялся. Когда спустимся в долину, я ослаблю бинты и разотру руку. Знаешь, нам повезло. Я уже думал, что пуля задела артерию.

— Это было бы лучше.

— Я лишился бы своего лучшего ученика.

Еще через час они услышали шум бегущей воды: это из ущелья катился поток — остатки недавнего ливня. Фрир устроил Тину как можно удобнее, снял повязку, осмотрел, нет ли на ней свежих пятен крови, и осторожно растер руку от кисти до локтя.

Незаметно подкралось утро, неслышно втиснулось между землей и плотной массой облаков, все еще клубившихся над горами. Было вокруг что-то гнетущее — куда ни глянь, всюду унылое серое безмолвие. И ручеек, журчавший для них одних, струился почти безгласный и такой одинокий.

Фрир взял фляжку и пошел за водой: поток дерзко бежал своим путем, виляя меж стволов, словно решил проложить новое русло в лесу, где никогда не было никаких рек. Вода была слишком грязна для питья; он вырыл ямку в нескольких футах от края и подождал, пока она наполнилась прозрачной жидкостью.

Тину пил жадно, лихорадочно; потом Фрир уложил его отдохнуть немного перед дорогой.

— Я все пытаюсь понять… — глаза мальчика были закрыты, он глотал слова, едва шевеля вялыми непослушными губами, — целый час все пытаюсь понять, то же все-таки заставило меня участвовать в борьбе. — Он с усилием поднял голову и добавил почти с отчаянием: — Я должен вспомнить, что же это было.

— Я знаю, что это было, — сказал Фрир.

Он понял. Понял с первого же слова и внезапно осознал, почему он сразу заметил Тину, почему его потянуло к мальчику, почему, наконец, он находится с ним здесь, сейчас, пытаясь обмануть обстоятельства, которые обрекли его на гибель. Ведь они одинаково мыслят, у них одна судьба.

— Я знаю, что это было, — спокойно повторил Фрир. Идея. Послушай, Тину. Оказалось, что в Армии Свободы есть два типа людей — как и в любом прогрессивном движении, едва дело доходит до схватки. Одни спрашивают себя, почему они участвуют в движении, другие не задают никаких вопросов. Те, кто спрашивает, действуют во имя идеи, ради которой возникло движение. Другие не нуждаются в идее. Они просто служат ей с самого начала. Их увлекает за собой поток событий. Ты слышишь меня, Тину?

— Да. Ты имеешь в виду таких, как Тек.

— Вот именно таких, как Тек. Но те, которые присоединились к движению во имя идеи, оказываются в странном положении. Они все время спрашивают себя, действительно ли это движение таково, каким они себе его представляли, когда вступили в борьбу. Ты понимаешь меня? Тину кивнул.

— И кто же прав?

— Если движение победит, дело найдется и для тех и для других. Но различие между ними остается. Оно неизбежно до тех пор, пока те, кто движим идеей, не перестанут задавать себе вопрос, а те, кого несет волной событий, не овладеют идеей. И я хочу, чтобы ты знал, что я такой же, как и ты. Я тоже порой спрашиваю себя, почему я вернулся сюда.

— В чужую страну… — прошептал Тину.

— Это не имеет значения. И тут Анг прав, когда говорит, что наша цель слишком значительна, чтобы мельчить ее такими мыслями. Нет, мы с тобой похожи потому, что, прежде чем вступить в борьбу, мы оба должны были принять решение для себя лично. Идея, определившая наш выбор, существует независимо от нас; но сам выбор носит личный, субъективный характер, и потому его можно подвергать сомнению. Вот мы и спрашиваем себя, верно ли мы выбрали. И я хотел сказать тебе, Тину. Мы можем растеряться, нас могут одолеть сомнения, кое-кому мы может, кажемся даже помехой…

— Ты хочешь сказать, таким, как Анг?

— Пусть таким, как Анг. Но мы все равно нужны. Очень нужны, ведь мы — живое доказательство того, что борцами становятся не только те, кого заставляет жизнь, но и люди, сознательно решившие служить идее. Благодаря нам самодовольные обыватели во всем мире уже не смеют говорить, что их это не касается. Вот в чем наше значение. Это похоже… Ну вроде как.., помнишь, отцы миссионеры говорили, что один раскаявшийся грешник дороже десяти праведников. Это, пожалуй, похоже. И потому, Тину, пусть нам не хватает уверенности, которая есть у других, но до тех пор, пока мы идем вперед, наша неспокойная совесть, наши сомнения тоже чего-нибудь да стоят.

— Надо идти! — вдруг спохватился Тину.

В конце он плохо улавливал, что говорит Фрир, и в паническом страхе выхватывал одну эту мысль… И Фрир вдруг сам смертельно испугался: что, если они упустили драгоценное время?

С дерева над ручьем спускалась толстая лиана. Фрир обрубил парангом ее нижний конец, перебросил через ручей и закрепил на другом берегу. Затем поднял Тину на руки и, прижав к груди, пошел вброд; вода доходила до бедер, он еле передвигал ноги, преодолевая сантиметр за сантиметром и опираясь спиной об изогнутый ствол лианы.