В другой комнате был накрыт стол. Количество опустошённых бутылок впечатляло. В квартире находилось большое количество народа.

В одной группе стояли милиционеры, о чем-то переговариваясь по рациям. В другой —

сотрудники нового министерства. Их я опознал по необычным синим беретам и полувоенной форме. Третья группа состояла из врачей в белых халатах. От них отделился представительный, пожилой мужчина с бородкой клинышком и подошел к нам.

— Профессор Самохвалов — представился он, пожал нам руки — Глубокое депрессивное расстройство, аффект. Склонна к аутоагресси. Пытался несколько раз с ней поговорить, успокоить, заболтать, но бесполезно. Нужно хотя бы пять-шесть часов. Она устанет и тогда…

— Где родители? — Чурбанов обернулся к моложавому милицейскому полковнику — Тремасов, кажется?

— Так точно, товарищ министр — полковник подтянулся — Дежурный по городу, лично выехал, чтобы контролировать ситуацию. Родителям позвонили. Мать на водах в Кисловодске, отец в командировке. Включили их по телефону, через мегафон, но она закричала, что сейчас спрыгнет и врачи…

— Релизором аутоагрессии может стать любое неосторожное слово родных — начал объяснять профессор — Мы полагаем…

— Все понятно — министр отстранил врача и подошел к окну. Я с Лехой встал позади. За нами толпились напряженные охранники.

— Мирослава! — Чурбанов выглянул наружу — Мы привезли Селезнева. Поговори с ним.

Пришла моя очередь выглядывать из окна. Там находился широкий карниз 31-го этажа, на краю которого сидела шмыгающая носом девушка лет 19-ти — 20-ти. Тощая, в черном, измятом платье. На голове воронье гнездо, лицо бледное, заплаканное. Впрочем, глаза голубые, яркие. Рассматривает меня внимательно и даже мечтательно.

— Точно, Селезнев — кивает сама себе — Иди сюда, поговорим. Смотри какой рассвет!

Я взглянул на небо. Рассвет действительно впечатлял. Кроваво-красное солнце уже показало из-за горизонта свой краешек.

— Хороший день, чтобы умереть — девушка шмыгнула носом

Я еще раз осмотрел карниз. До самоубийцы было метра 3. Ее ноги с острыми коленками болтались в воздухе. Стоит лишь чуть-чуть съехать попой вниз и все, сто метров полета. Или даже планирования — ветер достаточно сильный. Я с трудом сглотнул ставшую вязкую слюну.

— Ну что стоишь, ждешь? Давай сюда! Когда еще такую красивую Москву увидишь? Может песню еще напишешь — Мирослава мелодично пропела — «Дорогая моя столица, дорогая моя Москва…»

— Она провоцирует — из-за спины раздался голос профессора — И заодно себя накручивает

Я повернулся к напряженным мужчинам, поискал глазами полковника

— Тремасов

Милиционер протиснулся вперед.

— Слушаю, товарищ Селезнев

— Кто из оперов у вас с собой тут есть? Или постовых

— Вить, зачем тебе они? — удивился Чурбанов

— Раз спрашиваю, значит надо — я поискал глазами людей в милицейской форме. Тремасов махнул рукой и к нам подошел рыжий парень, на портупее которого висели… кобура с наручниками. То что надо. Я быстрым движением открыл кобуру, вытащил наручники, застегнул одно кольцо себе на запястье и хлопнув оторопевшего милиционера по плечу, прыжком перескочил на карниз. Сзади раздался двойной крик Чурбанова и Лехи «Куда?!». Мне вслед сунулась рука охранника, но тут же отпрянула назад. Мамонт дернул гэбэшника назад, с воплем «Столкнешь».

— А ты смелый! — Мирослава внимательно меня осмотрела с ног до головы. Я же мелкими шажками, стараясь не смотреть в пропасть, начал придвигаться к ней. В горле стоял ком, ноги дрожали. Так страшно мне не было даже в Савое. Там от меня ничего не зависело — здесь же один неверный шаг и я даже успею вспомнить всю свою жизнь, пока буду планировать на асфальт мостовой.

— Давай ко мне сюда — девушка похлопала рукой по карнизу. Я медленно уселся рядом, спустил ноги в бездну. Сзади раздался еще один громкий синхронный вздох или выдох мужчин.

— Трясутся за тебя — Мирослава наклонилась и посмотрела вниз. От этого движения меня чуть не вывернуло наружу. Хорошо, что не успел позавтракать — Знают, что им будет, если Селезнев навернется вниз. Как думаешь, если прыгну — попаду на крышу вон той пристройки или сразу на пешеходную мостовую?

Вот же дрянь! Я осторожно посмотрел вниз. Что-либо различить там было сложно.

— А если на деревья? — предположил я

— Тогда хреново — покачала головой девушка — Проткнет сучьями, еще пара суток в реанимации помучаюсь, пока папаша с мамашей будут орошать койку слезами

— Не любишь ты родителей

— А за что их любить? Дерьмо номенклатурное. Не жизнь, а бесконечные интриги, мещанские разговоры — «а у Байбаковых второй видеомагнитофон» — передразнила родителей дочка — Только и делают, что хапают, хапают… Вся квартира забита шмотками, дача — бытовой техникой. Два видика, три холодильника! Представляешь? Зачем советскому человеку три холодильника?

Девчонка явно завелась, а я не знал, как ее успокоить. Обернулся назад. Увидел в окне белые лица Чурбанова с Лехой. Они мне делали какие-то знаки.

— Покажи простым рабочим эти богатства — продолжала девушка — Так они заново Зимний возьмут.

— Мирослава, правильно? Послушай…

— И имя отстойное, мещанское — практически не слушая меня вещала соседка по карнизу — Под старину. А знаешь как меня в институте дразнят?

— Славик? — предположил я

— Точно — девушка вдруг заплакала, уткнулась мне в плечо.

— Ну-ну — я стал поглаживать ее за плечо — Ты из-за чего завелась то? Ведь не из-за родителей. И не из-за дебильного мужского имени

— Парень меня бросил — шмыгнула носом Мирослава — Зачет завалила в универе. Вокруг одни идиоты, сплетники… Жу-жу-жу, Славика поматросили и бросили… Ха-ха-ха … Так и надо этой шлюшке…

Девушка опять заплакала. А я снова погладил ее по хрупким плечам. Жалко девчонку. Попала под каток общественного мнения. Точнее травли. Пока Мирослава вытиралась платком, я тихонько протянул руку с уже надетым наручником и быстрым движением защелкнул второе кольцо на ее руке.

— Да ты что… — девушка дернулась и мы чуть не сверзлись с карниза. Сзади раздался еще один вздох.

— А ключика нет — я показал открытые ладони — Так что если прыгнешь — потянешь меня за собой. И станешь убийцей. Ты Славик готова стать убийцей?

Второй рукой я повернул к себе заплаканное лицо и уставился в синие глаза. Настоящий омут! Можно провалиться.

— А правда ты подрался с Кикабидзе за Веру? — вдруг ни с того ни с сего спросила Мирослава. Вот сдался им этот Буба!

— И еще говорят, ты ей песню написал. Она красивая!

— Ты красивее — максимально честно произнес я — Давай не будем лишать мир этой красоты. Будет у тебя еще нормальный парень. Поверь. Хочешь, прямо сейчас познакомлю?

— Да ладно! Так не бывает, чтобы прямо как в сказке

— Вон видишь Леху — я показал рукой на Мамонта — Сейчас мы с карниза слезем и я вас познакомлю. Давай, ножку сюда, обопрись здесь.

Мы аккуратно полезли по карнизу назад. Но тут взвыл ветер и….

---

— Знаешь, до сих пор руки трясутся — Леха подлил мне коньяку в чай и я залпом выпил содержимое чашки — Особенно, после того, как порыв ветра вас чуть вниз не сбросил. Я как представил, что буду говорить твоей матери…

— Но ты же молодец! — я похвалил мамонта, подвигая к себе бутылку, которую мы реквизировали наверху, порывшись в запасах Клаймича — Вцепился в меня так, что вся рука в синяках, смотри!

Я закатал рукав рубашки и продемонстрировал на запястье синие пятна.

— Вить, ты это, не злоупотребляй! — Мамонт взял бутылку и убрал ее под стол — Сегодня еще работать. Сейчас ребята подойдут, девчата, а от нас пахнет…

Мы с Лехой сидим на кухне студии и предаемся легкому пьянству. Ну как пьянству… снимаем стресс. После того, как я чуть не спикировал вниз с 31-го этажа этой чертовой высотки в компании с Мирославой, Чурбанов устроил мне настоящую взбучку. Кричал не только красный от гнева министр, но и начальник моей охраны. Мужики перенервничали, их можно было понять. Поэтому я стоял по стойке смирно, спокойно выслушивая упреки. Затем еще выслушивал матюги от Веверса и Щелокова по телефону.