Учитель! — продолжал он. — Не один ты попал в беду оттого, что не мог вовремя промолчать, такое бывало и с другими".
И Таккария рассказал о прошлом:
"Говорят, некогда жила в Варанаси гетера по имени Калика, и был у неё брат Тундила. Калика за каждую ночь получала тысячу монет. А Тундила был беспутный малый, любил женщин, любил выпить, любил сыграть в кости. Сколько бы денег она ему ни давала, он все спускал, и никак она не могла его образумить. Однажды он совсем проигрался, даже одежду с себя пришлось снять. Вот он завернулся в кусок дерюги и пришёл так к её дому. А у её рабынь был приказ:
"Если явится Тундила, не давать ему ничего, гнать его в шею". Те так и сделали. Тундила сел на пороге и расплакался. Тем часом шёл к Калике какой-то купчик, что каждую ночь приносил ей по тысяче монет. Он увидел Тундилу и спросил:
"Что ты плачешь, Тундила?" –
"Господин, я проигрался в кости и пришёл к сестре за помощью, а рабыни её вытолкали меня в шею". –
"Подожди здесь, я поговорю с твоей сестрой". Зашёл и говорит:
"Брат твой сидит перед домом, укрывшись дерюгой. Что же ты не дашь ему хотя бы во что одеться?" –
"Ничего я ему не дам. Если тебе его жаль, сам и давай".
А у гетеры в доме был такой обычай: из тысячи монет, что приносил гость, пятьсот она откладывала, а на пятьсот покупали одежды, цветов и благовоний. Гости, приходя на ночь, надевали на себя эту одежду, а когда уходили наутро, то опять переодевались в своё. Так что купчик надел то платье, которое ему предложили, а свою одежду передал Тундиле. Тот оделся, пошумел и отправился в кабак. А Калика наказала рабыням:
"Когда гость мой наутро вздумает уходить, одежду у него заберите". И вправду, когда он собрался домой, рабыни налетели на него со всех сторон, словно шайка разбойников, раздели донага и так отпустили:
"Иди теперь, молодой человек". Он нагишом и вышел на улицу. Народ хохочет, а купчик застыдился. Вот он и стал каяться:
"Сам во всём я виноват,
Когда надо не смолчал.
Зачем я с Тундилой заговорил,
Сестра разобралась бы с ним сама!
А я теперь остался нагишом.
Подобный случай близок к твоему".
Так заключил Таккария свой рассказ и поведал ещё случай: "Однажды в Варанаси пастухи зазевались, и в стаде у них на пастбище подрались два барана. Некий сорокопут испугался за них: "Разобьют себе лбы да, чего доброго, и погибнут. Надо бы мне их разнять". И стал он их уговаривать: "Дядюшки, не нужно драться!" Те его не слушают. Тогда он сел одному на спину, потом другому на голову и продолжал уговоры. Те знай себе дерутся. "Ах, так? Ну, тогда убейте меня!" И сунулся он между их лбов, а они опять сшиблись. Сорокопут попал словно меж молотом и наковальней. Раздавленный, он испустил дух — да сам и виноват.
Однажды двух дерущихся баранов
Надумал разнимать сорокопут,
Влетел он лихо между лбов бараньих
И тут же был раздавлен ими всмятку.
Подобный случай близок к твоему.
А вот ещё случай. Однажды несколько жителей Варанаси заметили пальму, выращенную пастухами. Один из них полез за плодами. Пока он рвал плоды и бросал вниз, из муравейника под пальмой вылезла кобра и поползла вверх по стволу. Стоявшие внизу попробовали палками согнать её, да ничего у них не вышло. Крикнули верхнему: "К тебе лезет кобра!" Он перепугался, завопил. Тогда нижние растянули за четыре угла крепкое полотнище и велели тому прыгать. Он прыгнул и угодил точно в середину. Но те, что держали полотнище, не устояли от удара, стукнулись лбами, поразбивали друг другу головы и тут же испустили дух.
Однажды четверо товарища спасали
И растянули парусину для него,
Но друг о друга черепа поразбивали –
Подобный случай близок к твоему.
А вот и ещё случай. Однажды в Варанаси воры стащили ночью козу и собрались зажарить и съесть её в лесу. Завязали они ей морду, чтобы не блеяла, и оставили лежать связанной в бамбуковых зарослях. На следующий день пошли за ней, а ни ножа, ни меча с собой не захватили. Пришли на место, говорят:
"Ну, давайте нож, будем её резать и свежевать". Глядь — а ножа-то ни у кого и нет.
"Что делать, без ножа не зарежешь! Отпустим-ка её. Она, должно быть, везучая". Козу развязали, и стала она весело прыгать среди бамбука. А рядом в кустах был припрятан тесак; его оставил какой-то корзинщик, что приходил туда за бамбуком и собирался вернуться ещё раз. Его-то коза и задела случайно копытами. Тесак с шумом упал. Воры подбежали на подозрительный шум, увидели тесак, обрадовались, тут же козу зарезали и освежевали. Так она сама накликала свою смерть.
Резвилась раз коза среди бамбука
И на тесак случайно наступила.
Им тут же перерезали ей горло.
Зато те, кто держат язык за зубами и говорят в меру, — продолжал Таккария, — избавляются от смертельной опасности, как случилось с киннарами. Как-то раз потомственный охотник из Варанаси изловил в Гималаях парочку киннаров и принёс показать их царю. Царю прежде киннаров видеть не приходилось, вот он и спрашивает:
"Что в этих тварях хорошего, охотник?" –
"Они, государь, нежно поют и изящно танцуют. У людей ты такого пения и танцев не сыщешь". Царь богато наградил охотника и говорит киннарам:
"Ну, пойте же, пляшите!" А те смутились:
"Если мы запоём, а слова выговаривать ясно не сможем, то получится, что мы плохие певцы. Нас станут ругать и бить. А когда много говоришь, то и солгать не долго". Киннары убоялись солгать и не стали ни петь, ни танцевать, как их царь ни упрашивал. Наконец он рассердился: "Раз так, отдайте их на кухню зажарить:
Это не боги и не гандхарвы,
Просто обычная дичь лесная.
Первую мне на ужин зажарьте,
Второго зажарите мне на завтрак".
"Царь сердит, — подумала супруга киннара. — Он и впрямь нас зарежет. Сейчас молчать нельзя". И она сказала:
"Сотни и тысячи слов неудачных
Слога не стоят в удачном слове.
Нас неудачные речи пятнают.
Вот почему, государь, мы молчали, –
Не потому, что ума не хватило".
Царю такая речь понравилась, и он сказал:
"Ту, что сказала, освободите
И отведите назад в Гималаи.
А этого забирайте на кухню,
Зажарите мне его на завтрак".
"Если я промолчу, он непременно велит меня зарезать, — подумал киннар. — Молчать не время". И он произнёс:
"Зависят всходы от дождя,
Зависят люди от коров,
Так я завишу от тебя,
А от меня — моя жена.
Останется она вдовой –
Тогда и отпускай её.
Государь, — продолжал он. — Не потому мы молчали, что говорить не хотели; просто мы знаем, как трудно произнести что-то безупречное:
Увы, хулы не избежать,
Ведь вкусы у людей несхожи.
За что похвалят одного,
За то другого поругают.
Вот у нас, у киннаров, ценится молчание, а у людей, выходит, ценны слова.
Для каждого чужая мысль безумию подобна,
Своя же мысль для каждого — единственно верна.
Ведь мыслит всяк по-своему, людей на свете много,
Чужим умом повелевать ты всё равно не сможешь".
"Умён киннар, сущую правду говорит", — подумалось царю, и он благосклонно сказал:
"Сначала, киннар, ты молчал упорно,
Но слово произнёс, страшась угрозы.
Зато теперь свободен ты и счастлив.
Полезны были людям твои речи".
Царь велел посадить киннаров в золотую клетку и вручил её охотнику:
"Ступай и выпусти их на том самом месте, где изловил".