— Так точно…

Удовлетворенный понятливостью ученика, Кирилов продолжал. Последовал новый рассказ — о хождении пропагандистов со словом социализма на устах в деревни и села, о том, как ничего не поняли мужики в этом социализме и как переловила тогда полиция крамольников — «две тыщи поймали, а скольких не поймали…». А из непойманных года два назад образовалась новая партия — «Земля и воля». Она попыталась изложить задачи революции так, чтобы сделать их понятными самому темному крестьянину. «Власть — народу, земля — крестьянам» — вот каков был ее лозунг!

— Ну-с, какой, Клеточников, можешь сделать вывод из рассказанного мной сегодня?

— Видите ли… — начинающий агент невольно оттягивал время, пытаясь сообразить, чего же от него ожидает услышать строгое начальство. — Можно так понять, ваше превосходительство, что тонкости взглядов — все эти анархизмы, федерализмы, унитаризмы и прочие чужеземные «измы» — сие не слишком волнует землевольцев… Не так ли? Может быть, в их организации главное, чтобы новый член «Земли и воли» просто ненавидел устои государственного порядка в империи и хотел бы с ними бороться? И еще — чтобы он был лично честен, не подражал бы Сергею Нечаеву? Вот-с мои выводы…

— В точку попал! — шеф одобрительно закивал головой. — Так, Клеточников, и делай! Ругай правительство, ругай полицию, ругай суды, что хочешь, однако в тонкости не влезай. Запутаешься. И не пьянствуй. Не кути. Не картежничай. Картами грешишь, знаю, это бросить надо. К тому я и вел разговор, чтоб ты понял… Сколько у нас агентов на пьянстве да на картах засыпалось! Главное, значит, ты усвоил. Считаю, что готов искать врагов внутренних. Поздравляю. Ниточку на первый раз тоже дам, потом уж сам искать будешь. Мадам знакомила тебя с Ребиковым?

Клеточников подтянулся, внимательно глядя в рот шефу:

— Так точно-с.

— Сей студентик был подготовлен нами к высылке. Но… решено отложить ее: за ним желательно, оказалось, понаблюдать… Может, наколешь рядышком очень крупный объект! Есть у нас о нем такая информация, — щегольнул Кирилов модным иностранным словечком и от удовольствия даже пальцами щелкнул.

Итак, наступило оно, наконец, печальное прощание с «мадам»! Как она плакала, расставаясь с другом, больше того — с крестником по секретной службе! Но пришлось подчиниться дисциплине Третьего отделения! Ведь Клеточников переезжал на квартиру к Ребикову, к своему поднадзорному…

— Обещайте, милый друг, никогда, никогда меня не забывать!

— Обещаю, мадам, от всей полноты сердца. Вы тоже не забывайте.

Друзья на прощанье расцеловались.

 БЕЗДАРНЫЙ ШПИК

— Хочешь в городе до весны протянуть?

Высокий лохматый Ребиков лишь устало пожал плечами: чего спрашивать, чего дразнить его душу тем, что не может, не в силах сбыться?

Уже несколько лет помогал он землевольцам: прятал у себя на квартире подпольщиков, переносил нелегальную литературу в тайники, выполнял разные мелкие поручения товарищей. До сих пор все сходило студенту гладко. Однако недавно полиция произвела внезапный обыск у него на квартире, и за иконой жандарм обнаружил три спрятанных номера подпольной газеты. С таким «поличным» по всем статьям полагалась немедленная административная ссылка — если не в отдаленнейшие места Сибири, то уж, во всяком случае, в «места не столь отдаленные». Странно, однако, было, что его не взяли сразу же — чего-то они ждали. Собственно, он давно понимал, что рано или поздно провалится, — сколько веревочка ни вейся, кончик найдется, — и внутренне готовился, но…

Но обидно, страшно обидно, что это случилось именно сейчас, за несколько месяцев до защиты диплома! Если бы дотянуть в городе еще хотя бы полгода — до весны… С дипломом врача в кармане ему не страшны никакие «не столь отдаленные места» — он и сам собирался, закончив Медико-хирургическую академию, покинуть Петербург, отправиться в глухую деревню и лечить там народ. Но недоучившийся студент, что он сможет сделать в местах ссылки, в деревне, как заработает на жизнь, кому он будет нужен? Ведь лечить больных никто без диплома не позволит, а другого он ничего не умеет…

— Так хочешь протянуть в Питере до весны? — усмехнувшись, еще раз спросил его Иван Петрович.

Ребиков вдруг почувствовал, что говорят с ним всерьез, встрепенулся.

— Конечно. Зачем вы спрашиваете?

— Я познакомился недавно с одним шпионом, которого начальство как раз надумало приставить к тебе, — медленно, как бы одно за другим, цедил слова его собеседник, о чем-то раздумывая.

Ребиков нервно подскочил на стуле, недоумевающе уставился на Дворника, потом пересел на кровать, забарабанил пальцами по спинке.

— Ну? Что?!

— Так себе человечишка, мелкая тварь. Знаешь, из той породы филеров, от которых можно на улице отвязаться, сунув им в лапу пару целковых, на худой конец красненькую.

— Да не тяните душу, Иван Петрович! Что же?

— В общем мне с ним удалось столковаться. Ему нужна квартира, филер этот из приезжих, нездешний… так что вы будете вместе жить. За квартиру же платить придется тебе одному. Согласен? Не слишком ли накладно будет? Это вся ему плата за услугу, заметь себе…

— Да что вы!

— С него за глаза хватит, помни, не вздумай сам его подмазывать — испортишь всю музыку. Такой народец распускать нельзя, нельзя показывать им, что слишком ценишь их услуги. У будущего твоего соседа характер весьма ленивый, поэтому доносы тебе придется писать на самого себя. Это обязательно.

— Ого!

— Да, это его единственное, но совершенно непременное условие. Иначе он никак не соглашался. На себя же филер берет обязательство точно переписывать твои сочинения и относить их по начальству. Остальное, значит, зависеть будет только от тебя самого: сколько времени сумеешь заинтересовать своей персоной и своими связями жандармов. Кто знает, может, ты и успеешь сдать экзамены, получить диплом. Попробуем?

Ребиков вскочил, бросился к гостю.

— Предел жизненных мечтаний! — восторженно бормотал он, пытаясь в избытке чувств обнять Ивана Петровича…

С той поры вперемежку с дипломом он стал сочинять на себя доносы. Увы, оказалось, что это не простое дело и требует оно специфических талантов. Доносы у Ребикова получались неяркими, куцыми и фальшивыми. Только раз вышло правдоподобно, когда свидание с дядей-генералом было изображено в виде конспиративной встречи с вожаком подполья.

Две недели филеры выслеживали генерала, пока тот не заметил наблюдения. Нахлобучку бедняги получили от самого шефа жандармов!

Все эти недели Клеточникову жилось довольно спокойно; он переписывал ребиковские доносы и доставлял их вместе с прокламациями (взятыми прямо из тайной типографии!) на секретную явку шпионов. Вот и вся служба. Но скоро выяснилось, что такого матерого лиса, как шеф политической агентуры, долго водить вокруг пальца совершенно невозможно.

…В тот незабываемый день Клеточников, прогулявшись по Невскому, незаметно юркнул в парадное трехэтажного дома на углу Фонтанки и поднялся по лестнице на самый верх.

Здесь находился тупик с единственной дверью. Позвонив, он показал открывшему ее человеку записку со срочным вызовом и немедленно был допущен пред очи своего начальства.

Кирилов посмотрел на агента без радости, без восторга проглядел очередной номер подпольной газеты (Клеточников доставил в Третье отделение почти полный комплект нелегальщины) и без внимания прочитал его новый донос.

— В ваших сообщениях, — вдруг отрубил он съежившемуся, оробевшему филеру, — нет главного. В них нет божьей искры! Вы, Клеточников, безнадежны как агент!

Нелепо улыбнувшись, бездарный филер вдруг стал объясняться и возражать.

— Но, в-ваше превосходительство, мне весьма затруднительно служить филером! Слаб здоровьем, страдаю легкими, ноги устают… Опять же близорук… Что же делать?.. В отчаянье прихожу, что не оправдал рекомендации…

Шефу агентуры было трудновато отвечать ему: Кирилов сам принимал Клеточникова в штат, не обратив внимания и не сделав никакого замечания насчет его профессиональной непригодности. Близорукий шпик — ведь сразу ясно было, это курам на смех! Но что прикажете делать с тетушкой? Пристала тогда как банный лист — возьми да возьми. А теперь изволь расхлебывать!