Он поднял глаза, и Нина Васильевна увидела в них раскаяние.

Остроносый парень с бледным строгим лицом вопросительно смотрел на стоявшего у порога Туйчиева.

— Вы случайно не ошиблись дверью? — насмешливо спросил он.

— Да вроде нет. Ведь ваша фамилия Галеев? — Арслан протянул удостоверение. — У меня к вам несколько вопросов, Рашид.

— Проходите, пожалуйста, — пожал плечами Галеев.

Да, он ждет Люцию, она написала, что приедет на каникулы, после того как он пригласил ее в Ригу. Рашид долго, но безуспешно бродил по комнате в поисках письма Калетдиновой. Познакомился с ней в прошлом году, когда две недели гостил у родственников. Ведь Люция тоже родственница ему, правда, не самая близкая. Они подружились. Знает ли он дату ее рождения? Конечно, 13 января. Нет, в этом году не ездил к ней. Впрочем, этот вопрос Туйчиев задал для формы: сборщик завода ВЭФ Галеев тринадцатого января находился на работе, такую справку дали ему в отделе кадров. Нет, никто из его знакомых не ездил в город, где живет Люция, и никакого подарка для нее он никому не передавал. Впрочем, подарок ко дню ее рождения он приготовил и вручит его Люции, как только она приедет. Рашид вынул из письменного стола кулон с янтарем неправильной формы. Есть ли у него магнитофон? Разумеется. Вот он. Записи разные, в основном хоровое пение. Гайдн? Нет, этот композитор вне сферы его интересов. В день их знакомства Люция пришла к родственникам одна, никакого мужчины с ней не было.

— Постойте! Я, кажется, знаю, где она сейчас может быть! — Рашид хлопнул себя по лбу. — Вот дубина! Конечно. Она в Москве.

Арслан насторожился.

— Почему в Москве?

— Приписка была в письме: приеду в Ригу через Москву. — Галеев говорил медленно, пытаясь вспомнить текст поточнее. — В общем, написано было, что родственник близкий объявился в Москве, хотя, может, и однофамилец. Точно так. И слово «родственник» почему-то в кавычках. Вроде мать ее перед смертью о нем рассказала.

— Может, поищете еще раз? — попросил Арслан, которого очень заинтересовали эти новые сведения.

Рашид снова обшарил все углы, порылся в столе, тряс книги, потом виновато развел руками.

— Что ж, большое спасибо, — сказал на прощание Туйчиев. — Вот мой адрес, дайте, пожалуйста, телеграмму, если Люция приедет.

Москва встретила Арслана тридцатиградусным морозом. Он закоченел сразу и основательно. «Пижон, — потирая уши, выругался он, вспомнив, как тайком от жены в последнюю минуту вынул из портфеля теплую шапку и джемпер и сунул их в шкаф, — так мне и надо, хотя кто знал, что надо будет заезжать в Москву? Интересно, сколько здесь Калетдиновых?»

Калетдинов Мухамет Анварович, 1920 года рождения… Один однофамилец на всю Москву! Настоящая удача! Арслан так обрадовался, как будто нашел Люцию. Он даже не пообедал и сразу спустился в метро на площади Свердлова, доехал до Сокольников, пересел на автобус и через час стоял у небольшого домика на окраине города. Стучать пришлось долго. Наконец во дворе раздались шаги. С минуту его изучали через щель в калитке, и он стойко перенес эту неприятную процедуру.

— Кого надо? — раздался наконец низкий баритон.

— Калетдинов здесь живет?

— Ну и что?

— Да вы откройте. Я от Зуфара Калетдинова, вашего родственника.

— У меня нет никакого родственника. — Хозяина, по-видимому, вполне устраивало вести диалог через закрытую дверь.

— Это касается вашей племянницы Люции.

Туйчиеву показалось, что он не успел произнести последние слова, как калитка широко распахнулась.

«А он старовато выглядит для своих лет», — подумал Арслан, окидывая взглядом полного приземистого мужчину в потертой душегрейке, надетой на клетчатую рубашку: Они прошли по узенькой асфальтированной дорожке в дом.

В низкой комнате пахло хвоей. Из рамки, висевшей у окна, на Арслана глянули большие удивленные глаза девушки.

«До чего похожа на дядю. Одно лицо», — подумал он и сел на предложенную хозяином скрипучую табуретку. Калетдинов примостился на краю дивана и молча сверлил глазами непрошеного гостя.

Арслан протянул удостоверение.

— Дело у меня к вам, Мухамет Анварович… У вас есть племянница?

— Случилось что? — голос хозяина задрожал.

Арслан вспомнил: точно такой вопрос задал Зуфар Калетдинов, даже интонации были одинаковы.

— Успокойтесь, ничего с ней не произошло. По нашим данным, во всяком случае, — не совсем уверенно закончил Туйчиев. — Вы ее видели?

Калетдинов не ответил. Он встал, подошел к окну, поправил занавеску, вернулся к дивану, сел, прикрыв рукой глаза.

Туйчиев терпеливо ждал, не нарушая затянувшейся паузы.

— Нет у меня никакой племянницы, — хрипло выдавил наконец Мухамет Анварович.

Арслан удивленно поднял брови.

— Вы никак от всех родственников отреклись? Сначала от брата, теперь от племянницы отказываетесь…

— Брат есть, слукавил я, — тихо сказал он. — А племянницы нет, это точно.

— Кем же доводится вам Люция?

— Дочь она мне… Дочь.

— Та-ак, — протяжно выдохнул Туйчиев. Теперь ему стало понятно, о чем перед смертью говорила мать Люции своей дочери.

— Что же все-таки случилось с ней?

— Ничего серьезного. Мы просто хотим уточнить у нее кое-что, а она уехала куда-то на каникулы. Думали, может, у вас.

Они помолчали. Арслан пытался поглубже запрятать удивление и чувствовал себя неловко, задев что-то глубоко личное в жизни этого человека. Значит, ему невдомек, что дочь собиралась к нему. Хозяин, нагнув голову, водил пальцем по дивану. Потом посмотрел на гостя и, не дожидаясь расспросов, заговорил.

— В сорок четвертом призвали меня. Вера ждала ребенка. А в начале сорок пятого пришла ей похоронка на меня. Я и в самом деле четыре пули в грудь получил — фриц очередью срезал. Врачи еле отбили меня у смерти. Осенью сорок пятого… — Калетдинов умолк, покачал головой. — Лучше бы остался я тогда с пулями в груди на снегу. Уже подъезжал к дому, а тут встретил на одной из остановок земляка — из отпуска возвращался… Он и обрадовал: «Вера вышла за Зуфара». Жена перед войной еще у него умерла. Я земляку настрого наказал: ты меня не видел — и вышел на ближайшей станции. Приехал обратно в Москву, здесь и осел.

— А фотография откуда? — Арслан кивнул на висевший у окна портрет.

— Четыре года назад не выдержал… Поехал на родину, побродил вечером, как вор, возле дома. Все ждал, а вдруг пройдет. Не прошла. Утром из гостиницы вышел, смотрю — у фотоателье стайка девушек. Веселые, нарядные. Щебечут, смеются, и среди них стоит… Вера, какой я ее первый раз увидел, когда ей было восемнадцать. Сразу дочку признал. До чего похожа на мать. Поплыло у меня все перед глазами, как у контуженного, прислонился к дереву. Пришел в себя, а их уже и след простыл. Зашел в фотоателье. «Да, выпускницы это, школу закончили, на виньетку фотографировались», — говорит мне мастер. Купил у него негатив и вечером уехал.

Туйчиева вдруг обожгла мысль, что Калетдинов, наверное, не знает о смерти своей жены. «Сказать?» — подумал он, но вместо этого спросил:

— Вы кому-нибудь говорили о вашей дочери?

— Где уж там, — горько усмехнулся Калетдинов. — Мне и самому не верится, что она у меня есть.

Рянский жил с бабушкой в небольшом доме неподалеку от центра города. Родители его давно умерли. Высокая, не по-стариковски стройная Елизавета Георгиевна, которой перевалило за восемьдесят, никогда не болела и лишь в последнее время стала сдавать.

В семнадцать лет Лиза Каневская, дочь полковника, вышла в Петербурге замуж за тайного советника Рянского. Летом 1917 муж умер, и она осталась с тринадцатилетним сыном Сергеем. После революции особняк на Фурштадской пришлось оставить.

Шел грозный девятьсот восемнадцатый… Из окна крошечной каморки, где они теперь ютились, виднелись серые громады домов Петрограда, еле угадывающиеся, занесенные сугробами трамвайные пути и проторенная тропа — на барахолку. С каждым днем все дальше уходило прошлое.