Ночью мы перебрались через болото на безымянные высоты. Новый наблюдательный пункт разместился на северном скате левофланговой высоты, за 1-й батареей. Командир отделения разведки Юрченко и его бойцы сразу взялись за лопаты, чтобы до утра закончить все работы.

По словам тех, кто вышел из окружения, немцы подтянули к нашему участку танки. До слуха доносился приглушенный гул моторов. Мы готовились к отражению танковой атаки противника.

— Может быть, коммунистов соберем? — предложил комиссар Жук.

У нас в дивизионе коммунистом был каждый третий боец. Если собрать всех вместе, мы на какое-то время ослабим нашу оборону.

— А стоит ли, Дмитрий Ильич, собирать всех? Лучше давай сами обойдем орудийные расчеты, — в свою очередь предложил я комиссару. — Поговорим с людьми на месте, проверим, предупредим.

— Правильно, — согласился он.

До самого рассвета, путаясь в ходах сообщений и траншеях, спотыкаясь о телефонные провода, о разбросанные повсюду немецкие каски и противогазы, мы ходили от орудия к орудию. Воздух насыщен был трупным запахом. За брустверами окопов валялись убитые гитлеровцы. Их еще не успели убрать.

Всю ночь шли с запада к высотам мелкие группы бойцов, вырвавшихся из окружения. Вспыхивавшие ракеты противника тускло освещали их измазанные лица. В тишине то и дело раздавались булькающий свист летевших мин и разрывы. Немецкие минометчики вели наугад беспокоящий огонь.

Проверку боевых порядков я начал с орудия старшины 2-й статьи коммуниста Александра Пашкова из 3-й батареи. Расчет находился около орудия. Бойцы расправлялись сразу с обедом и ужином, которые только что были принесены в термосах.

Пища доставлялась на высоты два раза в сутки: перед рассветом и с наступлением темноты.

— Товарищ майор! С нами за компанию, — предложил мне Пашков, подавая котелок еще не остывших щей.

— Спасибо, я только что перекусил. Как питание, жалоб нет?

— Камбуз работает полным ходом. Коля Корнеев — хороший кок. Не щи, а одно объедение! — ответил Пашков.

Я осмотрел огневую позицию. Артиллеристы быстро и умело приспособились к местности. Сказывались навыки, полученные на занятиях по инженерной подготовке, которые систематически проводились в дивизионе. Замечаний у меня не было.

— Ну, сухопутно-морские волки, — сказал я, когда расчет поужинал, — наступают горячие деньки. Как, с танками справимся?

— Не подведем! Наш Ваня Волков в пятачок попадает, а по такой махине, как танк, и слепому промазать грешно, — ответил краснофлотец Иван Диколенко.

— Учтите, товарищи, уходить с этих высот нам никак нельзя. Будем стоять до последнего. Не забыли, как стрелять по движущимся целям? Про упреждение не забывайте. Старайтесь бить по бортам. Большой экзамен предстоит нам.

От орудия Пашкова я добрался по ходам сообщения до огневого взвода лейтенанта Миляха. Здесь уже побывали Житник, комиссар батареи Бизюков, командир батареи Понятовский и заместитель политрука старшина Бычков, он же парторг батареи. Они покинули взвод за несколько минут до моего прихода.

Одна пушка стояла в окопе, вырытом под сгоревшим танком. Это вначале удивило меня: артиллеристы выбрали слишком заметное место.

— Мы уже стреляли с этой позиции, получается неплохо, — ответил на мое замечание старший сержант Анисим Алехин. Он считался лучшим командиром орудия во 2-й батарее. И бойцы его расчета не отставали от своего командира: они были награждены знаками «Отличный артиллерист».

— За нас, товарищ майор, не волнуйтесь. Мы выполним любой приказ, — заверил меня Алехин, когда я уходил от него.

Во всех орудийных расчетах настроение было боевое. От стойкости и умения этих маленьких (по пяти-шести человек) коллективов зависел исход предстоящей схватки. Я верил, что наши люди сделают все, что в человеческих силах.

Только перед рассветом возвратился я на свой командно-наблюдательный пункт.

— Вас по телефону все время спрашивал полковник Данин, — доложил старший адъютант (начальник штаба) дивизиона Лубянов.

Я позвонил начальнику артиллерии бригады. Полковник Данин справился, как идут дела, достаточно ли снарядов, и еще раз предупредил, что возможна танковая атака.

— Головой отвечаешь за противотанковую оборону высот, учти это, — сказал он. — Или грудь в крестах, или голова в кустах. Желаю первого! Держись!..

Утро 1 октября выдалось погожее, ясное. Из-за леса выглянуло солнце, озарило вершины деревьев. Заблестел иней на побуревшей, опаленной траве.

«Солнце будет ослеплять противника, это хорошо», — подумал я.

С болот поднимался густой туман. Мимо пролетела стая уток и скрылась где-то за рощей. Очень тихо было вокруг. Не слышно ни выстрелов, ни громких голосов. Полторы тысячи человек затаились в траншеях, ожидая врага. Одни любовались красотой яркого осеннего утра, другие курили, третьи стояли молча, вспоминая, вероятно, свой дом, родных. Кое-кто перечитывал потертые и пропахшие махоркой письма…

Впереди в траншеях задребезжала снарядная гильза — сигнал воздушной опасности. На горизонте появились черные точки.

— Ну вот, летит воронье, — сказал Жук.

Самолеты приближались. У нас за спиной часто заухали зенитные пушки — в синем небе возникли белые хлопья разрывов. Затрещали зенитные пулеметы.

Начался новый фронтовой день. Набирая скорость, завертелись тяжелые жернова войны.

Немецкие бомбы взметнули столбы земли между высотками в том месте, где стояла наша 3-я батарея.

— «Сокол», «Сокол»! — кричал я в телефон. В ответ — ни звука.

— Разрешите, я сбегаю туда! — обратился ко мне Лубянов.

— Сбегайте! Узнайте, как они там?

Когда он ушел, Жук сказал одобрительно:

— Саша так и рвется на батарею. Боевой командир.

Лубянов действительно недолюбливал штабную работу. Но обязанности свои он выполнял добросовестно, и я не имел претензий к нему.

Бомбежка продолжалась. Самолеты, маневрируя среди разрывов, взмывали ввысь, уступали место новым эскадрильям.

Один бомбардировщик загорелся. Оставив за собой длинный хвост черного дыма, он врезался в болото. Грянул взрыв. Взметнулся фонтан торфа и грязной воды. Почти следом за ним упал и второй самолет.

Едва скрылись бомбардировщики, как гитлеровцы начали артиллерийский обстрел. Двадцать минут сыпались на наши позиции вражеские снаряды. Било не меньше сотни орудий разных калибров. Стреляли они и с юга, из-за Тортолово, и с севера, и с запада. Их траектории пучком сходились на высотах. Здесь стоял сплошной грохочущий гул, все тонуло в тучах дыма и пыли.

Тяжелые снаряды выбрасывали в воздух тонны земли. Но эти снаряды страшны лишь при прямом попадании или при очень близком разрыве. Опаснее были мины, залетавшие в окопы или попадавшие на бруствер. От веера их осколков можно было укрыться только в нишах, «лисьих норах» и блиндажах.

Артиллерийский огонь, ослабевая, переместился в глубину: завеса разрывов передвинулась на восточные скаты и на болото.

Слева впереди затрещали автоматы. Пелену дыма прорезали красные ракеты.

Метрах в четырехстах от первой траншеи показались за серой дымкой цепи гитлеровских солдат.

— Почему не стреляет наша пехота? — удивленно спросил Жук.

— Подпускает поближе, чтобы наверняка!

Наконец застрочили станковые пулеметы. Раздался треск винтовочных выстрелов. Над нашими головами, с визгом сверля воздух, полетели снаряды: это артиллерия, стоявшая за болотом, открыла заградительный огонь по атакующей пехоте. Гитлеровцы залегли. Мелкие группы двигались вперед перебежками.

— Житник в какой батарее сейчас? — спросил Жук.

— Во второй, на правом фланге.

— Тогда я подамся в первую. Не возражаешь?

— Нет. Только подходи к ней с тыла, по бывшей немецкой траншее. Мячин, веди комиссара! Ты ведь дорогу хорошо знаешь!

На наблюдательном пункте остались со мной командир отделения разведки Юрченко и разведчик Неловкин.

— Танки выходят! — взволнованно крикнул Неловкин.

Нагоняя пехоту, из редкого кустарника выползали черные бронированные машины. Шесть танков в первой линии и столько же сзади.