Генерал здоровается с челядью. Одни только издали низко ему кланяются, ближе подходить им не положено, другие к ручке подходят, а некоторым генерал сам руку подает - это тем, кто у него в больших чинах: управляющим, бухгалтерам, заведующим разными отделами. Первый, кому генерал подает руку, был главный управляющий всеми заводами, купец первой гильдии Сиротин. Конечно, Сиротин, несмотря на свою первую гильдию, в фабричных и заводских делах мало что понимает, но зато в торговом деле он, как говорится, собаку съел. В купле-продаже, в налаживании сбыта это такой дока, равного которому, пожалуй, во всей матушке-России не найти. Вот за этот-то талант и платит ему генерал баснословное жалованье - тридцать тысяч в год. Ведь для фабриканта, особенно такого, как Мальцев, нет худшей беды, чем залеживание продукции: сразу наступает затор во всех делах.

Поздоровавшись со всеми, генерал проходит в туалетную принять с дороги ванну, освежиться и переодеться. А Шульца ведут в умывальную, которой пользуется вся челядь.

Потом генерал снова выходит к приближенным своим и шествует с ними в столовую. За стол садятся самые избранные. Шульца также приглашают откушать хлеба-соли за столом хозяина. Как же, все-таки он пока есть гость, да к тому же иностранец, заграничный человек! Пусть потом, когда вернется в свой фатерланд, не говорит, что у генерала его встретили кое-как.

Когда Шульц вошел в генеральскую столовую, когда он глянул на убранный стол, он забыл про все страхи свои. Такого стола Шульц в жизни не видывал.

Стол сверкал хрусталем, ломился от пития и яств. И каких яств! На столе стояли вазы даже со свежими фруктами: персиками и земляникой, апельсинами и грушами, не говоря уж о яблоках разных сортов.

И это в зимнее-то время, когда на дворе такой мороз!

Шульцу показалось, что все это он видит во сне.

- Прошу! - приглашает всех Мальцев. - Садись и ты, Гендрик Иванович, чего стоишь? Садись, брат, садись, отведи свою душеньку, ты за дорогу порастрясся, надо полагать, как следует. А уж страхов таких натерпелся, что и не сказать! Садись, брат, садись, подкрепись как следует.

И все сели за стол, каждый сообразно с чином и должностью.

Сиротин, конечно, по правую руку генерала, как самый главный из всех приглашенных.

Слуги наполнили бокалы шампанским. Сиротин встал с бокалом в руке. Все замерли.

- Господа! - говорит Сиротин. - Как и всегда, первый наш тост, первые бокалы пусть будут за здоровье нашего благодетеля, кормильца-поильца нашего, его превосходительства генерал-майора Сергея Ивановича Мальцева, за его благополучное возвращение в родные края. Многие, многие лета ему жить и здравствовать! Ура!

И опять дворцовый хор певчих гаркнул в десятки голосов на сей раз уже многолетие.

- «Многие лета, многие лета, многие ле-е-е-ета-а-а-а-а!» И все осушили свои бокалы.

И пир пошел своим чередом…

А на бельведере генеральского дворца уже взвился и трепыхался на морозном ветерке белый флаг. Это означало, что его превосходительство отныне находится во владениях своих и отныне все, кто будет проходить мимо дворца, завидев развевающийся флаг, должны снимать шапки.

И горе тому, кто будет замечен в нарушении этого неписаного закона. Не миновать ему порки на генеральской конюшне…

Глава вторая

«ХРУСТАЛЬ ГОТОВ, ГОРШКИ РУШАТЬ!»

Был на исходе первый час ночи, когда его превосходительство, закончив пышную трапезу, а после трапезы приватный разговор с управляющим Сиротиным о привезенном мастере немце и о золотом рубине, удалился в свои покои, чтоб отойти ко сну.

А в это время на его хрустальной фабрике, в гутенском цеху, работа кипела вовсю. Ванная печь работает без перерыва. Ее останавливают всего два раза в году, на горячий и холодный ремонт. Г орячий длится неделю-две, холодный - месяца полтора. Мастера и их подручные - баночники и вертельщицы - хлопотали каждый над своим делом. Баночники сначала выдували небольшие баночки, стеклянные пузырьки и передавали вертельщицам трубки с баночками. Те вертели их на деревянных подставочках, чтоб они немножко охладились и закрепились на трубке, и передавали их обратно баночникам, брали у них новые. Баночник, в свою очередь, передавал баночку подручному, тот набирал на баночку еще нужное количество стекла и выдувал рюмку, бокал или вазу со стаканом и снова передавал трубку мастеру. Мастер завершал работу, зачищал дно, приделывал ножку, отдавал готовое относчице, и та несла сделанное в печь отжига.

Нет ничего прекраснее, чем гутенский цех ночью, если смотреть на работу мастеров в некотором отдалении от верстаков. Все рабочие окна ванной и горшковых печей сверкают солнцем, изделия из стекла и хрусталя порхают над головами мастеров и их подручных словно разноцветные бабочки, переходят из рук в руки, плывут от ванных и горшковых печей к печам отжига. Мастера, освещаемые пламенем, кажутся сказочными гномами, все их движения ритмичны, слаженны, и тому, кто сам не работал возле печей, кажется, что работа в гуте очень легка и радостна. Тем же, кто там находится, приходится нелегко. Нет более адского труда, чем работа гутенских мастеров.

Терпимей всего мастерам. Они сидят в некотором отдалении от пышущих жаром печей на своих стульях - деревянных кругляшах; отсюда и тогдашнее название бригады - «стул». Им не бывает так жарко, как остальным. Зато уж баночникам, подручным и особенно вертельщицам был пек. Соль от пота покрывала их рубашки на спинах. Они вынуждены были время от времени прерывать работу, бежать к бочкам с водой и бухаться туда в чем только были. Вертельщицы не могли часто отрываться от своей работы: у них всегда в руках были трубки с очередными баночками, и они часто замертво валились от жары со своих стульчаков.

И вот что обидней всего: у подручного впереди была возможность мастером стать, у баночника - подручным, а бедная вертельщица так и оставалась вертельщицей, пока совсем не выбивалась из сил. И только когда она не могла уже больше сидеть на своем месте, ее переводили на другую работу, менее тяжкую. Заработок же у вертелыциц был самый мизерный. Большую долю заработка брал себе мастер. На него одного заводился расчётный лист, он отвечал за все в своем «стуле».

В гутенском цеху, помимо ванной печи, есть две горшковых, которые работали не беспрерывно, а периодически. Выработается хрусталь в горшках - засыпают новую шихту. Варка хрусталя в горшковых печах и выработка хрусталя из них занимала в среднем двенадцать часов. Когда хрусталь варился, возле печи находились только стекловар и его ученик-подручный. А когда хрусталь был готов, приходили мастера с подручными, баночниками и вертелыцицами и начинали выработку хрусталя из горшков каждый у своего рабочего окна. И уж они не имели права уходить со своих мест, пока не выработают сваренное в горшках.

Стекловар в гуте считался самым первым человеком, особенно на горшковых печах. Ведь от его умения и таланта зависело все: сварил он добрый хрусталь - всем хорошо, запорол горшок - общая беда.

На горшковых печах Дятьковской фабрики оба стекловара были мастера своего дела, маги настоящие, и Степан Иванович Понизов и Данила Петрович Грачев. Данила Петрович, пожалуй, даже превосходил по мастерству Степана Ивановича: у него лучше получался в варке самый капризный хрусталь, вернее, стекло желто-канареечного цвета.

Данила Петрович работает на первой горшковой печи, а Степан Иванович - на второй.

У Данилы Петровича учеником и помощником сын Сенька, а у Степана Ивановича - племяш Павлушка.

Так уж заведено на заводах его превосходительства: мастера высоких квалификаций должны брать себе в ученики своих близких. Так они лучше и скорее подготовят себе смену, чем тогда, когда они работают с чужими.

Горшковые печи работают поочередно. Когда на одной печи варка заканчивается и стекловар со своим подручным уходят домой, на другой печи варка только начинается.