— Ну что, засоня, пойдем? — спросил Владимир, доставая из багажника охотничье снаряжение. Лена вышла из машины и сладко потянулась. На улице была благодать. Остывший за ночь воздух немного прогрелся на солнце и был почти стерилен. Луша подергивала крыльями и тихонько клекотала пол клобучком.

— Как же хорошо! — прошептала Лена удивленно. — Неужели может быть так хорошо? — снова спросила она сама себя и помотала головой, чтобы не впасть в сентиментальность.

— Давай надевай сапоги, природой потом любоваться будешь, — поторапливал её Володя, сажая на руку Лушу и закрывая машину. Лена надела резиновые сапоги, и они пошли по направлению к камышам.

— А знаешь, — нарушил недолгое молчание сокольник, — знаешь, что у охотников есть свой святой? Да, да. Святой Трифон. Я и охотником то из-за этого стал. Моя же фамилия Трифонов. Мне мама в детстве легенду вместо сказки часто рассказывала. У нас даже икона такая была — охотник с белым кречетом на руке. В общем так. Был у царя Ивана Грозного сокольник Трифон Патрикеев. И потерял как-то на охоте сокольник лучшего царского сокола. Разгневался царь и повелел растерёхе найти сокола. Сроку дал три дня, а иначе голова с плеч! Патрикеев не спал три дня и три ночи. Все кречета искал. Обходил все леса в округе, но птицу так и не нашел. Устал сокольник, набегался. Поди тут, не побегай, когда казнью царь грозится. Упал на колени в лесу и стал молиться своему тезке — мученику Трифону. Молился, молился, тут его и сон сморил. Спит он и видит сон, что стоит, на месте теперешней Трифоновской улицы в столице, дерево, а на дереве том, сокол сидит. Проснулся Патрикеев, побежал туда, а там и вправду дерево, а на том дереве беглец сидит. В память о своем спасении построил Патрикеев на том месте церковь и посвятил её святому Трифону. С той поры и стали охотники почитать мученика за своего святого. Ладно. Хватит лясы точить. Теперь потише пойдем. Тебе задание. Вот дойдем до тех зарослей, — и Трифонов показал рукой, на какую-ту кочку вдалеке с небольшим кустиком на верхушке, — потом ты одна пойдешь. Метров сто тихонько, а потом шуми что есть мочи. Вот тебе палка. По камышам ею бей. Поняла?

— Поняла, — шепотом отозвалась Лена. — А там змей нет? А то я змей очень боюсь.

— Змей нет. А если есть, то они тебя больше бояться. С твоего пути быстренько уползут. Что они глупые что ли, в ноги бросаться? Им тоже жить охота. Ну, теперь давай.

Лена сделала так, как велел Трифонов, но, пройдя буквально сто метров от кочки, громко чихнула. В тишине её чих прозвучал, словно пушечный выстрел. Из травы выскочила кряковая утка и полетела над камышами. Володя быстро снял клобук с Луши.

— Эх, милая! Подцепи, не промахнись! — закричал сокольник, жутко переживая. Добычу Луша взяла мгновенно. Стремительно взлетела в небо, сильно ударила утку грудью, и камнем бросилась за упавшей птицей вниз.

— Видела!? Видела куда она села? — закричал Лене Владимир и побежал в их сторону. — Слушай. Слушай где бубенец звенит!

Сокола они нашли быстро. Утка уже не дергалась, а Лушка, как деловая, сидя на дичи, выщипывала из нее перья. Владимир отнял добычу, убрал в ягдташ и дал соколу мяса, которое у него было с собой.

Потом Трифонов ловил рыбу, потом на машине доехал до лесного массива и поволок Лену в лес искать грибы, потом они жгли костер и коптили утку. Лушка, привязанная шелковым шнурком, сидела неподалеку на большом пне. Искры, отражаясь от её блестящих перьев, делали её золотой. Спать легли в спальниках у костра. Долго смотрели в бездонное небо и Трифонов рассказывая о звездах пробирался сложным маршрутом от звезды к звезде. Пашутиной было хорошо так, как не было хорошо никогда в жизни. В Трифонове было все, что она так долго искала в мужчине. Иногда они с Володей разговаривали, иногда молчали, и это молчание было естественным и совсем не напрягало. Их пальцы случайно соприкоснулись, и Лена ждала продолжения, но продолжения не последовало. Секса не было. Было то, что так трудно объяснить словами. Что-то возвышенное, торжественное. То, что всегда так манит людей, но не у каждого в жизни случается. Все, что было с Пашутиной в этот день, было похоже на сказку. Она смотрела в небо и повторяла про себя, — Трифонов for ever.

Вернулись они в Москву на следующий день. А потом… Потом начались телефонные переговоры, встречи, узнавание друг друга, нежность. Все то, что называется высоким и красивым словом Любовь!

Так продолжалось два месяца…Их роман был так скоротечен, что Лена опомниться не успела, как стала невестой. Осень сильно в тот год задержалась… И вдруг! Вдруг наступила зима. Не было распутицы, не дули пронизывающие ветры — зимушкины предвестники. Просто проснувшись как-то утром и выглянув в окно Лена, увидела, что все вокруг стало белым. Она достала из шкафа-купе свою любимую игрушку — шубу и надела её. — Ну что, красавица моя, вот и наступило твое время, — разговаривала Лена с шубой, как с живым существом. — Интересно понравлюсь ли я в тебе Володе?

Володи в эти дни в Москве не было, он уехал в командировку. За Лушкой должна была ухаживать его мама, приезжая в их район с другого конца города. Буквально за день до возвращения Трифонова, Лена, вернувшись после работы, домой, снова увидела на своем балконе Лушку. Сокол так же по-хозяйски, как и в прошлый раз вошел в квартиру и снова взлетел в коридоре на «уголок». Лена позвонила Трифонову, но на её звонки никто не откликнулся. Вероятно, Володина мама уже уехала.

— Да, родная… Ты себе в моей квартире уже и место определила. Прям, как дома… Нахалка ты Лушка! Ладно. Спи давай. А у меня еще дел по горло. — Пашутина сбегала в новой шубе в магазин. Хлопья снега на плечах растаяли и ворсинки стали влажными. Лена встряхнула шубу, надела на плечики и повесила на вешалку-стойку стоящую рядом с входной дверью. Пожелав Луше спокойной ночи, она легла спать и проснулась с мыслью о том, что вчера был последний день Володиной командировки и сегодня он вернется в Москву. Она встала и пошла на кухню варить кофе. Около входной двери творилось нечто странное. Весь пол был в темных пятнышках. Лена подошла ближе и увидела страшную картину. Сокол сидел на вешалке-стойке и выщипывал мех из её шубы!

— Пошла! Пошла! — в ужасе закричала Лена, сгоняя птицу с шубы. Луша слетела на пол и недовольно заковыляла на кухню. Рассмотрев шубу Пашутина поняла, что её любимая вещь безнадежно испорчена. Сдерживая рыдания, она бросилась к телефону и, путая кнопки, с трудом набрала номер. Володя сразу снял трубку.

— Трифонов, беда! — прошептала она. — Ко мне снова прилетела Луша и разодрала вдрызг мою новую шубу. — Дрянь какая! В чем же мне теперь ходить?!

Трифонов сначала онемел, а потом спросил. — Сколько она стоила?

— Да какая разница, сколько стоила? Две тысячи стоила. Мне что, еще год деньги на шубу собирать?

Трифонов появился, как всегда через пять минут. Ровно столько, сколько надо было пройти от соседнего дома до её.

Пашутина открыла дверь и чуть ли не с кулаками набросилась на Владимира. — Да как же ты можешь хищную птицу в городе держать, — кричала, не сдерживая рыданий Лена. — Эгоист проклятый! Она же и поклевать кого-нибудь может! Почему она у тебя улетает? Не умеешь — не берись! Сокольником хочешь быть, так езжай за город. Купи себе дом, благо финансы позволяют. Вон посмотри, как она мне шубу изуродовала! Воротник выщипан, плечи голые! Я же под нее кредит в банке брала, в отпуск не поехала! В чем я теперь ходить буду? — и, всхлипывая, она протерла ладонями мокрое от слез лицо.

Трифонов вошел в квартиру, бросил на стол какой-то сверток, посадил Лушу на рукавицу и ушел. Лена с опаской заглянула в конверт и обнаружила в нем две тысячи зеленых. Конверт выпал из её рук на стол, а сама она рухнула в кресло. — Что же я наделала? — с ужасом подумала Лена, — неужели шуба дороже наших отношений?!

Прошла неделя. Трифонов пропал, словно его и не было. Лена ругала себя почем зря. — Я дура! Сама шубу на вешалку повесила и не убрала. Могла бы подумать, что Луша может на нее сесть. Дура я дура! Зачем нагрубила? Володька то в чем виноват? Его же в Москве в это время не было. Это мама его на этот раз не уследила… Вот тебе и Трифонов for ever. Что же теперь делать? Я же его люблю! Я жить без него не могу! — она горестно качала головой и с каждым днем ненавидела себя все больше и больше.