Димка поймал себя на том, что в нем растет неприязнь к этому красивому парню, который ему ничего плохого не сделал. Сегодня он особенно ощущал свое второстепенное положение в этой компании, где все чем-то выделялись: Славик — умом, Рянский — умением взять от жизни как можно больше. Даже Колька Хрулев своей бесшабашностью и полным отсутствием каких-либо идеалов был выше его. Он даже пожалел, что принял Славкино предложение, но разве мог он поступить иначе. С того дня он уже не мог, как раньше, запросто болтать с Жанной и открыто смотреть в глаза.

…Когда они подошли к дому Брискиных, Димка неожиданно для себя, срываясь на фальцет, сказал:

— Жан… это… Знаешь что? Давай дружить.

Он и теперь побоялся посмотреть на нее, зачем-то снял очки и стал протирать их, близоруко щуря глаза. «Наверное, я нелепо выгляжу», — подумал Димка.

Жанна улыбнулась.

— «Что дружба? Легкий пыл похмелья, обиды вольный разговор, обмен тщеславия, безделья иль покровительства позор»…

Что произошло дальше, он плохо помнил. Кажется, она засмеялась! Правда, очень тихо. Но ему этот девичий смех заложил уши своей громоподобностью. Димка стал даже меньше ростом.

— Шкилетик, милый, да ты в своем уме? Ты всерьез веришь в возможность дружбы между парнем и девушкой?

Это было невыносимо — он продолжал оставаться для нее Шкилетом. Обида захлестнула его.

— Ты думаешь, что нужна Саше! — выкрикнул он. — Ему твое богатое приданое нужно! Ну, ничего, вы еще узнаете меня!

Жанна перестала смеяться, повернулась к Димке спиной и, коротко бросив: «Дурак», вошла в подъезд…

В этот вечер его сразил самый страшный недуг — одиночество. Оно было во всем: в редких прохожих, которые спешили домой, в пустынной и бесконечной улице, по которой он долго и бесцельно бродил, в только что состоявшемся телефонном разговоре. «Нам некуда больше спешить, нам некого больше любить…» — горько усмехнулся Алексей и поежился.

Год выдался нелегкий. Частые загородные рейсы изматывали, отдыхать он не успевал, оставив машину на автобазе и наскоро умывшись, он мчался домой: надо было писать курсовые и контрольные работы, садиться за учебники. Уже поздно ночью как убитый валился на тахту. Утром его будил нахальный звонок будильника, начинался новый день, как две капли воды похожий на вчерашний. В воскресенье Алексей занимался дома целый день и уставал еще больше, чем в рабочие дни.

Тяжелый, всепоглощающий труд стер грани между днем и ночью, не давал возможности отвлечься от дела, отдохнуть и почувствовать ту сладкую усталость, которая знакома хорошо поработавшим людям.

В этих трудных буднях было лишь одно преимущество: он почти не думал о Люсе.

Они познакомились два года назад. Студенты пединститута собирали хлопок на полях нового целинного совхоза. Сюда же из города приехали несколько водителей, которые сели за штурвалы уборочных комбайнов. Вечером у здания школы Алексей увидел Люсю и понял, что сама судьба привела его сюда, за двести пятьдесят километров от города. Люсе не понравилась тогда бесцеремонность, с которой он подошел к ней и затеял разговор. Но позже ее заинтересовал этот невысокий паренек с крупными чертами лица, большими рабочими руками и мягким, даже скорее робким характером.

— Как вы совмещаете работу водителя с учебой на физмате? — спросила она однажды у Алексея.

— А я, Люция, сплю пять часов в сутки, — улыбнулся он в ответ.

Девушка поморщилась:

— Называйте меня лучше Люсей. Кстати, Леша, вы почему выбрали математический?

— Кажется, Кант сказал, что в каждом знании столько истины, сколько математики. А я неравнодушен к истине.

— Ну и напрасно, — лукаво блеснула глазами Люся. — Путь к истине лежит не через математику. Он гораздо проще: надо лишь исчерпать все заблуждения, и можете до нее дотронуться.

— Но при такой стратегии может не хватить жизни, — возразил Алексей. — Вот, например, мы в одном институте учимся, а я вас никогда не видел.

— Так вы же заочник.

Вечерами он уходил в сырой туман, весело хлюпал сапогами по грязи и смеялся, когда капля дождя ненароком попадала ему за ворот. Он огибал хлопковое поле и шел к молодому совхозному саду. Сад спал, накинув на себя молочное покрывало тумана, и только иногда листья перешептывались, тихо советуясь между собой, чтобы не нарушать покой.

Люся приходила обычно раньше его. В больших, не по размеру сапогах, она медленно шла ему навстречу. Он ругал себя за это, но ничего не мог поделать, страда была в разгаре, и он опаздывал опять.

Позже, когда они вернулись в город, встречи стали реже, но с каждым новым свиданием Алексей чувствовал, как эта девушка все более прочно входит в его жизнь, заполняет ее.

И вдруг все оборвалось. Люся стала избегать его, потом просто сказала, что не хочет встречаться. Алексей долго и безрезультатно допытывался до причин такой резкой перемены, но Люся молчала…

Он не видел ее уже несколько месяцев. И вот сегодня, бесцельно бродя по улицам, неожиданно оказался у ее дома. Света в ее окне не было. «Ну и что? Это еще не значит, что ее нет дома. Темные окна зачастую ясное доказательство обратного. А я становлюсь злым… Так и до брюзжания недалеко. В злых мыслях самое страшное, что очерствевшие души постепенно сживаются с ними. Может, зайти? Нет, лучше позвоню».

Алексей зашел в телефонную будку, набрал номер и попросил позвать Люсю и наконец услышал родной до боли голос. Он не сразу ответил.

— Алло, — тихо повторила Люся, и ему почудилось — она догадывается, кто ей звонит.

— Звонит мужчина женщине. Хочет пригласить ее на фильм «Мужчина и женщина». Принято? Здравствуй, Люся.

— Здравствуй, Леша. Как дела?

— Ну так как быть с билетами, которые я держу в руках? — не отвечая на вопрос, спросил он.

— Спасибо. Я не могу.

Вот он, этот холодок, который теперь всегда исходит от ее голоса. Вежливый, но безразличный голос Люси действовал на него, как ушат с холодной водой.

— Значит, отменяется, — не то вопросительно, не то утвердительно произнес он. — Ладно. До свидания.

Алексей еще долго держал трубку, вслушиваясь в отбойные гудки, потом осторожно повесил ее.

— Какая-то поразительная способность находить слабости в позиции противника. — Арслан положил на доску своего короля и встал. — Если бы ты так же хорошо работал, как играешь в шахматы, мы бы давно закончили дело.

Николай довольно хмыкнул, аккуратно сложил фигуры и захлопнул доску.

— А знаешь ли ты, в чем слабость твоей позиции? — Николай уселся поудобнее и, не дожидаясь ответа Арслана, стал перечислять: — Во-первых, Хаматдинова не значится ни в числе абитуриентов этого года, ни среди студентов. Стало быть, пока неизвестно, кому адресована посылка. Во-вторых, нигде не зарегистрировано исчезновение взрывчатки, и потому неизвестно, кто мог воспользоваться ею. В-третьих…

— В-третьих, — перебил его Арслан, — вполне достаточно во-первых и во-вторых.

— Пожалуй, — безрадостно улыбнулся Соснин.

— Понимаешь, Коля, мучает меня одна мысль. Ты помнишь вахтера консерватории, о котором рассказывал Илья Евгеньевич? Интересно, он грамотно пишет или делает ошибки?

— Не вижу связи… Постой! Ты хочешь сказать, что вахтер института Гурина неправильно записала фамилию.

— Именно. И тогда мы, мягко говоря, едем «не в ту степь». Ее образовательный ценз, судя по протоколу допроса — три класса церковно-приходской школы.

— Хаматдинова, Хайнутдинова, Хуснутдинова… — медленно чеканил Соснин. — Да, здесь есть поле для деятельности.

— Только после обеда. Я зол от голода, а злые не могут быть объективными.

Они зашли в кафе, сели за столик. Соснин взял меню, покачал головой.

— Фамилия шеф-повара сейчас отобьет у тебя аппетит, — и прочел по слогам: — Харатдинов.

— Ты дашь спокойно поесть? — нахмурился Туйчиев.

— Конечно, дам, — пообещал Николай и пододвинул к себе тарелку с борщом. — Но спокойно ты можешь есть, только если мы отгадаем фамилию. Как ты смотришь на Хасандинову?