— Этого не может быть… Этого не может быть…

Тео бросился с иском к фирме, поставившей некачественную пленку, но здесь оказалось, что фирма эта лопнула, ее владельцы скрылись, заключив еще несколько крупных контрактов и прихватив с собой приличную сумму. Скандал был не очень велик, потому что дело это было обычным.

Бьерн и Диана, поутешав Джона, уехали в Лондон. Они всерьез собирались жениться и ехали за благословением лорда Уинстона.

Вся группа сразу же занялась другими делами, какое-то время еще Тома приходил к Джону и молча просиживал у него час-другой, но потом и он пропал.

В своем оцепенении Джон пробыл почти месяц. Тео чуть не каждую неделю звонил ему и предлагал какой-то фильм, но Джон отказывался. Как-то Тео сообщил Джону, что его первый фильм вышел в прокат и даже с успехом идет по экранам всего мира. Джона и это не обрадовало.

В начале ноября ему позвонили из резиденции кардинала и просили его прибыть на следующей неделе.

Джон обрадовался такому приглашению. Так много вопросов хотел задать он прозорливому старику.

И снова приехала карета в сопровождении гвардейцев, но теперь Джон ехал в ней один.

Кардинал встретил Джона приветливо, усадил рядом и сказал:

— Мои клерки несколько часов сидели и смотрели вашу черную пленку. Они, знаете ли, не поверили, что все пропало. Я пытался их образумить, но они обязаны блюсти интересы церкви. Простите их, если можете. Да, кстати, они сказали, что один момент на пленке получился.

— Я знаю, — сказал Джон. — Очень короткий момент распятия Христа.

— Мне сказали, что у вас снимались мусульмане. Это правда?

— Да. Как раз этот момент и остался.

— И как они к этому отнеслись? У них очень строгая религия.

— А как нормальные люди отнесутся к казни невинного?

— Значит, вы им не говорили, о чем снимаете фильм?

— Нет, ваше святейшество.

— Забавно. Вы заставили молиться Иисусу Христу правоверных мусульман, — улыбнулся кардинал.

— Интересно, именно такие же слова сказал Бьерн сразу после съемок. Вы помните Бьерна Люрваля?

— Прекрасно помню. Как он? Где?

— Он уехал в Лондон. Собирается жениться.

— Замечательный человек.

— Да, — сказал Джон.

Кардинал какое-то время молчал и только исподлобья поглядывал на Джона.

— Вам, наверное, сейчас приходят в голову самые страшные мысли? — спросил он наконец.

— Да, ваше святейшество.

— Вы думаете о том, что вас предали, обманули, да?

— Да.

— Вам кажется это ужасным. Ведь вы затеяли доброе христианское дело. Во славу Господа нашего Иисуса Христа. А все обернулось такой трагедией. Наверное, так вы думаете или приблизительно так.

— Так, — сказал Джон.

— И вы ждете от меня каких-то объяснений. Например, почему я сказал вам — не отчаивайтесь? Что я за пророк такой?

— Да, я хотел у вас спросить и об этом, но…

— Что? Почему вы замолчали?

— Если честно, ваше святейшество, меня сейчас уже ничего не волнует. Я ничего не хочу знать. Мне даже не горько и не больно. У меня внутри пустота.

— Да, это отчаяние. Это великий грех, с которым человеку справиться труднее всего. Мне врачи часто говорят — не волнуйтесь, будьте спокойнее. Очень меня смешит этот совет. Он равносилен тому, чтобы встать у бушующего моря и заклинать — не волнуйся, успокойся.

Вспомнив эти слова кардинала сейчас, на палубе корабля, Джон ухмыльнулся и сказал волнам:

— Успокойтесь, не волнуйтесь…

— Под силу это было только Христу, — продолжал кардинал, — только он мог утихомиривать бурю. Но отчаяние можно утихомирить. Надо только понять, что привело к нему. Почему оно вообще стало жить в вас?

— Но это ясно, — сказал Джон. — Разве не отчаялись бы вы, узнав к концу жизни, что во Франции, скажем, не осталось ни одного верующего?

— О! Это сильное сравнение. Не во всем правомерное, но любое сравнение хромает. Да, я был бы потрясен, я был бы убит, возможно, я был бы на грани отчаяния. Но я бы спросил себя — почему так? Где ошибка? Не Его, моя? Может быть, мне не стоило заниматься пастырством, может быть, я прошел мимо какого-то более важного дела, решив, что оно суетно и недостойно моих великих устремлений?

— Значит, мне не нужно заниматься кино, — равнодушно сказал Джон.

— Может быть, — сказал кардинал. — Я не знаю. Это вам решать. Но в вашем случае, Джон, применима и другая формула — чем ближе к Богу, тем сильнее искушение.

Эта мысль на секунду заинтересовала Джона. Но только на секунду.

— Я вовсе не собираюсь вас утешать. Хотя мне этого очень хочется. Будь я менее верующим, я бы сказал, что это просто слепой случай, что все в жизни бывает, но я точно знаю, что здесь промысел Божий.

Кардинал снова помолчал.

— Я был в Иерусалиме. Это было давно. Я тогда был в силах совершить такое паломничество. Не знаю, как вы, но для меня эти места навсегда остались в ощущениях наполненными неиссякающей великой силой. Я уверен, что именно там по-прежнему творится история мира. Она непонятна нам, смертным, с первого взгляда, она иногда удивляет нас, даже пугает, но когда-нибудь мы поймем, что во всем, с нами происходящем, есть небесная мудрость. Отчаиваться можно только из-за того, что мы слепы.

— Значит, вы догадывались?

— Конечно. Никакой мистики тут нет. Помните, мы говорили с вами об отшельниках? Эти люди рассказывают удивительные вещи. Нечистый воздвигает перед ними горы золота, вполне осязаемого, настоящего, сулит им все наслаждения жизни, но и ранит их, подвергает болезням, гонениям, на них обрушивается столько, что хватило бы на сто жизней простого человека. Почему? Потому что они близки Богу.

— Но почему же Бог не защищает их? Почему он не защитил нас?

— Бог не только на небе — Он и в нас. Не изгоняйте Его из себя отчаянием.

Встреча с кардиналом если и охладила богоборческий пыл Джона, то не вывела его из уныния.

Помаявшись еще неделю, он собрал вещи и сел на пароход, идущий в Америку.

И вот теперь он стоял на палубе, глядя на воду, и ни о чем не думал. О своем возвращении он никого не предупредил. Он даже не задумывался над тем, куда пойдет в первую очередь, с кем увидится. Он даже толком и не знал, зачем плывет на родину. Поэтому он и мечтал о том, чтобы плавание не кончалось.

Но корабль точно по расписанию прибыл в порт. И Джон снова ступил на землю Америки.

Его никто не встречал, никто не махал ему рукой. И Джон подумал, что и отъезд его был таким же грустным.

До дома он добрался на конном трамвае, краем сознания удивляясь, что все вокруг говорят по-английски, а не по-французски.

«Ах да, ведь я в Нью-Йорке, — подумал он с каким-то даже удивлением. — Я в самой столице мира».

В доме было пусто, неуютно и холодно. Прямо в пальто Джон уселся в кресло и стал смотреть на пыльный стол, книги, телефон…

И телефон вдруг зазвонил.

Это было так неожиданно, что Джон даже вздрогнул.

«Наверное, ошибка, — подумал он. — Кто может звонить в пустой дом?»

Но тем не менее протянул руку и взял трубку.

— Ну, наконец! — услышал он. — Второй час звоню тебе! Прости, что не смог встретить. Сейчас приеду.

Это был Найт.

Джон понял это, только когда Найт уже бросил трубку.

Пришлось подниматься, снимать пальто, идти в подвал, приносить уголь и растапливать камин.

Джон еле успел это сделать, когда в дверь позвонили.

Честно говоря, Джон был рад Найту. Они не виделись почти год, им было что рассказать друг другу, и раньше Джон с нетерпением ожидал бы Найта. Но сейчас он ни о чем не хотел говорить, он просто был рад. Они обнялись.

— Как ты узнал? — спросил Джон.

— Да, милый, ты забыл, что такое репортерская профессия! Мы каждый день просматриваем списки пассажиров всех межконтинентальных рейсов. А вдруг прикатит какая-нибудь знаменитость. Видишь, мне повезло! Ну, давай сядем, и ты дашь мне интервью.

Найт кинул пальто на диван и, устроившись в кресле, раскрыл блокнот.