— Ты кумир для моего сына, — на пороге показалась хозяйка дома, госпожа Ериния.

— Да уж, — протянул Праворукий. Весёлая улыбка мигом сползла с его лица.

— И уделяешь больше времени ему, чем мне. — В её голосе слышались капризные нотки.

Не ответив, Уги отвел глаза и вышел на веранду. Прибрежный бриз освежил морской прохладой разгорячённое лицо. Зима в Отаке отличалась от зимы на родине. Отакийцы не знали ни снега, ни холодов. Благодаря тёплым течениям климат на этом берегу Сухого моря был умеренно мягким. В то время, как берега Герании сковывал лед, а леса Синелесья и вершины Гелейских гор утопали в снегах, сюда морской бриз лишь изредка приносил северную свежесть, остужая нагретую ласковым солнцем черепицу крыш и раскалённые камни мостовых.

— Как же мне нравятся твои сильные руки, — Ериния коснулась тонкими пальцами его трехпалой ладони.

Уги отдёрнул руку.

— Ты меня избегаешь? — удивилась женщина.

— Послушай, — ответил он после долгой паузы, — спасибо тебе за всё, но… отпустила бы ты меня. Не могу я смотреть в глаза твоему мужу.

— Тогда смотри в мои, — улыбнулась она, касаясь холёным пальчиком его плотно сжатых губ. — Поцелуй меня.

— Ериния, пойми, это нехорошо.

Праворукий смотрел, как ночной мотылёк бьётся об оконное стекло веранды, и думал, что его не должно было оказаться здесь среди бела дня, и в это время года. В почем, как и его самого не должно было оказаться в этом доме, в этом городе, в этой стране. Но он был здесь и чувствовал, как испепеляющий взгляд чёрных глаз сверлит его висок.

— А теперь послушай, раб, — голос женщины стал жёстким, глаза сузились, уголки губ опустились в высокомерной гримасе, — видно ты забыл, что здесь я решаю, что хорошо, а что нет. Поэтому знай свое место. А оно каждую ночь в моей постели. Всегда помни об этом. Ночью жду.

Резко развернувшись на каблуках деревянных сандалий, она надменно вскинула голову и ушла прочь. Уги передёрнуло. Как же он устал от всего этого. Как просто было дома в деревне — дал в зубы заносчивым парням, в ответ получил зуботычину. То же и на войне — впереди враг — бей врага, рядом товарищ — спасай товарища. Даже на галере все было предельно ясно — греби под барабанный бой как все и постарайся не сдохнуть до прибытия в порт. Здесь же, в белоснежном роскошном доме жизнь для Праворукого превратилась в кромешный ад. Хозяин дома господин Бернади оказался на удивление добрым и порядочным человеком. К Уги он относился скорее как к свободному человеку, нежели как к рабу. Когда же Праворукий подружился с его восьмилетним сыном, хозяин и вовсе причислил бывшего галерного гребца к членам семьи. Уги искренне полюбил и смешливого сорванца и его добродушного папашу, господина Бернади. Пепе был прекрасным ребенком — живым и смышленым, излучающим такую энергию счастья и радости, которой хватило бы на весь дом. Мальчик быстро привязался к грубоватому, нелюдимому геранийцу, и тому порой казалось, что этому проказнику удалось растопить его зачерствелую в бесконечной борьбе за жизнь душу. Он полюбил юнца всем сердцем, с уважением относился к его отцу, и все было бы замечательно, если бы не жена хозяина и мать Пепе, ненасытная Ериния. Уги понимал, что именно ей он обязан своей сытой и уютной жизнью в отакийском особняке, но сердцем и душой не принимал такой цены. Хозяйка была весьма хороша собой и умела быстро добиваться от геранийца готовности к тому, чего от него ожидала. И он, несмотря на внутреннее отрицание, всё же с неизменным постоянством доставлял ей это удовольствие. Но по утрам возвращаясь из покоев женской половины дома, он испытывал неуютное гнетущее омерзение. Праворукий искренне полагал, что добряк Бернади скорее всего догадывается о его ночных визитах в опочивальню его сладострастной женушки, но опасаясь скандала, не подает виду. Может, было и не так, но сама мысль о том, что так может быть, еще сильнее угнетала парня.

— Твоей вины в том нет, — философски рассуждал Гелар, — не тебя, так другого она все одно затащит в постель. Ты лишь инструмент для неё.

Но слова не утешали Уги.

— Рассказать бы про потаскуху мужу.

— И чего добьёшься? — осаживал его Гелар. — Пожалей бедного Бернади, и подумай о Пепе. Видишь ли, любовь она разная. Бывает обманчивая, которая не дает вздохнуть, забирает силы и медленно убивает. Знаешь, что тебя используют, не любят. А бывает настоящая, что наполняет энергией, окрыляет, превращает в сверхчеловека. Именно так любит тебя малец. И не его вина, что его мать любит тебя по-другому.

— Да уж, любовь. Не думал, что так вляпаюсь.

— В этом мире все друг друга используют в той или иной степени. Кроме детей. Но и они начнут, когда подрастут и столкнутся с лицемерием взрослой жизни. Пополнят ряды лицемеров, то есть повзрослеют. Не помогай мальчонке взрослеть раньше срока. В идеале лучше ему всегда оставаться ребёнком. И любит он тебя настоящей любовью, а расплачиваешься за неё ты в постели его матери.

Усилиями учёного северянина, а так же общаясь с юным Бернади, Уги довольно быстро выучил отакийский, чему был удивлен. Очевидно, имел природную тягу к обучению. Стараниями Гелара Праворукий научился сносно читать, благо в обширной хозяйской библиотеке нашлись книги на родном геранийском. До обеда, когда Гелар возился в саду, Уги помогал по хозяйству: носил воду на кухню, передвигал при уборке мебель, чистил конюшню. После обеда по обыкновению либо пропадал в библиотеке с Геларом, либо играл с Пепе в детской или на веранде. Ночами же похотливая Ериния непременно ожидала его в своей спальне. И если он не приходил, то сама наведывалась в его келью.

— Не пойду к ней сегодня, — бормотал Уги, стоя на веранде со сжатыми от злости кулаками, — и выгоню, если сама заявится.

Отакийская теплая зима подходила к концу. В саду под верандой суетился Гелар, разрыхляя влажную почву вокруг желтеющего эрантиса. Над крышей разливался трелью древесный стриж.

Мысль о побеге мучила давно. Терять нечего. Что с ним сделают, если поймают? Да ничего такого, чего стоит опасаться! Уж столько раз умирал, что давно перестал бояться смерти. Плевать! Пусть повесят или продадут в рабы, но так дальше нельзя. Вот и мальцу в глаза стыдно смотреть. Он его любит как родного. Он для него Бог. А он с его матерью…

— Змея!

Гелара в свои планы Уги решил не посвящать. Тот удивительно быстро нашел общий язык с господином Бернади, и практически каждый вечер оба уединялись в библиотеке за бокалом вина в рассуждениях о вечном. Уги решил, что ученый должен остаться. Он доволен работой в саду, счастлив в окружении книг и отличный собеседник хозяину.

Сам же Уги всё чаще думал о побеге, для чего под подушкой припрятал украденный на кухне длинный разделочный тесак. Вместе с тем надеялся, что оружие не пригодится. Из охраны в доме: у ворот два ночных стражника, да два больших черных кобеля, которых по ночам выпускают из вольера. Улизнуть было не сложно, но чтобы переправиться через море, нужны деньги, а они находятся в хозяйском кабинете, в ящике письменного стола.

— Там их целая куча, — как-то похвастался Пепе, вертя перед носом блестящей монетой с изображением отакийской принцессы, — оттуда отец и дает на сладости, когда кухарки берут меня с собой на базар.

Праворукому было противно от одной только мысли о воровстве, но делать нечего, жалование, как и все слуги, ни он, ни Гелар не получали. Платить им просто не имело смысла — прислуга жила на всем готовом. Но бесплатно ему не переплыть Сухое море, и это была единственная проблема, из-за которой он постоянно откладывал побег. Нет, не единственная. Была ещё одна.

— Ты всегда будешь со мной, правда, Уги?

В такие минуты большие глаза Пепе смотрели на бывшего мечника так искренне и доверчиво, что тот отводил взгляд, пытаясь проглотить перехвативший дыхание ком в горле.

«Сбежать от потаскухи, означает бросить мальчишку, — эта мысль не давала покоя. — Что он подумает обо мне…»

Наконец он решился. В одну из безлунных тихих ночей уходящей зимы Уги не остался до утра у Еринии и вышел из опочивальни ближе к полночи.