Он начал уже готовиться к отъезду, когда вдруг зазвонил телефон и старик Джон, запинаясь и поминутно прося прощения, умолял о встрече.

— Мне не о чем с тобой говорить, Джон. Ты сам знаешь, я никогда тебя не прощу.

— Я знаю, знаю… Извини, но дело не во мне… это… Надо увидеться… Извини, пожалуйста, но я тебя очень прошу.

— Хорошо, приезжай сейчас. Только не надейся, что я переменю свою точку зрения.

Джон положил трубку и сам себя выругал. Почему он так безапелляционно говорил со стариком? Ведь ясно же, старик мучается, он сам уже не рад, что тогда отказал Джону.

«Ну и пусть помучается, — злорадно подумал Джон. — Люди должны отвечать за свои поступки. Впрочем, послушаем, что он нам скажет».

Пока Джон еще не приехал, надо было позвонить Найту. Сегодня утром, проспавшись после вчерашнего сумасшедшего опьянения, Джон кое-что вспомнил и собирался поговорить об этом.

В редакции между тем сказали, что Найт уехал и будет только к трем. Голос, который отвечал, показался Джону знакомым.

— Кам? Это ты? — спросил Джон.

— Да, мистер Бат, это я, — ответил Цезарь.

— Ты теперь сидишь на телефоне? Пошел на повышение?

— Нет, сэр, я по-прежнему работаю с Найтом.

— А почему же ты не с ним?

— Он не взял меня, сэр. Сказал, что справится без меня.

— Как твои дела, Кам?

— Отлично, сэр. Найт учит меня писать короткие сообщения.

— О! Смотри, Найт сделает из тебя настоящего репортера.

— Я не собираюсь быть репортером, сэр. Это чертова работа, доложу я вам.

— Тебе она не нравится?

— А что тут может нравиться, сэр? Разве вы не помните наши похождения на Аляске? Ну и натерпелся же я страху. Вам же обязательно лезть на рожон. А я потом выручай вас из беды!

Джон засмеялся. Да, Цезарь оставался все тем же маленьким философом и скептиком.

— А кем же ты хочешь быть, Кам?

— Редактором, сэр. Сиди себя и отбирай лучшее из того мусора, что понатащили репортеры. Старик Хьюго, небось, не поехал сам на Аляску. Он потом только чиркал ваши статьи.

— Да, но Хьюго начинал репортером на Западе. А там в автора непонравившейся статьи стреляли из пистолета.

— Вы все лжете, сэр. Кто это станет палить из-за какого-то клочка бумаги?! Ничего подобного мне Хьюго не рассказывал.

— Он бережет твои нервы, мальчик. Он знает, что ты все равно никогда не станешь газетчиком.

— Почему это?

— Потому что боишься.

Старик приехал через полчаса. Он побоялся протянуть Джону руку, мял свою велюровую шляпу самого престижного фасона и переминался с ноги на ногу.

— Ну ладно, проходи, — сказал Джон. — Зачем пожаловал?

— Ты все еще обижаешься на меня, парень?

— Нет, я за последнее время воспылал к тебе невероятной любовью.

— Хорошо, прости, не будем об этом. Просто мы по-прежнему компаньоны, и я должен тебе сообщить о наших делах.

— Ты же знаешь, я не очень-то интересуюсь бухгалтерией.

— Нет-нет, никаких цифр. Я о другом. Дела наши идут прекрасно. Я купил еще одну фабрику, в Сан-Франциско. Не было возможности с тобой посоветоваться. Ты как раз уехал из Европы…

— Ну, дальше.

— Я присяду, если ты не против?

— Садись. Правда, у меня не очень много времени.

Старик снял пальто и сел на краешек кресла.

— Хороший у тебя дом, — сказал он, оглядевшись.

— Ты что, видишь его в первый раз?

— Нет, но как-то не было случая сказать тебе об этом.

— Хорошо, сказал. Дальше, — поторопил старика Джон.

— Можно мне закурить сигару?

— Я не держу сигар.

— Что ты, у меня свои. Гаванские, угощайся.

Старик раскрыл портсигар и протянул Джону.

— Нет, спасибо.

— А я пристрастился. Хорошая штука, если в меру. Пахнет солнцем и морем. Думаешь, это легко?

— Курить сигары? — не понял Джон.

— Вести дела. Ты думаешь, это легко?

— Я не знаю.

— Это очень трудно, Джон. Это невозможно трудно. Во-первых, надо все время держать нос по ветру. Чуть зазевался — и твой товар никому не нужен. Ты вылетаешь в трубу, и за тобой гоняются кредиторы.

— Ты что, набрал кредитов?

— А как же! Я же купил фабрику. Но это не самое страшное. Надо иметь дело с тысячами людей. Знаешь, Джон, эти нынешние рабочие стали совсем другими. Мы были проще. Мы радовались любому центу, который звенел в кармане. Эти хотят все больше и больше. Он научились считать, Джон. Они знают все: сколько дохода у фирмы, сколько я плачу налоги, сколько идет на закупку сырья… Все. И они посчитали, что я плачу им мало.

— Ты платишь им мало?

— Я плачу им, как все. Даже больше. Но они считают, что я плачу им мало. Знаешь, теперь пошло это течение — профессиональные ассоциации. Большая сила. Чуть что — забастовка. Когда я начинал, они были как шелковые. Теперь приходит ко мне тот самый парень, помнишь, из Огайо, которого я по твоему приказу взял грузчиком, так вот он приходит и говорит — требуем повышения зарплаты, страхования, строительства дома для детей. Понимаешь, страхования они хотят!

— Да, тот парень мне сразу понравился, — улыбнулся Джон.

— Подожди, ты на чьей стороне, парень? — удивился старик.

— Я на своей стороне. Продолжай.

— Но и это еще не все. Теперь женщины требуют, чтобы я платил им наравне с мужчинами. Слышишь, Джон, где это видано?! И знаешь, чем больше я им плачу, тем хуже они работают.

— Мрак! Если все обстоит так плохо, почему бы тебе не бросить все? Денег теперь у тебя хватит на всю жизнь тебе и твоим детям. Хотя, прости, у тебя нет детей.

— Ты все шутишь. А мне не до смеха. Теперь еще повадились эти из благотворительных организаций. Помнишь, я тебе говорил про сиротский приют. Знаешь, сколько приютов я уже озолотил? Четыре! А они все идут и требуют. Не просят, Джон, а требуют.

— Я надеюсь, ты им не отказываешь? Кстати, мои средства полностью в твоем распоряжении.

— А ты думаешь, я выкрутился бы, если бы не пользовался ими? Только ты не волнуйся, у тебя на счету еще ого-го! В два раза больше прежнего.

— Да забери хоть все.

— Опять шутит! — развел руками Джон. — Но я что-то все о мелочах. Самое страшное, Джон, не рабочие, не налоги и не финансовый риск. Самое страшное, — старик понизил голос, — рэкет.

— Рэкет?

— Э-э! Ты отстал от жизни. Любой человек в Америке теперь знает это слово.

— И что оно значит?

— Робин Гуда знаешь?

— Благородный разбойник?

— Не знаю, как там насчет благородства, но разбойники они страшные. Джон, они обдирают меня до нитки. Они скоро пустят меня по миру с протянутой рукой.

— Ничего не понимаю. Ты что, носишь все деньги с собой?

— С собой я ношу двести долларов в мелких купюрах.

— Так как же они тебя грабят?

— Я сам отдаю им столько, сколько они попросят.

— Ничего не понимаю. А зачем ты им даешь?

— Они очень просят. Они так настойчиво просят, Джон, что нельзя не дать. Вдруг загорается склад готовой продукции. Или ломаются сразу все станки. Они умеют очень убедительно просить, Джон.

— Так они обыкновенные вымогатели. А ты говоришь — рэкет! Пойди в полицию.

— Да-да, с полицией они дружат крепко. Часто ко мне приходит именно полицейский.

— А ты не пробовал достать винчестер и всадить в кого-нибудь из этих Робин Гудов хороший заряд дроби?

— И пробовать не стану. Каждая дробинка обернется смертью для многих людей, которые работают у меня. Первая достанется мне.

— Ты говоришь опять страшные вещи, старик. Не может быть, чтобы на них не было управы.

— Вот за этим я пришел.

— Ты меня спутал с кем-то. Я не знаю ни одного вымогателя. Я знаю одного предателя, но он и сам себе не может помочь.

— Ты говоришь обо мне? Еще не забыл?..

— И никогда не забуду, старик.

— А знаешь, почему я тебе тогда отказал?

— Потому что ты трус.

— Правильно. Я трус. Я до смерти боюсь смерти, извини за каламбур. Я боюсь, что назавтра мои фабрики просто взлетят на воздух вместе с людьми. Я боюсь, в конце концов, что тебя «случайно» собьет автомобиль.