«Идут там люди, где есть свет и ровная дорога, а не путём, препятствий полным; но в этом мире, погрязшем в мраке себялюбья, не может моя просьба иметь другое выраженье.

Блеском славы, рождённой щедростью твоей великой, известен ты повсюду, как и должно быть; поэтому хоть тяжело мне обращаться с просьбою к тебе, все ж я пришел сюда: отдай мне в услуженье своих детей!».

Услышав это, великосущный Бодхисаттва,

Давно привыкнув к удовольствию творить даянья и не умея отказать, ответил с радостью: «Я дам тебе детей любимых».

«Благословение да будет над тобой! Но что же ты медлишь?» — так обратился к нему брахман, и великосущный Бодхисаттва, сердце которого, смятенное любовью, замирало, меж тем как у детей от изумления все помутилось в глазах, когда услышали они, что их отдают, сказал:

«Тебе детей я этих отдал; однако мать их в лес ушла набрать кореньев и плодов; сегодня ж вечером она вернётся.

Пускай она на них ещё раз взглянет, их приласкает и гирляндами украсит. Одну здесь ночь ты отдохни, а завтра уведёшь моих детей с собою».

Брахман сказал: «О господин! Не настаивай на этом.

Недаром женщину зовут прекрасной супротивницей:

она препятствием ведь может стать к даянью; поэтому не хочется мне оставаться здесь».

Бодхисаттва сказал: «О, не беспокойся, что она будет удерживать меня от даяния! Моя жена вместе со мною строго блюдёт закон, но как угодно твоей милости. Кроме того, о великий брахман,

Какую радость могут дать тебе рабы такие? Они изнежены и юны и не привычны к услуженью.

Меж тем их дед, шибийский царь, увидев их в подобном положенье, конечно, даст за них богатый выкуп, какой бы ты ни пожелал.

Поэтому благоволи их отвести отсюда прямо в царство деда. Таким путём достигнешь ты великого богатства и в то же время так святой закон исполнишь».

Брахман сказал: «Нет, я не отважусь приблизиться к царю со столь неприятным подношением; уж лучше буду я держаться от него подальше, как люди, что обходят ядовитых змей.

Царь может их обоих у меня отнять, а то и наказание наложит, поэтому как слуг я поведу их прямо к своей супруге».

Тогда Бодхисаттва промолвил: «Как будет угодно!» — и, не закончив это слово, стал ласково наставлять малюток с кротостью принять свои обязанности слуг, а затем наклонил над протянутой для принятия [дара] рукой брахмана свой сосуд с водой.

И от волнения его вода сама пролилась из сосуда, а также слезы из очей его, подобных лотоса багряным лепесткам.

Брахман же, возбуждённый радостью от своего успеха, спеша увести детей Бодхисаттвы, скороговоркою произнеся слова благословения, суровым и повелительным голосом обратился к детям: «Ну, идите же!» — и стал уводить их из хижины; и вот дети, сердца которых разрывались от невыносимо тягостного горя разлуки, склонившись к отцу и заливаясь слезами, обратились к нему с такою речью:

«О отец! Ушла ведь наша мама, а ты отдать нас хочешь. Не отдавай же нас, пока её мы не увидим!».

Тогда брахман подумал: «Мать их скоро вернётся, да и он, пожалуй, станет раскаиваться из-за любви к детям». Так поразмыслив, он связал им руки лианой, словно пучок лотосов, и, видя их сопротивленье, пригрозив им, потащил за собою этих юных детей, оглядывающихся на отца. И вот девочка Кришнаджина, на которую никогда ещё прежде не обрушивалось горе, громко рыдая, сказала отцу:

«Отец, ведь этот брахман безжалостный меня лианой бьёт. Нет, он не брахман, это ясно! Известно мне, что брахманы благочестивы.

Ведь это якша под личиной брахмана; конечно, тащит нас он, чтоб пожрать. Зачем ты равнодушно смотришь, отец, как нас уводит этот пишача ужасный?».

Тогда мальчик Джалин, тоскуя по матери, так сказал:

«Не так мне больно то, что бьёт меня дважды рождённый этот, как то, что мамы я сегодня не видал. О, это так меня терзает!

Конечно, мама долго будет плакать в опустевшей хижине лесной и тосковать о детях, бедная, как чатака, детей которой погубили.

Для нас ведь наберёт она в лесу кореньев и плодов так много. Что же будет с мамой, когда она увидит лесную пустынь опустевшей?

Какие есть у нас лошадки, слоники, тележки,— отдай ты непременно половину маме, чтоб горе тем её утешить.

Так передай же ей от нас почтительный привет и всячески удерживай её от скорби; ведь трудно будет нам, отец, с тобою встретиться иль с нею.

Идём же, Кришна, и умрём! Какая польза нам теперь от жизни? Мы отданы царём брахману, жадному до денег».

Таковы были его слова, и они ушли.

Тогда Бодхисаттва, хотя вся его душа была потрясена этим жалостным лепетом его детей, при мысли: «Кто же, отдав, будет раскаиваться?» — остался сидеть на том же месте, хотя его сердце жгло неугасимое пламя скорби; его сознание остановилось, словно парализованное ядом. Когда подувший прохладный ветерок вернул ему сознание, он посмотрел на своё лесное жилище, где уже не было детей и которое словно замерло в молчании, и рыданья прервали его дыхание. Потом он сказал сам себе:

«Как он не постыдился у меня перед глазами мучить моё сердце, которому названье дети! Позор тому брахману, стыд потерявшему!

Пешком, босые, по нежности своей не в состоянье вынести усталость, как путь они пройдут и как работать в услуженье будут?

От утомления измучатся они в дороге — кто успокоит их сегодня? Терзаяся от горя, холода и жажды, к кому пойдут они и обратятся с просьбой?

И если так ужасно моё страданье, хоть я стремлюсь достичь покоя мысли, то каково же состояние моих малюток, здесь возросших в неге?!

О, огонь разлуки с милыми детьми словно сжигает моё сердце! Однако кто из добрых, помня о благом законе, потом раскаиваться будет?».

Между тем Мадри чрезвычайно взволновали и расстроили различные неблагоприятные предзнаменования, предвещавшие что-то ужасное, и она хотела как можно скорее вернуться домой с собранными плодами и кореньями, но дорогу ей преградил хищный зверь, и поэтому она очень поздно пришла домой. Не видя детей ни там, где они обычно встречали её, ни на площадке для игр, она ещё больше обеспокоилась.

И в волненье, опасаясь чего-то страшного, она вокруг кидала взоры в поисках детей; звала их долго и, не услышав ничего в ответ, снедаемая скорбью, стала горевать:

«Собраньем многолюдным мне казался прежде этот лес, который оглашался лепетом моих детей. Теперь, когда я их не вижу, он словно стал пустыней, где беззащитной чувствую себя. Но что же сталося с детьми?

Увлекшися игрой, они устали, возможно, захотели спать и спят уже, а может, заблудились в чаще леса? Иль, недовольные, что я не возвращаюсь долго, спрятались из детской шаловливости где-либо?

Но отчего же не щебечут птицы эти, чем-то смущённые, как если бы они свидетелями были их убийства? А может быть, они унесены рекою бурной, что гневно, дико мчится на своих конях-волнах?

О, если бы мои тревоги оказались и на этот раз напрасными! О, если бы царевич и дети были невредимы! О, если бы последствия предзнаменований, возвещавших дурное, сказались на мне самой! Но отчего же, однако, исчезла беспричинно радость моего сердца и оно словно разрывается на части, окутанное тьмой тоски? И тело моё словно обессилело, все перепуталось в сознании, как будто весь лес колеблется, утратив вдруг свою красоту!».

Потом она, войдя в обитель и отложив в сторону коренья и плоды, которые собрала, приблизилась к супругу своему и, предварительно почтительно приветствовав его, спросила:

«А где же дети?». Но Бодхисаттва, зная слабость материнского сердца, проистекающую от любви, и не имея силы вымолвить ужасное известие, не мог сказать ей ни слова.

Огнём известий неприятных жечь сердца людей, приятного достойных, необычайно трудно сострадательному.

Тогда Мадри подумала: «Все ясно; беда случилась с моими детьми, и потому он так молчалив, убитый скорбью и уныньем». При этой мысли Мадри, словно лишившись разума, стала повсюду озираться и, не видя нигде в обители детей, захлебываясь слезами, снова обратилась к супругу: