— А... вон оно что... Ну тогда надо было предупредить. А то получилось, что ваша тактика перехлестнулась с нашей стратегией. — Ивакин язвил. Он давно уже просил Бордухарова информировать о некоторых сторонах своей работы, чтобы информация шла из первоисточника.

— Это все Дзасохов, черт бы его побрал, — проворчал Бордухаров. — Так чего вы хотите от перебежчика?

— Немногого. Статью или интервью.

— Кто с ним будет работать из ваших?

— Сарафанов.

Через двадцать минут начальник контрразведки Дзасохов встретил Сарафанова у кафе «Три медведя», Виль сделал вид, что не заметил его, но тот заступил ему дорогу.

— Как ваш роман? — спросил Дзасохов, посасывая пустую трубку.

— Чего вам от меня надо? — нехотя спросил Виль, давая понять, что не намерен разговаривать.

— Вы меня боитесь, Виль, — сказал Дзасохов с усмешкой. — Набедокурили, не так ли?

Сарафанов с выражением дикой тоски огляделся по сторонам, будто собирался совершить преступление, но вместо этого толкнул контрразведчика на тротуар с проезжей части дороги. Мимо на мягких шинах пронесся фаэтон.

— Я вам жизнью обязан, мой юный друг, — полусерьезно поблагодарил Дзасохов.

— Как вы надоели мне, господин Дзасохов. Если бы я чувствовал за собой какой грех, то не стал бы спасать вашу голову от оглобли рысака.

— И пошутить с вами уж нельзя, Вильямин, — притворно вздохнул Дзасохов.

— Шутки у вас какие-то, как у висельника.

— Ну ладно. Больше не буду. Вы мне нужны. Ивакин сказал, что вам предстоит беседа с беженцем.

— Допустим. И что из того?

— Да ничего. Хотел попросить об одном одолжении. — Дзасохов поддел носком ботинка камешек и снизу вверх посмотрел на долговязого Сарафанова. — Пустяк. Я знаю, вы не болтун и умеете держать язык за зубами. Вам известен Заборов Леонтий Михайлович?

— Это тот, который от Семенова тут?

— Ну.

— И что? — Сарафанов остановился, закурил и опять быстро оглянулся. Он не хотел, чтобы их видели вместе.

— Не имею желания пугать, но дело чрезвычайно важное и щекотливое, хотя от вас требуется минимум участия...

Мальков и Сарафанов сидели в летнем ресторанчике на набережной. Столик напротив заняли пожилой лысый китаец с пораженными трахомой глазами и яркая блондинка лет сорока.

— Что это за обезьяна? — тихо спросил Мальков.

Сарафанов хмыкнул:

— Такой обезьяной и я согласился бы стать. Это господин Фу. Владелец угольных копей в Маньчжурии. Миллионер.

— А это его жена?

— Содержанка. Гертруда Шлиппенбах. То ли немка, то ли австриячка. Пристроилась что надо. Себе бы чего-нибудь такое найти, — Сарафанов усмехнулся, прикрыв рот ладонью.

— Вы его знаете?

— А кто не знает, — глянул в их сторону и тут же поймал взгляд Гертруды. — Ничего бабехен. — Так же тихо спросил: — Вери гуд мадам? То-то.

Они помолчали. Сарафанов думал, как приступить к выполнению просьбы Дзасохова, а Мальков — кто будет платить за розовое шампанское.

— Простите великодушно, но я никак не могу понять мотивы вашего, если можно так выразиться, побега. Ну что вы приобрели, оказавшись в Харбине? Рисковали жизнью. Ведь в вас стреляли при переходе границы?

— Нет. Я пароходом удирал.

— Ну вот, не стреляли, так в тюрьме держали, и даже били, а теперь вы бездомный. Бродяга. Горькая, но правда. Так стоило ли рисковать в ваши-то годы? В России вы имели неплохую работу. Авторитет. Жилье. Семью.

— Семьи нет, — хмуро перебил Мальков.

— Ну ладно. А остались вы у разбитого корыта.

— Возможно. Я, конечно, не ожидал встречи с оркестром. У меня тут двоюродный брат жил...

— Брат ваш выехал из Харбина еще в 1923 году неизвестно куда.

Мальков некоторое время сидел опустив плечи, уперев взгляд перед собой. Наконец через силу произнес:

— Благодарю вас.

Мальков находился в таком состоянии, как будто из-под ног выбили землю и он потерял чувство пространства. В голове ни единой мысли, пустота, и в этой пустоте тонкий, как комариный писк, звон.

— Да... положение аховое. Может, стоит вам вступить в боевой отряд? Это, пожалуй, единственный выход. Работу получить без серьезной протекции, даже билетером устроиться, тут невозможно. — Сарафанов задумался. — Потом будто вспомнил: — А какие мотивы вынудили вас покинуть родину?

— Мотивы? Мотивов никаких. Хотели арестовать за спекуляцию. Добрые люди предупредили. Вот, если хотите, какие мотивы. А в основном глупость, как вам уже стало понятно. Вот так.

Сарафанов увидел Дзасохова и еще двоих незнакомых в соломенных шляпах. Они взяли крайний столик,

— Вы считаете, я должен вступить в банду?

— Да нет. Как вам угодно. Слушайте. Вам ни о чем не говорит такое имя: Заборов Леонтий Михайлович?

Мальков наморщил лоб, но ничего не вспомнил.

— А в чем дело?

— Да так. — Сарафанов положил перед ним стопку бумаги с машинописным текстом. — Поставьте свою подпись. Это интервью с вами. Для газеты. И возьмите эти деньги. У нас тут за услуги платят. — Он положил в его карман сверток.

Мальков взял протянутую авторучку и, не читая, подписал.

По водной глади Сунгари носились легкие моторные катера, в парке оркестр ветеранов-колчаковцев исполнял старинный вальс. Полуденная жара спала, от реки потянуло прохладой, стало легче дышать. Низко кружились стрижи.

— К дождю, — сказал Сарафанов. — Когда стрижи так летают, непременно соберется дождь.

Мальков, щурясь, посмотрел в небо: оно медленно заплывало серыми растрепанными облаками, тянувшимися с юга по всему горизонту.

— Люблю дождь. Только чтоб крупный. И чтоб пузыри по воде. У нас в Сибири дожди всегда с громом, с молнией. Прелесть. Налетит гроза, нашумит, набедокурит — и нет ее. Только ручейки бормочут, и солнце такое мягкое, умытое, а воздух чистый... — Сарафанов вздохнул, покатал в пальцах папиросу. — Россия...

Харбин. Июль 1927 г.

В Харбин Лескюр вернулся вместе с Косьминым.

— А вы знаете, — похохатывая, говорил Косьмин в поезде, — Вадим Сергеевич подозревал в вас резидента советской разведки.

— Вероятно, я что-то сделал не так?

— Ничего. Это с ним бывает.

— А теперь как он? Разуверился?

— Представьте себе. Оказывается, вы не умеете наматывать портянки и плохо стреляете.

Лескюр долго смеялся.

— Ничего смешного, — посерьезнел Косьмин. — ОГПУ, как это ни горько признавать, работает великолепно. Я готов шляпу перед ними снять.

Они расстались на привокзальной площади.

Хшановский явился под утро, зашел к Лескюру. На нем был новый китайский халат и шлепанцы на босу ногу.

— Где вас черт носил, Ежи? — проворчал сонно Лескюр. Иногда он был с Ежи на ты, иногда выкал. Это зависело от настроения.

Хшановский уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Спросил позволения курить.

— Курите, — разрешил Лескюр. — Только окно распахните.

Хшановский открыл окно и снова сел с мечтательной улыбкой.

— Может, кофе заказать? — предложил он.

— Заказывайте. — Лескюр накинул халат, сходил в ванную, прополоскал рот. — Так где вы плутали? — спросил Лескюр, растирая перед зеркалом набухшую под глазами кожу.

На вызов явилась молоденькая горничная.

— Пару кофе с сахаром, — сказал Хшановский.

Когда горничная принесла подносик с дымящимся в чашках кофе, Лескюр спросил ее:

— Как вас зовут?

— Катя, — ответила девушка.

— Спасибо, Катя.

Горничная ушла, Лескюр отхлебнул глоток и спросил:

— Что у вас случилось? И где вы надрызгались?

Хшановский подобрал длинные ноги.

— Это я чуть-чуть. Вы знаете, Андрэ, в варьете на Офицерской набережной познакомился с землячкой. Зося Шепетовская. Поет там. Скажу вам, такой девушки я еще не видел.

— А что вы там потеряли?

— Я там ничего не потерял. Мне там Бойчев встречу назначил. Ну, немножко выпили. А Зося... Андрэ, вы должны увидеть ее. Вы знаете, как она поет? С ума можно сойти. И все плачут. Жалкие люди. — Ежи по-молчал, помешивая ложечкой сахар. — Потом я проводил ее... Девчонкой влюбилась в юнкера. Убежала из дому. Под Иркутском его убили. И вот в Харбине оказалась.