— То есть, как побеседую? — вылупился на меня околоточный, чуть не выронив папиросу. — Даже не думай. В миг продырявят. Казачки уже попытались с ходу сунуться. Благо наши урки еще те стрелки оказались, новых покойников не наваляли.

Я успокаивающе похлопал полицейского по плечу:

— Все же попробую. Авось и в меня промахнуться, — и больше не слушая возражений, зашагал к церкви.

Несмотря на внешнюю браваду, на душе у меня скребли кошки, а по спине драл мороз. Револьвер я на всякий случай переложил в правый карман пальто и судорожно стиснул рифленую рукоятку подрагивающими от переизбытка адреналина пальцами.

Весь расчет моей, по сути, безнадежно-отчаянной акции, строился на возможностях защитного комбинезона. Мысли о том, что если Селиверстов ошибся и среди засевших в церкви все же найдется достойный стрелок, способный, с невеликого, на самом-то деле расстояния, попасть в голову, я старался от себя гнать.

Как бы там ни было, в ежесекундном ожидании выстрела мне удалось беспрепятственно добраться до самого крыльца. Переведя дух, я осмотрелся. Нетоптаный снег под стенами был усыпан цветными осколками витражей. Бревна стен, балясины и входную дверь густо усеяли щербины от пуль. Судя по их количеству, перестрелка случилась нешуточная. Удивительно, что мы с околоточным нечего не услышали. Видимо слишком увлеклись беседой.

За темными, лишенными стекол стрельчатыми окнами стыла тревожная тишина. Наступая на неприятно трещащие под подошвами щепки, я поднялся по ступеням, потянул за дверную ручку и, убедившись, что заперто изнутри, несколько раз сильно ударил кулаком. В ответ из ближайшего окна зашепелявили:

— Кого там нечистый принес?

— А ты выгляни, увидишь, — в тон ответил я, стараясь, на всякий случай, находиться в мертвой зоне, и мучительно вспоминая, где мог слышать раньше этот противный голос.

— Это кто ж там такой резвый? — невидимый собеседник, явно нервничал, изо всех сил стараясь скрыть это. — А ну покажись! — уже откровенно зарычал он. — Или, — в окне на миг мелькнуло перепуганное детское личико, — я её на ремни распущу!

И тут мне стало по настоящему страшно. Внезапно вспомнив, кому принадлежит козлиный тенорок, я облился холодным потом и, глубоко выдохнув, покорно вышел на открытое место, потому как уже ни капли не сомневался в серьезности его намерений.

— Чего желаете, господин хороший? — продолжал откровенно издеваться остающийся в тени бандит. — Только учти, нынче здесь не подают.

— Я известный в столице журналист Иннокентий Бурмистров, — поднятые вверх руки с открытыми ладонями должны были подчеркнуть мои мирные намерения. — Предлагаю обмен. Вы выпускаете всех из церкви, и берете в заложники меня. Скоро здесь будут войска и ради кучки крестьянских выродков никто с вами церемониться не будет. А за меня сможете получить приличный выкуп, — и сгоряча, не успев поймать себя за язык, ляпнул, — думай, колченогий, пока еще есть время. — Я так отчаянно блефовал, что от невероятного нервного напряжения допустил роковую ошибку.

— Как-то, мил человек, не припомню я тебя в знакомцах, — в голосе главаря прорезалась неприкрытая угроза. — Откуда ж ты тогда знаешь, что я калека, а? Сдается, никакой ты не писака, а мусор ряженый. А псу шелудивому, собачья смерть!

Ослепительная в темноте окна вспышка, полыхнула даже раньше, чем он закончил монолог. Громовой раскат выстрела ударил по ушам, одновременно с пулей в грудь. Защита великолепно справилась со своей задачей, с одним только нюансом, который я не учел по неопытности, за что тут же жестоко поплатился.

Компенсируя инерцию пули, комбинезон на доли секунды затвердел, сковывая тело каменным панцирем. Именно этого мгновения мне и не хватило для того, чтобы сгруппироваться. Как подкошенный рухнув на спину, я со всего маха шарахнулся затылком о мерзлую землю и мгновенно отключился.

Как мне показалось, сознание вернулось не позже, чем через пару минут. Но, почему-то, когда, наконец, получилось расклеить сваренные запекшимися слезами ресницы, надо мной плавало бледное лицо Селиверстова, беззвучно шевелящего губами. Слух включился позже, и до меня дошла только финальная часть гневной тирады:

…руку на отсечение, последний раз!

Проморгавшись, я, собравшись силами, прохрипел:

— Руки-то побереги, пригодятся еще.

Лицо околоточного уплыло вверх и оттуда донеслось недовольное ворчание, с отчетливой ноткой неподдельного облегчения:

— Очухался-таки, черт непутевый. Ну, скажи мне на милость, когда ты башку свою перестанешь в пекло совать, а? Ведь ты ж не кошка с девятью жизнями. Сколько можно с огнем играть?

— Не брюзжи, — приподнялся я на локтях, почему-то на широкой лавке, покрытой пахучим овчинным тулупом. — Сам знаешь, горбатого могила исправит… Кстати, а где это мы?

Полицейский привстал с расшатанного, скрипучего табурета и подбросил полено в неказистую, на удивление жаркую печурку. Затем, навалившись грудью на колченогий столик, забурчал:

— Опять тебе подфартило. Когда вытаскивали со двора, урки почему-то палить не решились. Потом, вот, к сторожу занесли. У хозяина-то внучка в церкви, его оттуда сейчас за уши не оттащишь. А ты без памяти почитай два часа провалялся. Думал, на этот раз все, доскакался, пора панихиду заказывать. Мало мне головной боли, — он, горестно вздохнув, закрыл лицо ладонями и глухо продолжил, — так ты еще со своими приключениями.

— Погоди, — я, кряхтя сел, свесив ноги с лавки и больно упираясь хребтом в твердые бревна стен, — сейчас тебе еще добавлю. Нипочём не догадаешься, кто у бандюков за главного.

Селиверстов, так и не опуская ладоней, обреченно смотрел сквозь пальцы, и я, с кривой ухмылкой, добил его:

— Одноногий душегуб по кличке Староста. Тот самый, что от тебя на тракте сбежал. Помнишь?

Околоточный в сердцах грохнул кулаками по столу и неожиданно всхлипнул:

— Ну, все, каюк… Это изувер точно никого живым не выпустит.

Я, едва касаясь пальцами, ощупал огромную липкую шишку на затылке. Затем помассировал пульсирующие горячей болью виски. Закрыл глаза и вдруг понял, что нужно делать.

Почему мне сразу, вместо бессмысленной попытки договориться с бандитами, не пришла мысль использовать свои новые возможности, я так до конца и не уразумел. Но, как бы там ни было, еще оставалась возможность исправить собственную глупость.

С заметным усилием поднявшись на подрагивающие ноги, я выглянул в подслеповатое окошко и с удивлением обнаружил, что недолгий зимний день уже сменили сиреневые сумерки. Шагнув к Селиверстову, оперся на его плечо и проникновенно, словно нас могли подслушать, зашептал в самое ухо:

— Петя, прикажи костры вдоль изгороди зажигать. А то в потемках, как пить дать уйдут супостаты. Порешат заложников, и дадут деру. А как он шустро умеет скакать на одной ноге, сам имел возможность убедиться. Такого и на двух не очень-то догонишь. Раз уж так вышло, не хотелось бы выродка упускать. Другого случая поквитаться может и не представиться.

— А ты? — снизу вверх затравленно глянул на меня околоточный.

— Мне часика полтора покоя надо, — я отклеился от полицейского и вернулся на лавку. — Ты ступай, ступай. И вели меня не беспокоить. Ладно?

Околоточный нехотя встал и, скрипя плохо подогнанными половыми досками, тяжело протопал к двери. Взявшись за ручку, он порывисто обернулся, но, так и не промолвив ни слова, шагнул за порог.

Я же повозился, удобнее страиваясь на пружинистой мягкости овчины, сосредоточился и удивительно легко вошел в измененное состояние сознания. Сумрак вокруг моментально растаял и мир расцвел удивительными красками. Вишнево рдела раскаленная печка, за которой фиолетовыми светляками суетились тараканы. Язычком холодного голубого пламени вдоль стены прошмыгнула мышь. А через секунду мое невесомое астральное тело стремительно вытянуло в дымовую трубу, и я невидимым облачком завис над крестом, венчающим купол.

Смятение от внезапной метаморфозы продолжалось недолго и когда сознание вновь обрело способность воспринимать окружающие, мне открылась поразительная картина. Площадь перед церковью клубилась зеленью аур зевак-обывателей, а периметр ограждения, словно бордовые посадочные огни взлетную полосу, отделяли от толпы полицейские и казаки.