— Тебе хорошо рассуждать, — с обидой в голосе сказал Венька Ивлеву, — ты закончил среднюю школу в нормальном возрасте, в детстве. О куске хлеба не заботился. А потом два лета кряду, пока не призвали а армию, сдавал в институт экзамены. Сноровка была. Да и знания тоже. А я бы с чего начал? Со школьной парты? Да она, эта школа, из меня все жилы бы вытянула! А потом еще столько лет пурхаться… А результат? Заделаться к сорока годам хреновеньким инженером, таким, как наши технологи? — Венька презрительно повел губой. — Уж лучше я хорошим работягой останусь. Ничего-о! На мой век хватит слесарных ключей и гаек. Ты вон с дипломом… А без слесарей-наладчиков тебе и делать нечего в первом цехе. Куда ты без нас, Саня? — засмеялся Венька, как бы пытаясь снова настроиться на веселый бесшабашный лад. — Слабо тебе без нас.

— Я-то? Я-то без вас обойдусь, — ответил Ивлев. — Если не сегодня, то лет через пять, через десять, в крайнем случае. А вот вы, такие… без инженера никуда! Тоже мне творец крылатого металла… Подсобник ты, кто куда пошлет.

Венька изменился в лице.

— Ты с тем и пришел… — напружинился он, — чтобы сказать мне все это?

Теперь Ивлев готов был к самому худшему. Он чувствовал, как у него набухла и туго бьется венка на виске, словно вот-вот прорвется. Выждав еще немного, он поднялся и пошел к двери.

Венька молча смотрел ему вслед. Стукнув затылком об оконный косяк, он стиснул зубы и до боли в глазницах зажмурился.

На следующее утро, удивляясь самому себе, Венька долго не вставал с постели. Такого с ним еще не бывало. Даже Зинаида, на что уж спала всегда крепко, забеспокоилась спросонья, раза два мягко ткнула его кулаком под бок:

— Ты чего не собираешься на работу? Солнце уже вон где… Может, заболел? Перекупался небось со своими пассажирками…

— Сама ты перекупалась! У меня отгул сегодня.

— Так ты и в отгульный день на завод уматываешь.

— А вот это уже мое дело… — Венька откинул одеяло, сел в кровати, потом нехотя опустил ноги на пол и какое-то время сидел недвижно, уставясь в окно.

На улице потренькивал трамвай, отдаленно гудели автобусы. В который уже раз Венька во всех подробностях перебирал в памяти вчерашний разговор с Ивлевым…

«Думай не думай…» — притаенно вздохнул он и, покосившись на Зинаиду, которая снова сладко засопела, потянулся за брюками.

На первые автобусы он опоздал, потом пропустил подряд несколько битком набитых и лишь в начале восьмого втиснулся в заднюю дверь последней «шестерки», которой еще можно было поспеть к началу смены. Какой уж тут отгул, думал Венька, если Саня Ивлев, новоявленный начальник, поставил вопрос ребром. Надо было что-то решать, но голова шла кругом, как у потерянного. Всю дорогу Венька морщился, словно от зубной боли. С трудом развернувшись на месте, он прислонился лицом к ребристым, плохо смыкавшимся створкам автобусной двери, сквозь которые с тонким посвистыванием просачивался ветер.

У самой проходной он отбился от плотной, нестройно рысящей толпы, повернув к административному корпусу, громоздившемуся за частоколом разных плакатов и лозунгов. Ему вдруг захотелось повидаться с Николаем Санычем, бывшим сменным механиком. Тот на днях попросил Веньку обкатать новый лодочный мотор, приобретенный профкомом. Как раз этого-то Венька не собирался делать: пусть сам Николай Саныч возится с мотором, ведь лодка-то будет как его собственная! Но сегодня, уже в автобусе, Венька поймал себя на мысли, что жалеет об уходе из цеха Николая Саныча. Дорого бы он дал теперь за то, чтобы сменный механик у них оставался старый, хотя с ним в свое время они намучились дальше некуда. Намучились, да зато душа была на месте. А этот Саня Ивлев не успел еще поработать как следует, а уже вознамерился разогнать аварийную бригаду. Прыткий оказался, куда с добром!

«Так и быть, обкатаю ему мотор, — подумал Венька, подходя к двери профкома. — Он же, вообще-то, неплохой старик, хотя и преследовал меня из-за истории с Раисой. Мало ли что! Он ведь наш начальник был, а с начальника спрашивают. Сами мы еще те гуси… Другой бы на месте Николая Саныча разве так повернул бы?! Того же Ивлева взять. Ни с того ни с сего готов придраться. А Николай Саныч — тот со мной считался порой побольше, чем с начальником цеха…»

В тот момент, когда Венька уже взялся за ручку двери, его кто-то окликнул сзади:

— Комраков, постой-ка!

Это был секретарь комитета комсомола. Редькин, кажется. Знал его Венька так себе — только и помнил, что шустрый упитанный этот парень вечно сидел в разных президиумах, как бы пожизненно представляя молодежь комбината, хотя уже давно ему было за тридцать. Но зато Редькин, судя по всему, знал самого Веньку как облупленного.

— Ну надо же! — округлил глаза секретарь, одаривая его послушной гибкой улыбкой, которая была у него отработана во всех тонкостях. — На ловца и зверь бежит, как говорится… Ты небось, как всегда, в отгуле, у вас же, в этом хлораторном, вечно какие-нибудь чепе, а вас молочком отпаивают. Молочные вы ребята! — хохотнул он, но, словно боясь утратить тон, который считал единственно нужным при своем положении, погасил улыбку и со строгой озабоченностью сдвинул брови: — Зайди-ка к нам в комитет, Комраков. Героем очерка хочешь стать?

«Ишь ты, какой свойский, — хмыкнул Венька. — Зайди — и все тут».

Тотчас заметив среди штатных комитетчиков одетого в белый плащ незнакомца, скучно сидевшего у окна на стуле, Венька сразу догадался, что это, скорее всего, какой-то далекий гость, и Редькин со своей братией надумал сбагрить его в первые попавшиеся руки, чтобы не таскаться с ним по цехам. Однако пошел следом.

Чего давно еще никак не мог понять Венька — это той неохотливости, с которой иные выборные секретари наведывались на рабочие места. В первое время вроде еще и видно человека — чинно прогуляется раз-другой, как бы прощаясь с недавней своей работой, а вскоре уже и забудешь о нем начисто, как о без вести пропавшем. Только на собраниях потом и вспоминаешь о нем — мол, гляди-ка, а это же Редькин пожаловал, видали, какой самостоятельный стал!

Порой Венька давался диву: почему эти молодые ребятки, иной раз бывает, изменяются, в чем причина? Позже, когда он и сам стал членом цехового бюро — правда, партийного, — ему как-то пришло в голову обсудить этот вопрос, но Николай Саныч скомкал его атаку: дескать, не лезь-ка ты на рожон, без году неделя как в партии, а уже поучать собрался… А потом он и сам забыл об этом — случалось, его занимали дела и заботы поважнее комсомольских.

А Редькину между тем сунули в руки телефонную трубку — кто-то ему звонил. Два его помощника — черноволосый верзила с длинными ногами, далеко высунувшимися из-под стола, и рыженькая худышка, уже начавшая с меланхолическим безразличием пощелкивать костяшками счетов, выводя на бумаге какие-то цифры, — на минуту оставили свои дела, одним глазом поглядывая на незнакомца у окна, ждавшего с вежливым терпением, а другим глазом следя за Редькиным, который стал совсем пунцовым.

— Послушай, Паша, — вкрадчивым голосом сказал Редькин, — ты эту свою анархию бросай!.. Вовремя, не вовремя — это уж мы сами тут как-нибудь разберемся. Зря бы тебя беспокоить не стали, уж будь уверен. Раз я просил передать, чтобы ты немедленно зашел в комитет, — значит, дело у нас к тебе важное. Я думаю, как секретарю первичной организации, тебе было бы очень интересно поводить по своему цеху товарища писателя…

Редькин одними глазами улыбнулся человеку у окна, как бы говоря этим взглядом, что лично ему самому было бы, уж конечно, не менее интересно, чем какому-то там Паше, походить по комбинату часок-другой вместе со столичным гостем, да ведь вот беда: дел неотложных по горло, просто поедом заела текучка.

О том же он и Паше сказал напоследок:

— Ты там давай не занимайся этой своей арифметикой: сколько у меня штатных помощников — это не твое дело, понял? Секретарь комитета комсомола пока еще я.

Венька поглядел, с какой невозмутимостью чернявый парень чистил свои ногти, близко подошел к москвичу и тихо сказал ему, чуть наклонясь: