Выматывающая душу тряска ухабистой лесной дороги внезапно сменилась шуршанием колес по крупному речному песку. Карета плавно вкатилась в предусмотрительно открытые мощные ворота. В мутное слюдяное окошко я успел заметить двух вооруженных длинноствольными ружьями великанов-охранников.

На дворе стояла гнилая декабрьская оттепель, и поливающий второй день без остановки дождь окончательно смыл выпавший, было, в конце ноября снег. Поэтому до входа в двухэтажный особняк пришлось прыгать через многочисленные лужи. По странной прихоти хозяев подать карету к парадному подъезду возможности не имелось, так как широкая аллея два десятка метров не доходила до мраморного, украшенного резными колонами крыльца, разделяясь на несколько узких дорожек, разгороженных клумбами с густыми розовыми кустами.

Дверь нам открыл высокий лакей в лопающейся на широченных, бугрящихся от переразвитых мышц плечах, зеленой ливрее. Прохоров не обращая внимания на зверское выражением на его откровенно разбойничьей, до самых глаз заросшей густой бородой роже, уверенно направился в громадный холл.

Так, наверное, должен был выглядеть классический рыцарский зал. Высоченный, мрачный, холодный, едва подсвеченный отблесками из необъятного камина, в который легко поместилась бы целая кабанья туша. На выложенных натуральным камнем стенах угадывались головы диких животных. Вход охраняло чучело поднявшегося на задние лапы медведя

На фоне этого средневекового антуража потерялась миниатюрная женщина, сидевшая в кресле с высокой спинкой. Прохоров, видимо не раз здесь бывая, прямым ходом подошел к ней, поклонился и прикоснулся губами к облитому черной перчаткой узкому запястью, затем коротко представил меня.

Пока я неловко топтался, пытаясь понять, как правильно себя вести, она смерила меня взглядом с головы до ног, легко встала и ни слова не говоря, пошла к лестнице, ведущей наверх. Прохоров подтолкнул меня, шепнув на ухо: «Идите за ней».

Бесконечная галерея второго этажа, как и холл, тонула во мраке. Лишь немногочисленные светильники, скрытые в глубоких нишах, помогали не потерять из виду идущую впереди хозяйку.

Когда она вдруг скрылась за изломом стены, я прибавил шаг и чуть не сшиб ее, на всех парах вылетев из-за угла. Маленькая, но удивительно крепкая ладонь уперлась в мою грудь:

— Экий вы прыткий, батенька, — холодно усмехнулась наглухо затянутая в черное платье дама.

Пока я смущенно мямлил извинения, она извлекла пристегнутый к поясу ключик и открыла малозаметную дверку.

— Осторожно, берегите голову, — но предупреждение запоздало и многострадальный левый висок повстречался с низким косяком, хорошо еще повязку, больше из форсу, чем по надобности, я не снял, и она несколько смягчила удар.

Гася искры в глазах и вытирая выступившие от боли слезы, мне кое-как удалось боком протиснуться в низкую и узкую щель потайного входа. За толстой дубовой дверью скрывалось хорошо освещенное, просторное помещение, заставленное ретортами, перегонными кубами и вовсе неизвестными мне химическими приборами. Гладкие деревянные панели стен были расписаны разноцветными пентаграммами и густо увешаны астрологическими таблицами.

В центре стоял большой круглый стол, покрытый когда-то белой, а теперь местами прожженной, разукрашенной пятнами всех цветов радуги, скатертью. На нем кроме глубокой хрустальной пепельницы и голубенькой сигаретной пачки ничего не было.

Взгляд, скользнувший было дальше, вдруг зацепился и метнулся обратно. Я не верил своим глазам. Возле пепельницы лежал совершенно невозможный здесь легкий «Парламент». На нем была не только ненарушенная прозрачная пленка, но и издевательски ярким пятном пестрела акцизная марка.

Меня окатила горячая волна. Моментально вспотели рефлекторно сжавшиеся в кулаки ладони. Я судорожно пытался найти, но не находил ни одного подходящего объяснения происходящему.

Видимо мое смятение было настолько явным, что хозяйка дома, откроено довольная произведенным эффектом, все же решила меня пожалеть. Она сама отодвинула стул и легко нажав на плечо, заставила сесть. Затем присела напротив, сдвинула сигареты в мою сторону.

— Берите, берите, Степан Дмитриевич, не стесняйтесь. Я специально для вас заказывала. Сама-то сей дурной привычке не подвержена, но раз уж вам, мужчинам, обязательно нужно себя всякой гадостью изводить, препятствовать бессмысленно.

Я машинально схватил пачку, но не открыл, а стал нервно постукивать ее торцом по столу.

Хозяйка понимающе улыбнулась и ее пронзительные глаза, окруженные сеткой мелких морщин, выдающих почтенный возраст, неожиданно потеплели:

— Я, кажется, забыла представиться?.. Графиня Шепильская, — я сделал попытку подняться, но она жестом усадила меня обратно. — Для вас можно просто — Ксения Германовна… Надеюсь, вы простите меня за это маленькое представление?.. Хотелось наглядно продемонстрировать некоторые парадоксы нашего существования.

— Да уж, — у меня, наконец, прорезался голос. — Вам это в полной мере удалось. Откуда она у вас? — Я приподнял зажатую между средним и указательным пальцами пачку.

— Подарил один приятель, — просто ответила она, словно подобные вещи спокойно продавались в соседней лавке через дорогу.

— Познакомите? — вопрос помимо воли прозвучал с откровенной издевкой, потому что я начинал злиться.

— В свое время обязательно, — Шепильская сделала вид, что не заметила моего вызова. — Вы курите, курите. Здесь хорошо проветривается.

Воспользовавшись ее советом, я сорвал защитную пленку с пачки, привычно вытащил и скомкал картонную рекламку, выкинул мусор в пепельницу. Первая спичка с психа сломалась. Я глубоко выдохнул, угомоняя бешено молотящееся сердце, подчеркнуто аккуратно чиркнул по темно-коричневому боку коробка и прикурил.

Подзабытый вкус сигареты неожиданно ярко воскресил в памяти недавнее прошлое. Реальность качнулась и поплыла. Я, как в первый день пребывания здесь, болезненно резко ощутил абсурдность происходящего и проглотив горький комок в горле, задал ключевой вопрос:

— Как я сюда попал?

Собеседница тяжело вздохнула, откинулась на спинку стула, прикрыла глаза, приложив указательный палец к зазмеившемуся глубокими морщинами лбу и лишь после продолжительной паузы вновь заговорила:

— Я ждала и одновременно боялась этого вопроса. Боялась, потому что не уверена, смогу ли я, хватит ли моих скромных знаний для объяснения происходящих событий… Но, все же попробую, — она уронила руку, выпрямилась и напряженно продолжила. — Вы, Степан Дмитриевич, в Бога веруете?

Несколько обескураженный вопросом, я неопределенно пожал плечами и неуверенно пробормотал под нос:

— Теперь даже и не знаю?.. А это что, обязательно?

Графиня побледнела, гневно сверкнула глазами и отрезала:

— Вера — показатель здоровья души. Ваша без сомнения не здорова. Но, к моему несказанному удивлению, вы, несмотря ни на что, были избраны для осуществления миссии.

«Час от часу не легче. Неужели теперь еще и в секту к одержимым занесло?» — этот вопрос задать вслух я не решился, а Шепильская, между тем продолжала:

— Хотите ли вы этого или нет, но добро и зло, воплощенные в Боге и дьяволе существует вне зависимости от веры в них. Вам выпал жребий выступить на светлой стороне. Или вы принципиально против?

— Ну-у-у? — снова замялся я, маскируя замешательство глубокой затяжкой. — Почему бы хорошему делу не поспособствовать? Только, не совсем понятно, в чем, собственно миссия и причем здесь я?

— Отвечать начну с конца и повторюсь: почему выбрали вас — не знаю. Я бы не за что этого не сделала. А миссия заключается в розыске врагов семьи Прохоровых и возмездии убийцам Николая.

Тут я насторожился и довольно невежливо перебил ее:

— А откуда такая твердая уверенность, что нужно искать именно убийц, а не маньяка-одиночку, о котором столько времени взахлеб твердят газеты и шушукаются кумушки во всех подворотнях?

Слабая улыбка тронула давным-давно забывшие помаду бледные губы графини.