— Я знаю, сынок, — улыбнулась мать. — Этому есть причина. Но только — тш-ш… Потом.

Застолье стало рассыпаться, потому что люди разбились на группки и обсуждали свои дела. Общий разговор прекратился, чему Джон был рад, ему не очень нравилось внимание к собственной персоне. Ему хотелось побыстрее сесть с матерью в кабинете и поговорить по душам.

— …Это какое-то наваждение, — говорила соседка Джона своей подруге. — Они каждое воскресенье отправляются на эти прогулки.

— Мой муж тоже ездил, — отвечала подруга. — Ли, ну-ка сам расскажи, что там было?

— …Я против строительства дорог, — говорил джентльмен, который сидел напротив Джона, нескольким слушающим его дамам. — Видел я эти автомобили. Игрушка. Они никогда не приживутся у нас.

— …Нет, я считаю, что для них надо строить отдельную школу, — убеждала своего собеседника — старого доктора молодая леди в пунцовом платье. — Для их же спокойствия.

Джон слушал обрывки этих разговоров, и покой опускался на его душу. Ничего здесь не изменилось. Те же разговоры велись и два года назад, и пять, и десять… Да, появились новые слова, но убеждения людей остались прежними. Эти убеждения менялись очень медленно, если менялись вообще. В них и была опора стабильности, здорового консерватизма, на котором зиждилась вся американская жизнь. Нет, в Гражданской войне Юг не был побежден. И Север не победил. Были какие-то бои, какие-то походы… Но разве коснулось все это жизни этих людей? Они по воскресеньям по-прежнему ходят в церковь, они устраивают милые семейные праздники, они любят своих лошадей, они отправляют детей к теткам на каникулы, они женятся и рожают, они работают тяжело и по вечерам считают свои сбережения… Да, где-то там происходит что-то, но все это так далеко, что не кажется им правдой. Ведь не верят же они романам, которые иногда читают. Нет, это придуманная жизнь. А настоящая — здесь. Когда заболела корова, когда понижается цена на хлопок, когда сгорел сарай у соседа, когда Сью сбежала с заезжим хлыщом, а потом вернулась с ребенком. Вот эти события для них важнее всех мировых катастроф. Они не смогут показать на карте Европу, Азию или, более того, Антарктиду. Они и Америку-то не найдут. Они не знают, что в Париже все поголовно говорят по-французски, а пицца пришла из Италии. Но они замечательно знают свой двор и свой дом и содержат все это в порядке и достатке. Их не волнуют импрессионистская живопись или бунты в Индии. Но они стараются украсить свою церковь и поставить громоотвод на свою крышу.

Кажется, что настоящая жизнь проходит мимо них, не касаясь своим горячим дыханием их домов и пастбищ. Но, может быть, только благодаря им люди в Нью-Йорке и Вашингтоне, в Бостоне и Сан-Франциско, во всех больших городах мира могут не думать о еде и тепле, а могут ходить в театры и на политические собрания, выпускать газеты и думать о будущем мира, писать картины и философские книги…

Джон сам удивился этим своим мыслям. Ведь совсем недавно он называл этих людей мещанами, обывателями, презирал их и бежал от них.

«Наверное, я становлюсь терпимее, — думал он. — А вот хорошо это или плохо? Совсем другой вопрос».

В тот вечер поговорить с матерью не удалось. Гости разошлись поздно, Скарлетт и Сара помогали слугам убирать со стола. Скарлетт терпеть не могла беспорядка. Джон поговорил с Уэйдом, но так, на общие темы, а потом отправился спать.

Уже когда глаза его слипались, а тело, словно вдруг потеряв вес, уплывало в теплую темноту, он вспомнил о предчувствиях, которые томили его по дороге домой. Вспомнил и улыбнулся — и предчувствия обманывают нас…

Утром, когда Джон проснулся, матери уже не было дома, она ушла по делам и за покупками.

Джон с Уэйдом запрягли лошадей и поехали кататься.

— Как идут дела, Уэйд? — спросил Джон, когда лошади сменили рысь на спокойный шаг.

— Было совсем плохо, Джон, но сейчас лучше.

И Уэйд подробно рассказал Джону о заезжем проходимце, который чуть было не посадил его в тюрьму. Рассказал и о том, как Билтмор взялся распутывать это дело и успешно справился.

— Знаешь, Джон, я относился к нему поначалу очень настороженно. Мне непонятно было, как это мать может забыть отца и приветить кого-то другого.

— Я тоже так думал, — признался Джон.

— И я думаю, Билтмор догадывался об этом. Знаешь, он не пытался умилостивить меня, не лез в друзья, не заискивал. Он вел себя во всех отношениях достойно. Но не это самое главное — посмотри, как помолодела мать.

— Да, ее просто не узнать.

— Мы-то с тобой не могли ее так осчастливить, а Билтмор смог. Поэтому я теперь отношусь к нему с огромным уважением.

— Он завтра приезжает?

— Да, и я хочу дождаться его. Он сообщил, что проходимца поймали и теперь будут судить. Мне охота узнать подробности. Ведь я этому Стенсону доверял, как самому себе…

— Как ты сказал? — остановился Джон.

— Я сказал, что доверял, как самому себе…

— Нет, фамилию… Ты назвал фамилию Стенсон?

— Да. А что, тебе она знакома?

— Еще как! Стенсоном звали и того бандита, который грабил поселки на Аляске. Слушай, когда он появился у тебя?

— Да вот в прошлом году. Весной…

— Все совпадает… Ах, как жаль, что я не видел его и даже не расспросил у Найта, как выглядит Стенсон.

— Ты думаешь, это тот самый?

— Вполне возможно. Хотя, погоди, кое-что я про него знаю. Он бывший полицейский, здоровяк, светловолосый…

— Стенсон, в общем-то, не худой, светловолосый, а вот по поводу полицейского ничего сказать не могу. Да мало ли Стенсонов в Америке?

— Да-да, конечно. Это было бы слишком. Но, чем черт не шутит, а когда дело касается Стенсона, то здесь без черта не обходится. Значит, ты говоришь, его поймали?

— Да.

В дом братья вернулись к обеду. Скарлетт уже была дома, распоряжалась, чтобы накрывали на стол.

— Теперь ты дня два не сможешь сидеть! — засмеялась она, видя, как Джон спрыгнул с лошади и схватился за поясницу.

— Да, отвык, — засмеялся Джон. Он и не думал, что городская жизнь так быстро лишит его навыков, приобретенных еще в детстве. — Я прямо как старик.

— Ну, давайте к столу, — сказала Скарлетт. — Сегодня для вас приготовили тыквенную кашу. Помните?

Как было забыть тыквенную кашу?! Это была любимая их детская еда. От целой тыквы отрезалась макушка, вынимались зерна, а туда засыпался рис с изюмом и цукатами. Запеченная в духовке, каша была удивительно хороша.

— А ты ездила за покупками? — спросил Джон и вдруг увидел, что мать смутилась от его вопроса.

— Да, так, надо было кое-что купить, — сказала Скарлетт скороговоркой.

За столом, уплетая за обе щеки кашу, Джон рассказывал о своих путешествиях, о Бьерне, об Иерусалиме, о Париже и клошарах. Рассказ его был на удивление весел. Джон и представить себе не мог, что сможет обо всех своих мытарствах рассказывать легко и смешно.

Скарлетт, Сара и Уэйд хохотали до слез, когда Джон рассказывал о кино, об аятолле, а уж Бьерн пользовался особым успехом. Его шуточки Джон пересказывал с особым удовольствием и смаком.

— А как поживает твой друг Найт? — спросила Скарлетт.

— По-прежнему. Работает, пишет, теперь вот обучает репортерскому ремеслу мальчишку. Помнишь Цезаря?

— Да. Симпатичный мальчуган.

— А вот я, мама, давно уже ничего не слышал о Кэт.

— Она пишет. Часто, в отличие от тебя и Бо. У нее семья, муж занимается торговлей недвижимостью. Словом, все хорошо.

— А к актерской профессии она не думает возвращаться?

— Нет. Говорит, что театр и семья несовместимы, во всяком случае, у нее не получается.

— Да, — сказал Джон, — наверное. Вот ведь и Бо никак не женится.

— Женился! — воскликнула Скарлетт. — Представляешь, наш Бо женился. Я-то думала, что вы оба, живя в Нью-Йорке, будете дружить и помогать друг другу. А вы даже ни разу не встретились.

— Да, с тобой мы за это время виделись чаще. Значит, он женился? Что ж, наша семья уделила этому вопросу должное внимание в этом году.