Хотя в лесах Дарвина IV водится много парашютирующих травоядных животных, кинжальщик – это единственный планирующий хищник, известный в настоящее время. Любое ранение летательной перепонки – серьёзная проблема, а большие разрывы означают невозможность охотиться, а значит, выживать.

Кинжальщик моментально напал на меня! Растопырив свои длинные передние лапы, чтобы растянуть развитую летательную перепонку, и оттолкнувшись мощными задними лапами, он прыгнул прямо для меня и преодолел разделяющие нас десять метров одним ужаснувшим меня прыжком. Ударившись об поверхность ’конуса, он повис на ней при помощи двух своих изогнутых роговых кинжалов: каким-то образом он сумел зацепиться ими за канавку шириной пятнадцать сантиметров, в которой размещалась вращающаяся антенна дальнего радиуса действия. Мне были видны его задние лапы, хватающие и царапающие когтями оптические линзы, пытаясь найти точку опоры, чтобы подтянуться повыше и с большим удобством напасть на меня. Я не мог сдержать дрожь от слепого гнева животного, когда оно болталось в воздухе над деревьями. Мне стало чрезвычайно любопытно узнать, о чём оно думало, когда напало.

Хотя я знал, что времени у меня было мало, я решил воспользоваться возможностью изучить кинжальщика поближе. Это был зверь свирепого вида с жилистыми мускулами, которые покрывали его двухметровое тело от его шеи до хлёсткого хвоста. Большие фиолетовые вены выступали на его вздутом животе, набитом (я был уверен в этом) его последней обильной трапезой.

Пока он боролся со мной, в поле зрения попала его окостеневшая голова, и я понял, что то, что казалось целым черепом с причленённой к нему челюстью, в действительности было двумя отдельными и не связанными друг с другом частями. В «черепе» явно помещались мозг и хорошо развитый ультразвуковой приемник-передатчик. Крючковатая «челюсть» была связана непосредственно с грудью существа тремя толстыми трубками, покрытыми мускулатурой. На несколько мгновений эта лже-челюсть отделилась от «черепа» и начала извиваться и тыкаться в поверхность аппарата, словно змея. Похоже, что из всех существ на Дарвине это ближе всех подошло к фактическому обладанию рабочей челюстью: как я мог заметить, когда эти две части складывались вместе, они образовывали две острые, словно бритва, рабочие поверхности, похожие на ножницы.

Кинжальщик не выказывал ни единого намерения ослабить свою хватку на моём ’конусе, а поскольку я не мог летать туда-сюда целый день с разъярённым животным, цепляющимся за мой аппарат, я решил освободиться от него. Это оказалось куда более лёгкой задачей, чем могло показаться. Я нажал кнопку, чтобы включить искатель радиосигнала, а когда длинная антенна делала оборот по своей дорожке, она попала по тем местам, за которые держались два кинжала животного. Хватка кинжальщика ослабла, и он, падая, раскрыл свои летательные перепонки, выгнул спину и перевернулся, чтобы спланировать в листву подо мной.

Эта демонстрация высшего пилотажа была ещё более впечатляющей, чем прыжок в момент нападения. Я решил приложить все усилия, чтобы попробовать не отставать от проворного существа. Я понял, что это было более сложной задачей, чем я предположил, в первый раз увидев животное, потому что кинжальщик лазил по деревьям вверх и вниз.

Кроме того, многочисленные прозрачные шары-летуны, которые раскачивались на ветру над деревьями, двигались совершенно непредсказуемо и затрудняли мне движение. Много раз я был уверен, что терял кинжальщика среди листвы, но, к счастью, зелень пластинокорого дерева в верхней части полога несколько разреженная; а поскольку я почти ни разу не потерял контакт с животным в инфракрасном диапазоне, мне так или иначе удавалось не отставать. Удирающий кинжальщик периодически останавливался, разворачивался на ветке и принимал угрожающую позу среди вихря из листьев в напрасных попытках заставить меня прекратить его преследование. Но заставить меня отказаться от своих намерений не так уж легко, и в конце концов мы добрались до открытого места, которое окружало массивное дуплистое пластинокорое дерево. Здесь, точно в таких же угрожающих позах, находилась дюжина или больше кинжальщиков, рассевшихся на ветках, которые спускались во мрак нижних ярусов леса. Я всего лишь мог с трудом разглядеть их красные биологические огни во мраке подлеска где-то в тридцати метрах внизу.

Я «припарковал» ’конус и стал наблюдать, как кинжальщики с невероятной скоростью полезли на верхние ветви. Некоторые из них использовали свои крючковатые «руки», чтобы раскачиваться и перескакивать с ветки на ветку, тогда как другие прижимались к стволам и ползли, словно втыкая в дерево железные костыли. Их способности к лазанию были поистине удивительными. В течение всего лишь одной минуты они окружили меня, держась на почтительном расстоянии, и вели себя осторожно, избегая реактивной струи турбин моего двигателя. Мой первый знакомый, которого я назвал Шрам-на-груди за следы тонких шрамов, которые тянулись поперёк его груди, отчасти восстановил своё самообладание. Он методично обдавал меня звуковыми сигналами, зондируя своим эхолокационным аппаратом, потому что он покачивал головой вверх-вниз. Мне подумалось, что он ощущал себя в большей безопасности на своей собственной территории, окружённый сородичами.

Я хотел провести некоторое время в наблюдениях за кинжальщиками, поэтому связался с «Орбитальной звездой», чтобы получить разрешение. Его мне предоставили вместе с обычными предупреждениями и условиями, касающимися физического контакта. (Я счёл это довольно забавным в свете моего тёплого первого знакомства с этим видом. Вряд ли меня можно в чём-то обвинить, если некоторые из объектов моих наблюдений стремились встретиться со мной не меньше, чем я с ними!)

Группа кинжальщиков изучала меня, должно быть, больше получаса, прежде чем вновь пришли в движение. Затем, как я уже мог ожидать, Шрам-на-груди первым потерял ко мне интерес, спустился со своего насеста и скрылся среди листвы. К тому моменту я предположил, что он был доминантным животным. Это существо было крупнее, чем многие из его сотоварищей, и, похоже, было старшим, но я сделал такой вывод не только на основании физических характеристик. Другие кинжальщики, похоже, сникали, когда к ним подходил Шрам-на-груди, и мне стало интересно, почему это единственное животное оказывало на них такое влияние.

Две зарисовки головы, показывающие комплексный челюстной аппарат, а также две независимо соединённые с туловищем части черепа. Очень мускулистая трубка используется исключительно для того, чтобы двигать и выбрасывать вперёд шипастую нижнюю челюсть. Остальные тонкие трубки качают пищеварительные жидкости в челюсть и из неё.

С уходом Шрама-на-груди группа расслабилась и продолжила то, что, по моему предположению, было её обычной деятельностью. Все существа начали точить свои кинжалы об жёсткую кору, издавая парные резкие скребущие звуки. Я дал имена ещё нескольким особям по их весьма заметным физическим признакам: Кривой хвост, Ломаный кинжал, Щелеспинный, Кривошей и т. д.

Называя их, я начал понимать, что почти каждая особь обладала того или иного рода физическими повреждениями. Мне было сложно поверить, что столь многочисленные повреждения были результатами падения, особенно после того, как я видел, с какой лёгкостью эти существа движутся по ветвям. Кроме того, многие из шрамов, похоже, остались от проколов и разрезов. Всё это заставило меня выдвинуть теорию о том, что кинжальщики были довольно агрессивным видом, и что их раны были результатами ритуальных сражений. В тот момент я даже не подозревал, что вскоре стану свидетелем как раз такого сражения.