Пройдя по Малой Семеновской до Измайловского вала, Алексей Иванович напротив Ткацкой улицы повернул налево, и взору его с высокого левого берега реки Хапиловки представилась непостижимая для человеческого воображения картина Преображенской свалки, простиравшей свои границы аж до самого горизонта, до Преображенской заставы и площади.
Справа за Хапиловкой виднелись бараки, в которых жил Костя, за бараками печально шумело листвой деревьев кладбище, над деревьями чернела колокольня, за ней виднелись зубчатые стены и угловые башенки монастыря, а между монастырем и кладбищем бойко шумело разноплеменное и разношерстное торжище привозного Преображенского рынка.
А слева от кладбища и рынка, подходя в некоторых местах почти вплотную к стенам монастыря, издавая чудовищное в это летнее время зловоние, лежала огромная, в несколько десятков гектаров, помойка — третья по величине (после Очаковской и Каширской) общегородская северо-восточная московская свалка, Преображенская свалка.
Заботин с тоской оглянулся назад. Там, за Журавлевой горкой, шумела тысячами станков и механизмов, сверкала десятками тысяч электрических огней краснокирпичная, многоквартальная рабочая крепость, одно из первых детищ плана электрификации — московский Электрозавод. А здесь, всего в двух шагах от Электрозавода, у стен кладбища, рынка и монастыря цепко и ядовито раскинула свои владения свалка, гигантская помойка.
«Куда же мы смотрим? — тоскливо подумал Заботин. — О чем говорим на собраниях и митингах, когда рядом, в двух шагах от наших митингов, находится такой молчаливый, но страшный по силе своего влияния источник пропаганды против всех наших лозунгов — вот эта самая свалка. Ведь она же своим видом и своими запахами каждый день, двадцать четыре часа в сутки агитирует против нас, против наших идей и дел, безмолвно помогая нашим врагам. Ведь она же сводит на нет то влияние, которое оказывает на округу наш Электрозавод, гасит в прямом и переносном смысле тот свет, который льется из его окон. Когда же мы научимся не уничтожать левой рукой то, что воздвигаем и строим правой?»
Заботин еще раз посмотрел на свалку. Она лежала на обоих берегах Хапиловки как спрут, все дальше и дальше вытягивая свои щупальца, все ближе и ближе подбираясь к жилым домам Суворовской и Бужениновской, к улице Девятая рота. «Надо обрубить эти щупальца!» — неожиданно подумал Заботин.
Он быстро спустился вниз под горку к Хапиловке, перешел через деревянный мостик и поднялся к баракам. Слесарь Костя Сигалаев, рыжий его заместитель по народной стройке, собственной персоной сидел с такой же рыжей, как и он сам, девчушкой на коленях на крыльце первого барака, стоявшего в каких-то тридцати — сорока метрах от начала зловонной свалки.
— Константин! — не здороваясь, закричал Заботин, подходя к крыльцу. — Я знаю, где наши новые дома будут стоять!
Костя в домашних условиях выглядел не таким боевым, как на заводе. Был он в майке, в тапочках на босу ногу, в старых плисовых штанах, доходивших до щиколоток. Рыжая девчушка, младшая Анечка, жившая всю неделю в яслях и попадавшая домой только на выходные дни, крепко обнимала отца за шею двумя руками, и это придавало Косте совсем домашний вид и как бы очень далеко отодвигало его от того энергичного, возбужденного настроения, с которым подошел к бараку Заботин.
— Здравствуйте, Алексей Иванович, — сказал Костя, неловко встал с крыльца и подтянул штаны. — Извините, в таком виде я…
— Да ладно, при чем тут твой вид! — запальчиво махнул рукой Заботин. — Ты слышал, что я тебе сказал? Я знаю, где наши новые дома будут стоять.
— Где? — заинтересовался Костя, опуская с рук на крыльцо дочку.
— Вот здесь! — показал Заботин рукой на свалку.
Костя удивленно молчал.
— А это все куда денется? — спросил он наконец.
— Уберем!
— Кто уберет?
— Ты да я, да мы с тобой! Все, кто захочет жить в новых домах, кто будет работать на их строительстве, начнут свое участие в строительстве с ликвидации Преображенской свалки, понял?
Нет, Костя Сигалаев пока решительно ничего не понимал. Он только смотрел на своего парторга и моргал светлыми рыжими ресницами.
— Ну, что ты стоишь, как пень? — горячился между тем Заботин. — Неужели непонятно, о чем я говорю? Ладно, для вас, дураков, которые напротив этого дерьма живут и не чешутся, чтобы его уничтожить, объясню более подробно… Вот ты придумал свой метод народной стройки, носил с собой в кармане картинку с новыми домами, с деревней будущего. Правильно? Вот мы вынесли уже десяток резолюций, которые на «ура» приняли твою инициативу. А дело-то с места пока не сдвинулось, воз и ныне там. А почему? А потому, что не найдена пока организационная форма воплощения твоей рабочей инициативы. А почему не найдена? А потому, что не такое это простое дело — строительство. Ты сказал мне тогда, что кирпичи класть — дело не очень хитрое. А выходит, что очень хитрое и даже сверххитрое. Потому что никто не знает, с чего начать? Как подойти к этому сложному вопросу, с какой стороны? Идти просить деньги? Сразу не дадут. Деньги дают под конкретное дело, под видимые гарантии. А их у нас нет. Бежать выпрашивать место для новых домов? И места не дадут, земля в черте города на вес золота. И вот теперь, дорогой товарищ Сигалаев, слушай меня внимательно, учись, пока я жив… Ленин нас учит — каждое сложное дело надо начинать с более простого дела. С чего начать строительство наших новых домов? С ликвидации свалки. Это простое дело, гораздо проще, чем строительство домов. Руки, ноги есть? Есть. Тачки найдем, лопаты найдем, и сжигать к чертовой матери будем весь этот хлам веков, а пепел в землю закапывать. И на этом месте посадим твою рощу, разобьем твой знаменитый сквер — лучше удобрения, чем зола, и не придумаешь. На ней и трава будет по-особому зеленеть, и деревья высокие вырастут! И это простое дело — ликвидация свалки не только как физического места для отбросов, не только как помойки, но и как социального источника старой жизни — это простое дело станет организационной формой для более сложного дела, для следующей ступени воплощения нашего замысла — строительства новых домов. А во время ликвидации свалки у нас, естественно, сложится свой актив, мы притремся друг к другу, увидим, кто чего стоит, мы сколотим костяк будущих строителей, мы получим готовые кадры для будущего строительства. Мы организационно окрепнем в этот период, пока будем уничтожать свалку, у нас в руках будет уже организация, состоящая из живых людей, а не только бумаги и резолюции, понял? И эти люди узнают друг друга уже на ликвидации свалки, они подойдут к строительству домов уже сплоченным отрядом. Их научит опыт, а Ленин говорил, что нет более высокой школы для рабочего человека, чем обучение опытом, чем практика… Теперь уразумел, о чем я говорю и что я имел в виду, когда предложил ликвидировать свалку?
Костя Сигалаев смотрел на Алексея Ивановича Заботина, слегка приоткрыв рот. Тонкая струйка слюны даже потекла у него из уголка рта.
— Ты слюни-то подотри, — улыбнулся Заботин, глядя на рыжего своего заместителя по народной стройке, — они тебе еще пригодятся. Сейчас пойдем на свалку, там, я чувствую, часто плеваться придется.
Костя утерся рукой.
— Теперь слушай дальше, — продолжал Заботин. — Исполком нам места пока не выделяет. А мы свалочку-то Преображенскую сотрем с лица земли — вот оно и место для строительства. Была земля бросовая, помойная, мертвая, а мы ее расчистили, мы ее обновили, мы ее оживили и сделали пригодной для жизни. И собираемся на месте гниющих отбросов, на месте источника биологической и социальной заразы построить новые дома. И построим их своею собственной рабочей рукой!.. А где? В каком месте? Напротив бывшего монастыря, напротив церкви, напротив кладбища, напротив рынка — этой постоянной гавани мелкотоварного крестьянского производства, из которого, как говорит Маркс, постоянно вырастает капитализм, ежеминутно тянутся на свет божий ростки частнособственнического начала жизни… Нет, вы мне скажите, дорогие товарищи из райисполкома, может ли еще быть какая-нибудь более сильная и яркая форма агитации делом за нашу новую жизнь, за все наши идеи и лозунги, чем ликвидация рабочими царской и нэпманской свалки и строительства на месте этой свалки руками самих рабочих новых, многоэтажных жилых домов для самих себя, а?