Заклеив письмо, Марина припечатала сургуч фамильным гербом Сфорца. Эта печатка Боны исчезла еще в Кракове перед ее отъездом в Варшаву, и все успели о ней забыть. Гонец, который этой же ночью отправился в Неаполь, был уверен, что срочно и тайно везет личное письмо самой королевы…

Паппакода вернулся недели через две. К этому времени Бона дала почувствовать своим приближенным, что бесцельная жизнь в Бари ей надоела. По старой привычке она в ярости швыряла на пол, на дорогие ковры все, что подворачивалось под руку, и, хотя придворный лекарь ди Матера рекомендовал ей полный покой, любое, самое малейшее возражение вызывало у нее бурный гнев. Она не любила ждать, а сейчас только и ждала писем из Польши, гонцов от Паппакоды.

Наконец он прибыл, но перед тем, как явиться пред ясные очи своей госпожи, успел обменяться несколькими словами с Мариной.

— Вы получили мое письмо?

— Да. А о чем писала королева?

— Велела вам воздействовать на кардинала, убедить его в необходимости расторгнуть брак Августа. Вот ее письмо.

— Вы рекомендовали в своем письме действовать, как мы договорились. Великолепно. Я принял меры, и кардинал будет ей препятствовать.

— Посол Филиппа доволен этим?

— Разумеется.

— Она не знает, чем себя занять, тоскует… Паппакода внезапно рассмеялся.

— Да, бездеятельность не для смелых игроков. Я втяну ее в такие игры, что, пожалуй, с завтрашнего дня она забудет, что такое скука…

Бона приняла его весьма холодно. Почему он так долго сидел в Неаполе? Должен был переговорить с кардиналом, но ни в коем случае не встречаться с испанскими грандами.

— Ты виделся с ними? — спросила.

— Да, — признался он смущенно.

— Тогда объяснись, говори.

— Я пытался убедить кардинала, госпожа, и делал все, что было в моих силах. Он обещал поговорить со святым отцом. Но это еще не все: во время моего пребывания вице-король, наместник испанского короля в Неаполе, тяжело заболел, дни его сочтены. Мне удалось убедить графа Броккардо…

— Ты должен был избегать встречи с послом Филиппа, — перебила она его.

— Но все изменилось, госпожа, и мне пришлось вступить с ним в переговоры.

— К чему тебе удалось склонить испанского гранда?

— Я внушил ему, что после смерти вице-короля наместником в Неаполе лучше всего назначить кого-нибудь из рода… Сфорца.

— Ты отважился это сказать? — спросила она взволнованно.

Паппакода кивнул.

— Даже назвал имя: Бона Сфорца Арагонская.

— О боже! Что же он?

— Это один из послов короля Филиппа. Пока не торопится, сказал, что должен подумать, прежде чем подскажет эту мысль в Мадриде.

— Сколько он хочет? — быстро спросила Бона.

— В разговоре граф был неуступчив, держался гордо.

— Я спрашиваю, какую цену он назначил? — нетерпеливо повторила Бона.

— Пока двадцать тысяч дукатов, но… Он не скрывал, что король Филипп не отдаст такое назначение даром.

— Знаю, — оживленно, с прежним блеском в глазах заговорила Бона, — за бенефиции и титулы надо платить, надеюсь… не потерей герцогства Бари для Августа после моей смерти?

— Нет, нет! Граф считает, что Филипп вполне удовлетворится денежными суммами. Они знают, что вы, государыня, из Польши отправляли золото в Неаполь.

— Знают? От тебя?

— Нет! От габсбургских шпионов и здешних банкиров.

— Что еще сказал граф Броккардо?

— Им нужны деньги на войну с Римом и Францией…

— Не дам ни единого дуката на войну с папой, мне нужен союзник, кардинал Караффа. Но если они хотят воевать.

— Кто знает, быть может, они выступят раньше против Валуа, а потом пойдут на Рим, — поторопился заверить ее Паппакода.

— Ладно, пусть воюют на мои деньги и дадут клятву, что я буду наместницей в Неаполе. Кто поручится за это?

— В случае вашего согласия — сам король.

Она раздумывала некоторое время, наконец задала последний вопрос:

— Значит, в Испанском королевстве я буду единственной женщиной, занимающей столь высокий пост? Выясни, такое возможно? Не противоречит ли это праву?

— Я проверял. Регентшей или наместницей короля в Нидерландах была тетка императора Карла, эрцгерцогиня Маргарита. А там управлять не так-то просто, страну раздирают войны. Свирепствует инквизиция.

— Об эрцгерцогине расскажешь мне позже. А кто еще, кроме Габсбургов, может претендовать на этот пост?

— В Испании сам Филипп устанавливает право, он сам — право. Граф Броккардо ручается, что все это возможно, в случае пополнения его казны… вашими дукатами.

— Он назвал сумму, за которую Филипп отдаст мне наместничество?

— Пока нет. Как я вам уже сказал, Броккардо должен заручиться одобрением и согласием короля.

— Вести неожиданные, но любопытные и весьма… Дукатов без письма от Габсбурга от меня никто не получит. И еще проверь, не мечтает ли этот гранд заработать на посредничестве?

— Граф сам прибудет в Бари через неделю. Но вы правы, надо проверить.

— Хорошо. Я подумаю над этим. Когда-то союзникам Августа в Литве я платила и больше. Теперь… Да, теперь буду покупать титулы не сыну, а себе…

Паппакода поклонился и вышел.

— Марина! — громко хлопнув в ладони, Бона позвала свою камеристку. В ее голове зазвучали прежние властные нотки. — Вели приготовить платья, которые я носила в Кракове.

— Вы тогда были чуть стройнее, государыня, — отважилась сказать Марина.

— Платья можно расставить. Я хочу посмотреть, какие они.

— Платья, шитые золотой нитью? С драгоценными каменьями? — с удивлением спрашивала Марина.

— Да-да. В которых я выглядела моложе.

— Когда их приготовить?

— К концу недели. Не смотри на меня так. Я в них буду такой же, как на Вавеле. Такой, как захочу.

На следующий день Бона вновь пригласила Паппакоду, многое ей было непонятно, поэтому она принялась его выспрашивать.

— Сколько лет теперешнему вице-королю Неаполя?

— На вид можно дать шестьдесят, — после некоторого раздумья ответил он.

— Невероятно! — с издевкой воскликнула Бона. — Не был у больного, а говоришь, как он выглядит? Почему ты врешь? Я вижу тебя насквозь. Знаю, как ты похвалялся новым званием. Зачем ты обидел синьора Виллани, ведь не ты, а он знает, на сколько лет выглядит наместник. И потому через неделю он, бургграф Бари, будет встречать синьора Броккардо.

— Но, госпожа, это невозможно… Граф перестанет мне верить…

— Поверит золоту. Ты был моим послом, и довольно. Как Филипп в Испании, так я здесь, в Бари, устанавливаю права.

— Ваше величество, прошу вас, разрешите мне приветствовать… — молил Паппакода.

— Довольно! — крикнула Бона. — Я сказала — нет.

С трудом сдерживая бешенство, Паппакода вышел и в соседней комнате столкнулся с Мариной.

— Когда-нибудь она еще пожалеет об этом, — прошипел он. — А вы на кого злитесь? Или тоже в немилости?

— Нет. К счастью, здесь нет польских придворных, но нет и карлов. А она не может без них обойтись.

— Так же как без наместничества в Неаполе. Если бы я знал, что она снова жаждет править, я бы поостерегся.

— На словах или на деле? — с ехидной усмешкой спросила Марина.

— Слишком много хотите знать. Лучше поищите карлицу… — мрачно пробурчал Паппакода.

Спустя несколько дней, взглянув на свое отражение в венецианском зеркале, королева с удовлетворением отметила, что помолодела лет на десять, не меньше. На щеках тонкий слой румян, дряблая шея прикрыта кружевным жабо, светлые волосы оттеняет не темный чепец, а пурпурный ток.

В бальном платье, сшитом еще на Вавеле, она казалась совсем стройной, на груди под кружевом сияли камни драгоценного ожерелья.

— Скажи, как я выгляжу? — спросила она Марину.

— О, вы такая же, как в Кракове, когда все не сводили с вас восхищенных взглядов.

— Хорошо. Немного румян, блеск в глазах и железная воля — и я уже не вдовствующая королева. Готова принимать почести, поклонение. Поправь фалды на платье…

Величественная, нарядная, она вошла в покои, где происходили аудиенции, поднялась на возвышение и опустилась в позолоченное кресло принцессы Изабеллы. Со дня возвращения в Бари она всего второй раз сидела в этом кресле, хотя частенько с грустью поглядывала на опустевший трон своей матери.