«О, конечно же, здесь, без всякого сомнения. Учти, что мы свободны от всего, что так часто нам мешало. Франц-Йозеф упомянул недоедание. Можешь назвать это настоящим голодом. Иными словами, забота об удовлетворении физических потребностей. Здесь мы от нее избавлены. Равнодушие публики – слава Богу, здесь этого нет. Трудность донести свои работы до слушателя и получить признание – здесь это не проблема. У нас есть чудесное жилье – например, этот домик. Франц тоже живет в очаровательном доме, где он счастливо проводит день за днем, а день здесь очень длинный, как ты, Роджер, я надеюсь, уже заметил. Что здесь еще хорошего?»
«Нет музыкальных критиков, – ухмыльнулся Франц-Йозеф, – хотя мне, к счастью, не довелось страдать от этих странных людишек. Не подумайте, что моя музыка была настолько идеальна, просто я жил в то время, когда музыкальная критика еще не являлась темой разговора для каждого невежды, считающего, что он что- то понимает в музыке. Сейчас, как я понимаю, это вошло в обычай на Земле. Ваша страна была очень благосклонна ко мне, друзья мои», – добавил он, обращаясь к нам.
«И ко мне тоже, – сказал Петр. – Хотя все они считают нас мертвыми. Только подумай, Франц, какую бы сенсацию мы произвели, если бы со всеми остальными взошли на какую-нибудь концертную площадку на Земле, один за другим или держась за руки. Какой бы это вызвало переполох! Подумай, сколько денег мы бы заработали, и сколько бы заработали на нас».
«Последнее более вероятно», – заметил Франц.
«А потом взялись бы за дело критики. Они разрезали бы наши симфонии и другие вещи на мелкие кусочки и поместили бы их под свой музыкальный микроскоп, указывая нам, где мы что-то сделали не так, как мы должны были это сделать, и о чем мы думали, когда писали свою музыку. И никто бы не понял ни слова из того, что они сказали, и менее всего они сами. Но они были бы очень довольны собой, воображая себя людьми высшего порядка. Нет, я не думаю, что это было бы забавно. Здесь нам намного спокойнее. Мы среди друзей, мы избавлены от всех проблем и забот, и особенно, от самого большого ужаса – страха исписаться. У нас всегда найдутся слушатели, и нам не нужно идти со шляпой в руке к какому- нибудь типу, который будет нас эксплуатировать. Так приятно быть среди своих коллег, добродушно подшучивать друг над другом, зная, что за этим не кроется никаких злых намерений. Жаль, что на Земле больше не осталось композиторов, которых можно было бы назвать таковыми».
«А они вообще есть?» – спросил Франц.
«Кажется, все они давно уже присоединились к нам, – ответил Петр. – А вы что скажете, монсеньор?»
«Ну», – начал я, но тут вмешалась Рут.
«Знаете, Петр, при малейшем поводе монсеньор приходит в ярость. С тех пор, как он познакомился с вами и начал обучаться у вас, он очень откровенно высказывается о земных композиторах».
«Видите ли, в чем дело, – попытался объяснить я сквозь смех, который вызвали слова Рут, – чтобы дать истинную картину этого мира, нужно говорить правду. Это очевидно и элементарно. Факт, что на Земле в данный момент нет настоящих композиторов. Я заявляю это с полной ответственностью. Ныне живущие композиторы не достойны этого звания. Ты правильно заметил, Петр, все истинные мастера давно уже присоединились к нам здесь. Музыканты продолжают приходить к нам, но они оставляют на Земле свои ужасные творения, и с теми, что приходит им на смену, будет то же самое.
Говорят, на Земле все духовные откровения закончились. То же самое можно сказать и о настоящей музыке».
«Мы слышали об этом, – сказал Петр, – но неужели все действительно так плохо? Я имею в виду в музыке?»
«Да, это так. Я не преувеличиваю. Рут поддержит меня, потому что сама кое-что слышала. Роджер совсем недавно покинул Землю. Ты когда-нибудь слушал то, что называют «современной» музыкой, Роджер?»
«Да, но не много. Я просто не выдержал».
«Мы время от времени слышим об этом, – заметил Петр, – но мы даже не подозревали, что все так ужасно. А что говорят обо всем этом наши любезные критики?»
«Замечательные вещи. Они превозносят это как творения великого гения и обманывают публику, заставляя ее поверить в то, что та или иная пьеса удивительно мелодична, в то время, как мелодичности в ней днем с огнем не сыщешь. И то же самое можно сказать о живописи. Вы просто не представляете, какая ужасная мазня приобретается за фантастические деньги для публичных выставок. Кошмар – это еще мягко сказано».
«Но как вы объясните то, что общество принимает все это?»
«Возможно, здесь две причины: некая форма умопомешательства или чудовищная мистификация. Принимают и ужасные картины, и отвратительную музыку. Это образ жизни на Земле – культ всего отвратительного, уродливого и чудовищно безобразного. Этот яд просочился во все виды искусства».
«О, господи, – заметил Франц, – после того, что вы сказали, монсеньор, я рад, что мы подальше от всего этого».
Нас позабавило замечание Франца, потому что он оказался в духовном мире задолго до того, как в искусстве начался упадок. Петр Ильич тоже находился здесь уже довольно долгое время.
Петр подошел и встал рядом с Роджером, который продолжал изучение музыкальных партитур.
«Можно мне посмотреть это поближе?» – спросил он.
«Конечно же, мой дорогой, делай все, что тебе хочется, – ответил Петр, – здесь нет формальностей».
«Да, я знаю, сэр, монсеньор и Рут все время говорят мне об этом. Но я еще не привык».
«Это придет с опытом, – улыбнулся Петр, – начинай прямо сейчас».
«Вы знаете, они мне показывали этот мир, и все здесь так добры и любезны. Начинаешь чувствовать себя очень значительным человеком. Монсеньор и Рут потеряли из-за меня ужасно много времени».
«Не потеряли, Роджер, не потеряли, – ответил Петр. – Здесь никто не теряет времени. Здесь нет времени, чтобы его терять. Звучит двусмысленно, правда? Может означать все, что угодно».
«Ты должен кое-что знать, Роджер, – сказал я, беря одну из партитур. – Ты разбираешься в нотах?»
«Боюсь, не очень».
«Ну, что же, тогда ты, может быть, узнаешь эту мелодию?» – и я напел мотив, знакомый всему миру, что весьма позабавило Петра.
«Боже мой, – воскликнул Роджер, и это…»
«…из партитуры, которую держит в руках монсеньор», – закончил Петр.
Я передал манускрипт Роджеру, который перевел взгляд с нее на Петра, затем открыл первую страницу, прочитал название и имя композитора, и у него перехватило дыхание.
Франц с дивана наблюдал за происходящим. «Ну, что, Роджер, наконец-то ты открыл страшную тайну. Это отвечает твоим ожиданиям? Или ты ждал другого?»
«Итак, Роджер, мы обещали тебе сюрприз, и мы сдержали слово. А теперь нам пора. Поступило сообщение, что нас собираются навестить. Так что возвращаемся домой».
Мы поблагодарили Петра за гостеприимство, а Рут напомнила ему о новом скерцо. Он пообещал известить нас, когда оно будет звучать в исполнении оркестра и позвать нас, чтобы вместе послушать и посмотреть премьеру.
Пока мы возвращались домой, Роджер выразил свое удивление и восхищение тем, что можно так просто разговаривать и шутить с человеком, имя которого у всех на устах и в том и в другом мире.
«Франц-Йозеф так же знаменит, Роджер, – добавила Рут. – Это удивительный человек. Он написал более ста симфоний, когда жил на Земле».
XIV. Два гостя
«Я заметил, – сказал Роджер, – что здесь не используются фамилии. Я не знаю ни вашей, ни Рут».
Мы возвращались домой после посещения домика в лесу, и наша беседа с друзьями-музыкантами, видимо, породила целую цепочку мыслей в голове нашего протеже.
«Ну, что тебе сказать, Роджер, – ответил я, – дело в том, что фамилии утрачивают свое значение в этом мире. Вновь прибывшему может показаться, что имена используются несколько бессистемно – на этот счет нет определенного обычая или порядка. Это всегда вопрос самой личности, а не ее семейной принадлежности.
Определенный порядок существует только в отношении имен чисто духовного происхождения – они образуются в соответствии с правилами. Каждое из них имеет определенное значение и не относится ни к одному земному языку. Такие имена присваиваются после того, как будут заслужены и получить их можно только через сущностей из высших сфер.