«Четыре, которые слева, — третьей батарее. Остальные на долю первой и второй батарей», — прикинул я.

Позвонил к Соколову — связи нет. Позвонил во 2-ю батарею. Отозвался политрук Бизюков.

— Где Понятовский и Житник?

— В первом взводе у Чука.

— Подпускайте танки ближе и бейте с правого фланга. Держитесь крепче! Первая батарея ударит посередине.

— Хорошо, това…

В трубке что-то щелкнуло, и связь прекратилась.

Дивизион наш не имел ни связистов, ни средств связи. Телефонные линии на батареи проложили разведчики, раздобыв где-то куски провода, а телефонные аппараты достал начальник артснабжения дивизиона Горбацкий. Сейчас линии вышли из строя. Чинить некогда и некому.

— Неловкин! За мной! — скомандовал я.

До наблюдательного пункта командира 3-й батареи старшего лейтенанта Соколова было всего метров двести. Мы, согнувшись, бежали по мелкому ходу сообщения. Вот и Соколов. Я услышал его команду:

— Приготовиться!

Рядом с ним краснофлотец сигналил флажками, подняв их над окопом.

— Открываю огонь! — доложил мне старший лейтенант.

— Подпускай ближе, не торопись!

Танки обогнали залегшую пехоту и разделились на две группы: одна, скрывшись за скатом высоты, ринулась на позиции 3-го батальона; другая, сделав разворот влево, начала заходить в тыл 1-му батальону, подставив артиллеристам борта машин.

Батарея открыла огонь. Резко, как удары огромного хлыста, щелкали выстрелы четырех орудий. Навстречу вражеским машинам понеслись бронебойно-трассирующие снаряды. Те, которые не попали в цель, отскакивали от земли и, урча, взмывали вверх, оставляя за собой красный след трассы. Снаряды, задевшие броню под острым углом, рикошетили молниями, отлетая в стороны и вверх. Но вот один танк, как бы наткнувшись на невидимую преграду, резко остановился. Пехота, бежавшая за ним, залегла.

Еще одна удача: загорелся головной танк. Он замер на месте, окутался черным дымом. Две вражеские машины на левом фланге развернулись в нашу сторону и открыли огонь по орудиям.

Метрах в ста от нас, там, где находился взвод лейтенанта Швалюка, грохнули разрывы. С визгом пронеслись мимо осколки. Я невольно пригнулся в окопе. Рядом громко выругался Соколов.

— Что такое, Василий Михайлович?

— Аж в ушах зазвенело, — ответил он и показал большую вмятину в каске. — Рикошетом осколок пошел…

Напряжение боя возрастало. Открыли огонь 1-я и 2-я батареи. Два танка стояли с порванными гусеницами. Пять машин пятились назад и яростно отстреливались. Немецкая пехота лежала на земле. Там то и дело вспыхивали разрывы мин. Наши минометчики стреляли в этот раз очень метко.

Но вот из-за танков показалась новая цепь автоматчиков. Танки опять ринулись вперед — прямо на батарею.

С нашей стороны стреляло только одно орудие. Остальные почему-то молчали.

Мы с Соколовым бросились по ходу сообщения на огневые позиции. Старший лейтенант впереди, я за ним. Он раза два останавливался и просил меня остаться… На повороте траншеи мы едва не сбили фельдшера Аню Прохорову. Она тащила на себе тяжело раненного наводчика старшину 2-й статьи Мелентия Печерских.

— Андрей, помоги! — крикнул я следовавшему за мной Неловкину.

Соколов побежал прямо, а я свернул влево.

— Почему не стреляете? — с такими словами спрыгнул я в орудийный окоп.

— К бою готовы! Ждем! — доложил Пашков, стоявший на коленях у левого колеса. — Один танк мы уже подбили.

У орудия застыл наводчик Волков. Зайцев, Диколенко и Каушин полулежали облокотившись на станины. Кругом стреляные гильзы и раскрытые ящики со снарядами. Лица артиллеристов покрыты пылью и копотью, сверкали только зубы и белки глаз.

— Идите сюда, здесь удобнее. — Пашков показал мне ячейку в стенке окопа. — Это мы для командира взвода отрыли.

— А где он сейчас?

— К другому орудию уполз.

Воздух гудел от взрывов, от автоматной и пулеметной трескотни. Я выглянул из окопа и обомлел. Танки находились не дальше чем в трехстах метрах от нас. Они перевалили первую траншею — в нее уже ворвались вражеские солдаты.

— Пашков, огонь!

— По танку, бронебойным, прицел постоянный… — скороговоркой скомандовал командир орудия. — Наводить в середину! Огонь!

— Бронебойным! — крикнул Диколенко, заряжая орудие.

Раздался выстрел. Взметнувшаяся пыль и дым на мгновение закрыли танк.

Еще выстрел — и танк с оборванной гусеницей завертелся на месте. Потом остановился бортом к орудию. Приподнялся люк.

— Огонь!

Волков послал еще снаряд в бок стального чудовища. Из люка и всех щелей струйками пополз дым.

— Молодцы, ребята! — воскликнул я, захваченный азартом боя.

Загорелся еще один танк. Его подожгли или артиллеристы, или бронебойщики из роты противотанковых ружей. Три другие машины ползли по лощине, обходя орудие с фланга.

— Ничего не сделаешь: только башни видны, — огорченно сказал Пашков.

— Разворачивай орудие влево. Как вылезут на бугор, так и стреляй, — предложил я.

— Танки слева! — подал команду Пашков.

Бойцы повернули орудие и перетащили ящики со снарядами.

— Ничего не вижу. Бугор мешает, — доложил Волков, протирая воспаленные глаза.

— Будем ждать!

Высота была окутана дымом. Впереди и на обоих флангах гремел бой. В траншее перед фронтом батареи рвались ручные гранаты, щелкали выстрелы. Минометный дивизион капитана Панфилова вел беглый огонь по цепям немецкой пехоты, спешившей на помощь тем, кто уже ворвался в траншею.

— Ты, Ваня, адрес мой знаешь? — тихо спросил Каушин у Диколенко. Тот кивнул головой. — В случае чего… матери напиши тогда…

— Прекратить разговоры! — приказал Пашков.

По ходам сообщения мимо нас ползли в тыл раненые. Посвистывали пули. За бугром нарастал лязг и рокот приближавшихся танков. Вот показалась башня, ствол пушки. Черная громадина ползла на нас.

Сверкнула вспышка выстрела — на бруствере оглушительно разорвался снаряд. «Жив», — подумал я, стряхивая с себя землю. В ушах звенело, во рту пересохло.

Пашков, распростершись, лежал на дне окопа лицом вниз. К нему бросился Зайцев, попытался поднять его.

— Волков, огонь! — скомандовал я. Танк был уже недалеко от нас.

— Куст мешает! — чуть не плача ответил наводчик, водя стволом пушки над бруствером.

— Эх, братишки, была не была! Полундра! — крикнул Диколенко и выпрыгнул из окопа.

— Назад!

Но он не обратил внимания на мой окрик. Несколькими прыжками достиг куста и начал яростно обламывать ветки.

Пробарабанила очередь танкового пулемета — Диколенко схватился за грудь, зашатался и рухнул около куста.

Танк вылез на бугор, открыв черное днище. Его пушка плеснула огнем, но снаряд пролетел над окопом, не причинив нам вреда.

Поспешно выстрелил Волков. Снаряд чиркнул по броне и рикошетом отлетел в сторону. Зато после второго выстрела из черной машины сразу повалил дым. Танк дернулся и застыл метрах в десяти от тела Диколенко, матроса из Таганрога.

Два других танка свернули в сторону и попали под перекрестный огонь орудий 1-й батареи и противотанковых ружей.

Зайцев с Каушиным осторожно спустили тело Диколенко в окоп. Тельняшка отважного моряка почернела от крови. Он уже не нуждался ни в чьей помощи.

Тяжело раненного Пашкова мы перевязали, а потом отнесли его к Ане Прохоровой.

— Лишь бы до вечера протянул, — скорбно сказал Волков. — Попадет в госпиталь, а уж там выживет…

— Будем надеяться, — согласился я. — Командуйте орудием, товарищ Волков…

Отважно дрался и расчет соседнего орудия, возглавляемый Иваном Митюшниковым. Наводчиком там оставался Алексей Азоркин, замечательный мастер своего дела. Оба сержанта — коммунисты. Азоркин во время боя получил ранение, но не отошел от орудия, а продолжал вести огонь по вражеским танкам и пехоте. В батарее он был комсоргом и много раз своим личным примером показывал, как должны драться коммунисты и комсомольцы.

Митюшников до войны работал бригадиром тракторной бригады. В дивизионе он сначала числился орудийным мастером. На должность командира орудия мы перевели его после настойчивых просьб. «Хочу быть поближе к настоящему делу», — говорил он.