Да, это был большой успех Третьего отделения! И когда через несколько недель заграничная агентура донесла Кирилову, что Плеханова «засекли» в Женеве, что он все-таки ускользнул, шеф не слишком взволновался, хотя давно мечтал прибрать к рукам Оратора.
— Генерал без армии, — подводил он итоги операции, — пусть себе в Швейцарии почитывает книжечки. А мы пока должны раздавить «Народную волю». Это было и остается нашей главной задачей. Борьба не кончена, она только начинается! — с пафосом закончил он свое сообщение.
Никогда еще Клеточников не видел начальника таким бесконечно уверенным в победе над подпольем. И для этого у Кирилова были теперь все основания.
Все, кроме одного…
ВСТРЕЧА С «САШКОЙ»
Причина неуязвимости немногочисленной «Народной воли» заключалась в ее удивительной конспиративности. Даже случайно захватив в свои руки отдельных народовольцев, Кирилов ничего не мог бы с ними сделать, ибо в Третьем отделении не знали ни единой фамилии членов партии. Агентам было необходимо заполучить хоть какого-нибудь осведомителя в рядах террористов — без этого тайная полиция лишалась всей своей силы и мощи.
Осенью 1879 года большие надежды возлагались на Жаркова. Лучшие мастера сыска разработали для него план проникновения в «Народную волю», хитроумные маневры, казалось, обеспечивали этому делу верный успех. Кирилов приснился самому себе тайным советником и даже кавалером ордена Белого Орла, да и все остальные агенты мечтали о наградах и орденах.
Неожиданно донесения от Жаркова перестали поступать. Вскоре его разыскали…
Клеточников как раз присутствовал в кабинете, когда побелевший Кирилов дочитывал отношение петербургского полицмейстера. Александр Жарков, агент по кличке «Наборщик», был найден будочником примерзшим к льдине. Голова его оказалась размозженной выстрелом в упор из крупнокалиберного револьвера. К телу была приколота записка: «Такая смерть ждет каждого предателя…»
Тяжело восприняли гибель Жаркова в Третьем отделении. Одной пулей народовольцы оборвали все главные нити и уничтожили надежду полиции быстро покончить с подпольем. Как туча черный бродил по зданию смятенный и растерянный Кирилов. И тяжелые, усталые складки пролегли у губ его любимца и секретаря Клеточникова.
Вскоре после расправы с предателем Михайлов с удивлением заметил, что у Клеточникова непонятно подавленное настроение. Разведчик осунулся, похудел, глаза его стали воспаленными, на щеках появилась жесткая щетина. Не слишком ли хорошо, удивился Дворник, играет Клеточников перед начальством свое отчаяние от неудач Третьего отделения?
— Что с вами творится, Николай Васильевич? — как-то спросил он.
— Мне трудно объяснить… — Николай Васильевич опустил голову. — Как будто изнутри грызет: «Убийца! Убийца!» По ночам кровь снится, покойники, и будто я убиваю человека.
Михайлов внимательно слушал. Да, хороший он человек, этот Клеточников. А хорошему человеку трудно поднять руку на другого человека — даже на провокатора или жандарма. Нечто подобное испытали в свое время многие подпольщики. Сергей Кравчинский, например, двадцать раз выходил на встречу с шефом жандармов Мезенцевым и все не мог пустить в ход спрятанного за пазухой кинжала. Только услыхав о казни революционера Ковальского, совершенной по приказу этого Мезенцева, подпольщик нашел в себе моральную силу привести в исполнение приговор партии и уничтожить шефа жандармов. Да, состояние, у Клеточникова знакомое, но как с этим справиться?
— Это у меня еще после Рейнштейна началось, — виновато улыбаясь, вымолвил Клеточников, — а сейчас особенно… Может, потому, что один я все, а среди них, среди подлых, разве поймешь, что хорошо, что дурно! Мне бы с товарищами повидаться, поговорить… Необъяснимо, но, я уверен, поможет это…
— Ох, не хочется мне показывать вас никому! — вырвалось у Михайлова. — Уж вы-то, кажется, знаете, как это бывает… Кто-нибудь кому-нибудь слово лишнее, даже не скажет — намекнет, а там… Да и товарищи — разные у них бывают дороги. Тяжело об этом думать, а приходится!
Клеточников замолчал. Но таким скорбным было это молчание, что Михайлов невольно задумался: а может, уступить его просьбе? Как раз сейчас в гостинице его дожидается Сашка — самый нужный для Николая Васильевича человек, надежный и молчаливый. Риск от встречи с ним для Клеточникова, по правде говоря, невелик — Сашка не разболтает и не выдаст, это исключено. Пожалуй…
Еще раз Михайлов мысленно взвесил в уме все «за» и «против».
— Хорошо. Мы отправимся сейчас ко мне в «Москву». Там вы увидите человека, который ликвидировал Жаркова. Можете говорить с ним сколько угодно и о чем хотите. Единственное условие — не называть себя и свое место службы. Человек он верный, но, знаете, излишек осторожности не помешает.
Впервые шли они вдвоем по улице. Рядом с солидным чиновником Третьего отделения петушком вышагивал фатоватый прощелыга, мелкий волокита, который все время заглядывал под шляпки встречным барышням, заигрывал с ними, оборачивался вслед и в эти считанные секунды успевал краем зрачка зацепить, ощупать, оценить каждый силуэт, возникавший у него за спиной. «Попробуй выследить такого!» — посочувствовал Клеточников агентам Третьего отделения.
Через полчаса они подошли к «Москве». В вестибюле навстречу Михайлову поднялся не один, а два человека. Даже со стороны стало заметно, как разозлился Дворник, увидев второго гостя. Он задержал шаг, будто намереваясь круто повернуть к выходу, но уже поздно было — оба увидели спутника Михайлова. И хозяин, яростно печатая шаг, прошел в номер.
«Здравствуйте» вышло предельно сухим. По лицу Дворника шли красные пятна от раздражения. Ох, достанется Преснякову за его расхлябанность, за беспечность и развинченность! Ну зачем, с какой стати он привел с собой в гостиницу этого дружка Ваню Окладского! Конечно, Ванечка — надежный товарищ, но к чему лишний раз с ним шляться на конспиративную явку! Друг? Что с того? Это подлость — шататься с другом куда тебя не просят, взвинчивал себя Михайлов. Наказать Преснякова! Чтоб неповадно было друзей куда не надо водить.
— Познакомьтесь, — еле сдержав себя, представил он одного из гостей. — Это тот человек, которого вы хотели видеть, — Андрей Пресняков, иначе Сашка.
Сашка медленно протянул руку. Высокий блондин с рыжеватыми усиками, с маленькими прищуренными глазками, он был похож на золотоискателя, пирата или зверолова из романа Джека Лондона. От него веяло холодом и силой.
— А это мой Санчо Панса — Ванечка, прошу любить и жаловать, — насмешливо, но любовно представил Сашка своего спутника.
Ванечка заинтересовал Клеточникова. Он казался полной противоположностью своему Дон-Кихоту: маленький, черный, с длинным лицом и быстрыми глазами. В своем засаленном сюртуке и сапогах бутылкой он напоминал Николаю Васильевичу пензенских прасолов (торговцев скотом), которых часто встречал в детстве.
— Вот что, Сашка, — начал, наконец, Дворник, — этому товарищу надо рассказать про Жаркова. Понимаешь?..
Пресняков повел плечом, что означало: понимаю, чего тут не понять, можно и рассказать… Потом он поглубже уселся на продавленный диван и закурил папиросу.
За окном быстро темнело. Лица Преснякова, затянутого табачным дымком, почти не было видно.
— Я убил его в глухом месте, на Охте. Пригласил якобы для важных переговоров, осмотрелся вокруг, увидал, что за нами никто не следит. Тогда взял за шиворот и объявил, что предательство обнаружено и партия приговорила его к смерти. Он был так ошарашен, что даже не пробовал сопротивляться. Молча выслушал приговор, молча покорился своей участи — принял пулю. Застрелив, я оставил тело на льду и ушел. Вот и все.
В сумерках Клеточникову вдруг примерещилась эта мрачная сцена на Охте. Как живого, увидал он жалкого, перетрусившего, морально раздавленного собственным предательством Жаркова, трепещущего перед грозным истребителем шпионов.