Дорога на Мухачино. Август 1927 г.

Трое на конях возникли внезапно, как из-под земли. Коренастый в кубанке, поигрывая плетью, спросил:

— Ты чей будешь?

Сокорь растянул рот в радостной улыбке, пихнул Трухина в бок локтем, подмигнул Леньке:

— А я знаю, чей он. Ей-богу знаю. Я его видал в Мухачино, все вынюхивал чего-то там. Чакист он, братцы. Ей-богу чакист. И Гошка говорил, чакист он.

— Ты что, действительно чекист, или он врет? — спросил дружелюбно Трухин, перепоясанный пулеметными лентами. — Ты не бойся, говори.

Ленька понял, что перед ним бандиты и вряд ли он сможет выкрутиться. Он не успел дойти до тайника. Если бы они узнали о тайнике...

— А вам какое д-дело? — дерзко сказал он. Чуя жеребцов, внизу, в лощине у копешки, подала голос Хроська. И тут же тот, кто был в кубанке, ожег Леньку плеткой. Его принялись стегать, приговаривая:

— А... чакист... Попался...

Губанов перевел коня на аллюр, — торопился затемно побывать в монастыре: надо было повидаться с Вандой, потом отправиться в Терновый к приходу «Чилима». А еще он надеялся побывать в Черемшанах, чтоб встретиться с Шершавовым.

Ванда металась по келье. Увидев Губанова, бросилась к нему:

— Там мальчишку из Черемшан пытают... Совсем ребенок еще. Они убьют его... Это Айбоженко.

— Где? — спросил Губанов, чувствуя, как ослабели и стали чужими ноги.

— Это как на заимку Хамчука, так вправо, за болотцем. Они же звери...

Губанов не стал выяснять, как там оказалась Ванда. Он круто повернулся и побежал к потайному выходу.

— Ладно, бес с ним, — сплюнул Айбоженко, — он уже изошел юшкой. — Пнул Теткина и попросил махорки на закрутку у Сокоря. Тот с неохотой подал тугой расшитый стеклярусом кисет. Трухин мочился на Теткина и приговаривал:

— Шшенок сопливый... По-хорошему ить предупреждал, ну, теперя вот тебе.

Айбоженко поморщился, глядя на Трухина:

— И чего ты такой? Все б с вывертом, чтоб не как у людей. Еще б и нагадил.

Трухин заржал:

— А чо? Энто мы могем!

— Ладно тебе, — остановил его Сокорь. Он внимательно посмотрел на неподвижное тело Теткина. Глаза того были полуоткрыты и неподвижны. По веку деловито бежал муравей.

— Он, кажись, помер уже.

— Сам ты помер. — Сокорь нагнулся, посидел на корточках. — Живой, чего ему исделается? Чакисты все такие. Им пока голову не отсекешь, будут шевелиться. — Поднялся, скривился. — Чтой-то мутит меня.

— Это от крови, — сказал Трухин. — Это всегда так попервах. А может, жалко?

— Никого не жалко. Они мого братана кокнули.

Гаврилу Сокоря чекисты застрелили во время облавы в Гнилом углу во Владивостоке, и Иннокентий не мог простить Советской власти смерти брата, возглавлявшего банду налетчиков.

Теткин застонал. Трухин кивнул на него:

— Может, скажет, зачем он тут?

— Держи карман шире. Они, жилы вытяни, будут молчать. Хватит, намаялись. Надо кончать. Главное нам известно, Чакист, и все тут. А хочешь, неси его на своем горбу.

— Нема дураков, — не согласился Трухин.

Сокорь стянул с Теткина брюки быстро и умело, оставив на нем давно нестиранные кальсоны на одной большой пуговице. Втроем они подняли Теткина, прислонили его к дереву и крепко обмотали тонкой пеньковой веревкой.

— Ну, теперь все. — Айбоженко утерся ладошкой. — Пусть тут его муравьи едят. Тут ему жаба цици даст.

Не успели они напиться из мочажины, как с тропы послышался быстрый перестук копыт. Айбоженко сбросил движением плеча карабин. Сокорь шмыгнул носом, выругался, увидев Губанова.

— И чего ему тута надо?

— Их благородие... — Сокорь сцепил зубы. — Вдарить его, что ли?

— Не дури. Он те вдарит, век будешь заглядывать, — сказал Айбоженко.

Губанов резко осадил коня возле них. Крикнул, тараща глаза:

— Где пленный?

Таким его еще никто не видал, и Айбоженко даже попятился:

— Вы не очень-то...

— Куда пленного дел, с-сука! — Губанов замахнулся плеткой. — Гад, куда дел?

Трухин первым догадался, что добром наскок этот не кончится, и потому поспешил разрядить обстановку.

— Да туточки он, вашбродь. Мы его мало-мало того... — он пошевелил пальцами, — пошшекотали.

— Жив?

— А чего ему исделается? Чекисты, они живучие как кошки, — вмешался Сокорь. — Вон за тем ровчачком. Мы его к дубку привязали.

Айбоженко прыгал пальцами по пуговицам, как будто играл ими, и не спускал глаз с Губанова.

Андрей тяжело дышал, он боялся не застать Леньку в живых. Огрел коня плеткой, и тот мигом вынес его на поляну и Андрей увидел Теткина. В первое мгновение не понял, что серая человекоподобная фигура, повисшая на веревках, это и есть Ленька Теткин. Он спрыгнул с коня и попал в муравейник. Поняв, в чем дело, перерезал веревку, стер с окровавленного, обезображенного тела Леньки серую массу. Платок моментально намок от крови. Еще не зная, жив он или нет, Губанов перекинул бесчувственное тело товарища на коня, вскочил в седло...

...Когда Губанов свернул к Мухачино, а не хамчуковскому хутору, все трое переглянулись. Трухин рукоятью плетки сдвинул на затылок картуз:

— Энто куда ж он?

— Поди спроси, — отозвался Сокорь, отдирая от губы недогоревший окурок. Жеребец под Айбоженко чего-то загарцевал, и он кивнул Сокорю:

— А ну, давай за ним. А мы по-тихому следом.

Сокорь крутнулся на месте и тут же исчез за густым ельником. Айбоженко и Трухин немного постояли и, когда топот затих, не спеша выбрались на тропу и свернули влево. Не успели пройти и полверсты, как послышались глухие хлопки выстрелов. Айбоженко сбросил карабин, приподнялся в стременах. То же самое проделал и Трухин.

— Никак стреляют?

— Стреляют. Вот только кто и в кого?

Дав коням ходу, они, вертя головами, настороженно держась в седле, последовали дальше. Айбоженко принял свою излюбленную позу, которая частенько выручала его при неожиданных обстрелах: он сидел чуть развернув корпус влево и назад. Это позволяло в случае необходимости мигом скатиться кубарем. Гимнастерка на лопатках и в обрезе воротничка пропотела до соляной коросты, давно нестриженные волосы курчавились на затылке. Трухин в одной руке держал карабин, в другой повод и японского образца кольт. Ехал он чуть правее Айбоженко, чтоб видеть, что впереди.

Перегородив тропу, стояла лошадь Сокоря. Сам он закостеневшими пальцами держал повод, уткнувшись лицом в траву.

Айбоженко слез, постоял над трупом, перевернул ногой, взял карабин.

— Все. Каюк.

— Это ж кто его так?

Айбоженко зло сощурил глаза:

— Ты действительно дурак или только придуриваешься?

— А чего?

— А того. Ну-ка по коням!

Они настигали Губанова. Тот уже слышал погоню, спешился, осторожно снял Леньку, оттащил в густой в рост человека папоротник, увел с тропы коня и стал за стволом липкого от смолы кедра.

Первым выскочил Айбоженко. Он пригнулся к луке, держа карабин, как будто только что поймал его на лету.

Губанов сиял его одним выстрелом. Трухин налетел на поднявшегося на дыбы коня Айбоженко, свалился со своего.

— А ну встань, сволочь... — негромко произнес Губанов, наставив наган на бандита.

Тот быстро перевернулся на живот, хотел выстрелить, но не успел.

Мухачино. Август 1927 г.

— Креста на них нет, иродах... Господи! Мальчонка ведь совсем. Говорит, урожай большой, помочь надо, а сам заикается. Я его чаем с вареньем напоила...

Губанов вытирал потное лицо и все к чему-то прислушивался. Ему чудились сторожкие шаги не то над головой, не то за дверью.

— ...Никуда, говорю, не пойдем мы, так и передай. Он еще переспросил, так и передать товарищу Телегину? Я говорю, так и передай. — Ванда сноровисто обтирала намоченной в спирте тряпкой распухшее Ленькино тело. На груди, голове, руках его из-под бинтов проступали темные пятна и тут же от жара брались корочкой... — Боже мой... Совсем зверями стали.