Начальник поста майор Пальшау».
Едва прочитав телеграмму, Кирилов со всех ног кинулся в кабинет шефа жандармов. Минут через пятнадцать он вышел оттуда крайне довольный. Мурлыкая что-то себе под нос, шеф агентуры показал Клеточникову резолюцию Дрентельна. Его высокопревосходительство своим бисерным почерком изволил написать на бланке наискосок: «Не к проезду ли императорского поезда готовился?» Мудрая сообразительность начальства привела Кирилова в столь хорошее настроение.
— Вот кого мы с тобой взяли! — похвалился он. — Это дело без награды не оставят. За работу, Николаша, за работу!
По телеграфу потребовали данные паспорта Ефремова — для проверки; потребовали выслать его фотографию во все губернские жандармские управления для опознания; напомнили насчет подробного рапорта об обстоятельствах задержания; а взрывчатку — хотя она и считалась вещественным доказательством — Кирилов требовать не стал и приказал взорвать там, на месте.
За делами время прошло незаметно. И вот, наконец, пришла телеграмма: литерные поезда отошли от симферопольской платформы. Вот они миновали Харьков… Орел… Калугу…
Поздно вечером 19 ноября пришло сообщение, что царский поезд благополучно прибыл в первопрестольный град Москву.
— Ну вот, братец, отстояли мы вахту, — важно сказал Кирилов. — Можно пошабашить. В Москве государь пробудет денька два, а там за него местное управление отвечает. Иди баиньки, отсыпайся, отдохни, а потом с новыми силами за работу.
Но коллежский регистратор вдруг дрожащими пальцами пододвинул начальнику только что полученную телеграмму. Оказалось, что на подходе к самой Москве неизвестными лицами был взорван второй литерный поезд — свитский! Взрывом разнесло четвертый вагон с багажом — тот самый вагон, в котором должен был находиться император, если бы он ехал этим поездом, а не другим — первым.
— Перепутали поезда! — выдохнул обрадованный Кирилов. — Рука божья спасла государя!
«Нет, это рука Михайлова оплошала», — мелькнуло в голове у Клеточникова. Но он уловил удивленный взгляд начальника и тут же, спохватившись, стал усиленно осенять лоб и плечи широким крестным знамением.
Что поделаешь, раз рука божья!
КИРИЛОВ НАЩУПЫВАЕТ НИТИ
Все русские и зарубежные газеты наперебой угощали читателей новыми известиями о Московско-Курской железной дороге. Подробно описывался сорокапятиметровый подкоп, проделанный под полотно из маленького домика, в котором проживали некие «купцы Сухоруковы», излагались свидетельства очевидцев взрыва и прочие детали покушения.
Первые полосы иллюстрированных изданий несколько дней занимали изображения исковерканного вагона и вскрытой минной траншеи. В передовицах подчеркивалось, что преступники перепутали поезда по божьей воле. Во всех церквах служили молебны.
Однако Николай Васильевич чувствовал, что за этим помпезным ликованием, за официальными выражениями радости по случаю «избавления помазанника» таится панический страх начальства перед могучей силой невидимого врага.
Нет, предержащие власти боялись не только террористов, и опасались они не только за царскую жизнь. Кирилов в разговоре со своим секретарем откровенно признавался ему:
— Ты бы видел пятнадцать лет назад, когда покушение было в первый раз, что на улицах тогда творилось. Люди валом валили на молебны, гимн всюду пели «Боже, царя…», каждый готов был глотку всем нигилистам перегрызть. «Это дворяне, — кричали они, — царя хотят убить, нашего заступника…» Вот так тогда было! Мы наготове день и ночь стояли, чтобы народ мстить за царя на дворян не кинулся да на образованных всяких. Вот с тех пор нигилисты и долбили свое помаленьку мастеровым да мужикам — то книжечкой, то листовкой, то покушением. И что же сейчас? Захожу я вчера в цирюльню — послушать разговоры — и вижу: двое мастеровых сидят с газетами, да не молодые, уже средних лет. Один говорит другому: «Сколько можно на царя охотиться! Ведь это не годится. Это беспорядок в государстве». Понимаешь, он не их, он нас ругает! А другой еще почище завернул: «Надо их, этих, которые с бомбами, вызвать через газету во дворец да спросить: «Чего вы, господа хорошие, от нас хотите?» Ведь они университеты кончали, образованные, не разбойники какие-нибудь, они даром-то убивать не будут. А неправды в матушке России много, ой как много». За пятнадцать лет вот как народ переменился! О чем же он еще через пятнадцать лет заговорит? Вот что по-настоящему опасно.
«А он неглуп», — еще раз мысленно отметил про себя Николай Васильевич. Однако не упустил случая сразу еще больше испортить настроение и без того невеселому Григорию Григорьевичу.
— Вот доклад заграничной агентуры, ваше превосходительство, вчера запрашивали…
Кирилов бегло проглядел вывод — «резюме» из толстого доклада, сделанный для него секретарем. Там сообщалось о резком падении политического авторитета правительства Александра II в Европе, о резком понижении курса русских ценных бумаг на чувствительных барометрах политической погоды — европейских биржах. Опытные банкиры, говорилось далее в докладе, побаиваются наступления революции в самом ближайшем будущем и решительно настроены не давать больше денег взаймы царскому правительству. А без внешних займов — Кирилов это пони-мал — финансовое положение империи станет совсем тяжким, и это, в свою очередь, приведет к новым внутренним обострениям.
— Грому-то от этого взрыва на весь мир, — мрачно прокомментировал доклад Григорий Григорьевич. — Недаром сегодня Александра Романовича Дрентельна и все начальство в Зимний вызывали…
Подлинное содержание беседы шефа жандармов с царем так и осталось для Клеточникова тайной. Однако в Третьем отделении сплетничали, что царь напомнил Дрентельну предсказание госпожи Ленорман. Знаменитая парижская гадалка на кофейной гуще некогда сообщила императору в Париже, что ему удастся дожить до восьмого покушения: если он переживет и восьмое, то будет здравствовать до глубокой старости. Придворные дамы наперебой подсчитывали число покушений: в 66-м году стрелял Каракозов, в 67-м — Березовский, в 79-м — Соловьев, и вот сейчас четвертое покушение! Да, у Дрентельна осталось всего три покушения в запасе. Не везет бедному генералу — сначала его самого чуть не застрелили, а теперь под угрозу поставлено то, что Дрентельну дороже самой жизни, — его придворная карьера. Кому нужен начальник службы безопасности, который не знает ни одной фамилии, ни одной явки, ни единого адреса заговорщиков и даже не может добиться опознания уже задержанных преступников! Поговаривали, что отставка Дрентельна почти решена.
Вернувшись из дворца, шеф жандармов собрал руководителей отделов, экспедиций Третьего отделения. «На божью волю больше не рассчитывать! — грозно предупредил он. — Или найдите концы — или головы долой! Свято место пусто не бывает, на ваши кресла, господа, найдутся более молодые и более способные люди».
Впервые за долгие годы службы действительный статский советник Кирилов почувствовал серьезную угрозу своему положению. Нет, нет, он в отставку не хочет! На старости лет, наконец, добился настоящей власти, влияния, а главное, большого жалованья — и так быстро лишиться всего этого!
— Ваше высокопревосходительство, — еле выговорил сразу постаревший Григорий Григорьевич, — есть неплохая новость. Полковник Новицкий из Киевского управления установил по фотографии личность задержанного Ефремова. Это сын киевского купца, некто Григорий Гольденберг, два года назад бежавший из холмогорской ссылки.
— Вот и расследуйте дело этого Ефремова-Гольденберга, — приказал шеф жандармов. — Займитесь им лично, это ваш последний шанс, Кирилов.
После совещания Кирилов засел за подробный рапорт майора Палынау об обстоятельствах задержания Ефремова. С карандашом в руках он помечал на полях все непонятные обстоятельства, ставил знаки вопроса на полях, пытался определить линию следствия.
Ефремов приехал в Елисаветград из Одессы и привез оттуда чемодан со взрывчаткой. Неужели динамитная мастерская находится в Одессе? — удивился Кирилов и подчеркнул это место в докладе.