— О-го-го! — громко закричал Костя, схватил первую попавшуюся под руки тачку, швырнул в нее лопату и побежал, как молодой, к самой большой куче мусора и, выдернув из тачки лопату, начал швырять в тачку обломки кирпичей, щебенку и еще что-то, а потом, яростно плюнув на руки, понесся вперед, рывками толкая перед собой тяжелую тачку, вкладывая в свои физические усилия все непонятное ему самому, но распиравшее его во все стороны возбужденное состояние полноты и беспредельности восприятия окружавшего его мира, который он готов был перевернуть вверх ногами, на сто восемьдесят градусов.

В тот день, в третий субботник, райисполком (под давлением Заботина) прислал на свалку несколько десятков подвод, чтобы вывезти мусор, который нельзя было сжечь, далеко за пределы города и сгрузить его в таких местах, где поблизости нет никакого человеческого жилья.

Кроме того, завод «Серп и молот» (бывший Бромлей), с которым Электрозавод соревновался по многим показателям, выделил семь грузовых автомобилей (в этом тоже чувствовалась рука Заботина) возить со свалки к своим мартеновским печам железный лом.

Так что работы на погрузке было хоть отбавляй. И Костя Сигалаев с такой яростью схватился швырять в кузов машины ржавые спинки кроватей, металлические сетки, трубы, самовары, чугуны, мотки проволоки и все прочее, дребезжащее и звенящее, что проходивший мимо Заботин вынужден был остановить его.

— Эй, легче! — крикнул Алексей Иванович, хватая за руку разбушевавшегося энтузиаста. — Кузов сломаешь, машину пожалей!

Костя, тяжело дыша, несколько секунд, ничего не понимая, вытаращившись, смотрел на Заботина, а потом, подняв и прижав к себе маленького парторга, закружился с ним около грузовика.

— Алексей Иванович! — откинувшись назад, хохотал Костя Сигалаев. — Наша-то берет, а? Половину свалки уже к чертям собачьим выкинули! Теперь сквер здесь сажать будем, деревья сажать будем! А потом белые дома построим и жить в них будем! Ура-а!

— Стой! Отпусти! — вырывался щуплый Заботин из чугунных лап Сигалаева. — Задушишь! Остановись, говорю, псих ненормальный!

Костя отпустил парторга.

— Вот леший здоровенный, — одергивал на себе гимнастерку изрядно помятый Заботин. — Рехнулся от счастья, что в новых домах будешь жить?

Но Костя уже не слышал его. Выдернув из груды металлического лома старую железную бочку, он с оглушительным грохотом покатил ее к следующему грузовику, обгоняя и пугая встречавшихся по дороге с деревянными носилками ткачих с «Красной зари», Клавиных подруг.

— Эй, бабы, расступись! — кричал Костя. — Даешь металл мартенам — ржавый, но даешь!

Бойкие ткачихи, заразившись веселым Костиным настроением, задиристо звали соревноваться электрозаводских слесарей, то и дело сходившихся по пять-шесть человек на перекур, мимо которых работницы носили легкий мусор.

— Мужички! — кричали разрумянившиеся, раскрасневшиеся ткачихи. — Не замерзли? С носилками нашими погреться не хотите?

— С носилками не хочу! — кричал в ответ кто-нибудь из заводских, самый ушлый и разбитной. — А вот с тобой погрелся бы!

— А ты умеешь греть-то? — принимали вызов женщины. — Все табачок свой смолишь, а от него одна квелость! Нам папиросники не требуются, нам ухватистые женихи нужны!

— А вот я тебя сейчас ухвачу! — продолжали дуэль заводские. — Будет тебе квелость!

— На словах-то каждый умеет! — не унимались работницы. — А ты за тачку свою ухватись, покажи сперва — есть у тебя силенки, или все в дым ушло!

Ткачихи хохотали, ребята с Электрозавода ухмылялись, крутили головами, но бросать папиросы не торопились. Женщины, видя, что одними шутками мужиков не проймешь, перешли к более решительным действиям. Одна из работниц — высокая, полная, статная — подошла к очередной группе курильщиков и слегка подтолкнула локтем ближнего к себе парня.

— Ударник!.. Не засох на корню? Зачем пришел сюда — небо коптить?

— Ну, чего ты пристала, теть Марусь? — отступил «ударник». — Дай передых сделать. Ты прямо как мастер подгоняешь… Не на заводе же…

— Ах вот оно в чем дело, — подбоченилась воинственная тетя Маруся. — Значит, от мастера здесь прячешься, отдохнуть решил на субботнике… Ну и дурошлеп же ты, Серега! Мозгов совсем не осталось — одни штаны висят…

Ткачихи снова засмеялись, заулыбались и заводские.

— Выходит, ты на мастера работать сюда явился, — наступала на Серегу тетя Маруся, — мастер твой один в шести домах жить будет. А тебя, подневольного, из-под палки пригнали горбатиться. Так, что ли, получается?

— Зачем на мастера? Я сам, добровольно.

— А если добровольно, чего стоишь как пень? Давай бери носилки — вместе таскать будем. Я тебе покажу, как от общего дела отлынивать!

Делать было нечего — пришлось Сереге браться за одни носилки с тетей Марусей. Под смешки и прибаутки составилось еще несколько смешанных пар. Но конечно, веселья здесь было больше, чем дела. Женщины все время перекликались между собой, вслух оценивали старательность и прыткость своих помощников.

— Ксюш, глянь на моего-то! Два раза принесли, а он уже спотыкается.

— А мне кособокий какой-то достался, все у него на бок сыплется… Дядя, ты что — охотник?

— Почему охотник?

— А зачем у тебя одно плечо ниже другого?

— А мой, видать, рыболов — на себя дергает… Ой, милый, не смеши, умру со смеху!

— Нет, девки, мужики простую работу делать не могут. Им электричество подавай…

Ребята с Электрозавода, конечно, в долгу не оставались, отшучивались, как могли.

— Ходи ровней! Чего прыгаешь, как трясогузка? Это тебе не узелки на фабрике своей вязать…

— Эй, кудрявая! Ты не на каблуках ли?

— Какие еще каблуки?

— Тогда не семени как еж, если без каблуков! Мне за тобой не угнаться…

— Давай, милая, шагай, не спи на ходу! Или дома не выспалась?

— Мужики, а надо бы нам баб-то по строевой подготовке подтянуть! Совсем забыли, где левая нога, где правая…

Костя Сигалаев, проводив грузовики в первую ездку, нашел среди красных косынок жену, схватил ее за руку:

— Клавдя! Покажем семеновским, как наши, преображенские, шустрить умеют? Берись за носилки…

— Вот еще! — независимо возразила Клава. — Чего это мне с тобой, с бугаем, в одной упряжке равняться?

Но Костю было не угомонить.

— Берись, кому говорят! — неожиданно проявил он характер. — Рыжие мы с тобой или не рыжие?

И Клава, зная по опыту, что на мужа в такие минуты долго еще не будет укорота, послушно взялась за носилки.

Они уже сделали вдвоем несколько быстрых и молчаливых ходок (им-то подгонять друг друга не требовалось — шагали в ногу как заведенные, словно два журавля из одного гнезда, невольно останавливая на себе взгляды всех Клавиных подруг и Костиных друзей), но в это время в стихийно возникшее и, в общем-то, бестолковое пока соревнование вмешался Заботин.

— Ребята! — остановил всех Алексей Иванович. — Что же это вы тачки свои побросали и действительно женщин в одни оглобли с собой засупонили? Совесть у вас есть или нет? Они же слабый пол, им снисхождение требуется…

— Знаем мы этот слабый пол, — загалдели заводские, — вон Маруська Серегу своего до седьмого пота измочалила, взопрел малый, как в бане, аж пар от него идет…

— У нас что сейчас получается? — продолжал Заботин. — Уравниловка и обезличка. Кто и чего сделал — я не вижу. А любое соревнование — это прежде всего наглядность.

— Правильно, завод! — подала голос тетя Маруся. — Берите себе свой участок, а мы себе свой возьмем… Тут уж вам перекуров не будет! Кто первый закончит, тому почет и уважение. А кто отстанет — тому срамотища!

Разделились на участки, фабрике отмерили вдвое меньше — скидка на почти стопроцентный женский состав, и субботник снова загомонил десятками голосов, замелькали во все стороны красные косынки и черные косоворотки.

Вмешательство парторга упорядочило и заметно ускорило дело. Ткачихи с «Красной зари», польщенные тем, что им было оказано внимание как женщинам, прытко очищали свою территорию. Электрозаводских слесарей тоже вроде бы проняло напоминание о том, что на их стороне преимущество в мускульной силе. Намеченный на один день общий участок быстро освобождался от мусора и отходов.