…После того, как два бравых ковбоя, Пит и Эрни, потащили в салун маленького поэта, встретившегося им на станции Вайоминг, мироощущение чувствительного юноши изменялось с каждым толчком в спину, которым друзья-ковбои награждали непоспевающего за ними в салун стихотворца. Им не терпелось позабавиться. Они предложили парню попробовать подзаработать: продать его новый городской костюмчик и купить взамен поношенный, как у настоящего мужчины.

— У нас тут есть любитель хороших костюмчиков — убеждали новоявленные друзья, — Коричневый Арчи, неплохой парень. Тебе надо поменяться с ним одеждой. Он из нас самый бывалый. Ты же хочешь узнать жизнь? — ревели ковбои, — почувствовать природу наших штатов. Это ты поймешь, только проведя ночь в салуне.

Арчи, которому ковбои предлагали продать костюм поэта Джекки, был тот самый человек, что много лет спустя убьет свою жену, застав ее в одной постели с братом, и сам попадет на каторгу. Это был тот Арчи, который одно время будет охранять Скарлетт О’Хара от наглых черных, но почувствует к дочери Эллин такую ненависть, что проклянет в ее лице весь женский пол. Это был тот необузданный человеческий тип, который только и чувствует себя полноценным, пока карает то, что кажется ему заслуживающим кары.

Эрни и Пит довели несчастного Джекки Уилкса до салуна и втолкнули его туда…

…Запертая в своей комнате Эллин сидела у окна и считала мух, умерших у нее в спальне за дни ее черной меланхолии.

“Мухи мрут, а я нет”.

Приезд двух старух затмил в ее голове все прочие ужасы. Этот приезд означал только одно: неминуемую разлуку с Филиппом.

Эллин предалась просто воспоминаниям. Она вспомнила случай из отрочества. Эллин начиталась романов Бульвер-Литтона и почувствовала, что ей необходимо влюбиться. Единственным подходящим мужчиной был единственный кузен. Как всегда, верной помощницей оказалась Евлалия…

…Эллин искала поводов остаться наедине с Филиппом, чтобы объяснить ему, что его положение изменилось — он стал героем ее сердца. Юная Евлалия, которая читала романы старшей сестры, подсказала ей выход из положения и научила, что делать.

Эллин воспользовалась ее советами. С ней вдруг стали происходить странные вещи, когда Филипп оказывался поблизости. Эллин стала неожиданно для себя самой разбивать вазы, фамильные сервизы. Она испытывала приступы дурноты и тихонько, так, чтобы не услышали по всему дому, кричала: “Помогите”.

Доверчивый Филипп неизменно к ней кидался, обхватывал ее за талию, приподнимал слабеющее тело, укладывал в кресла. Эллин была на седьмом небе от его прикосновений. “Соли, соли”, — слабо шептала она и думала о том сладком миге, когда однажды флакончик с ними окажется не рядом на тумбочке, а за вырезом ее лифа и тогда…

Ей со сладким содроганием виделось, как тонкие прозрачные пальцы Филиппа, путаясь в ее платье, достают флакончик с солями.

В такие секунды Эллин тоже становилось дурно, но от чувства стыда. Ужас! Она торопливо вскакивала с кресла или с дивана, куда ее укладывал кузен и поправляла воображаемые складочки.

— Вам лучше? — неизменно спрашивал бедный мальчик. — Я не успел даже позвать слуг…

— Ах, и не зовите.

— Но вдруг вам опять станет… дурно.

— Да полноте. Мне уже легче. Сейчас надо убрать следы преступления. Если их увидят бабушка…

— Я сейчас уберу.

— О-о, не сейчас. Мне не хватает воздуху, дайте я обопрусь на ваше плечо. Что это?

— Мое плечо.

— Да я не о том, в окне.

— Гирлянда. Ваша сестрица Евлалия сидит в комнате над нами и пугает нас.

— Евлалия?

— Да!

— Вы сошли с ума. Так она знает, что я здесь… с вами?

— Нет. Меня здесь нет! То есть она не знает, что я здесь, с вами. Я совсем запутался.

— У вас лицо белое. Вам плохо?

— Нет. Я ведь находился в соседней комнате…

— О-о! Я даже не знала!

— Простите, но это не специально. Я тоже не знал, что вы рядом.

— Да-да. Я слишком громко закричала…

— Что? Вы кричали? Боже мой!

— А вы что же, не слышали? Тогда как вы здесь оказались?

— Ах, ну вот, выясняется. В том-то и дело. Я был так увлечен стихами Вордсворта, что…

— Какими стихами?

— Да так, своим делом, что продолжал быть в уверенности, что нахожусь в пустыне, впрочем, это неважно, совсем один, как вдруг Евлалия…

— Она была с вами? И вы…

— Да нет, что вы! Она была в комнатах наверху, над вами. А я — в соседней. Вдруг она вбегает ко мне, вся запыхавшаяся, в растрепанном платьице, глазки горят, ротик раскрыт, и вдруг… на цыпочках подходит ко мне и шепотом…

— Как шепотом?

— Да вот, шепотом. Я тоже теперь удивляюсь, мне говорит: “Кузен Филипп, вашей кузине Эллин плохо”. — “С чего вы взяли, Евлалия?” — спрашиваю я. — “Она крикнула — помогите, мне плохо”. — “Боже мой, когда?” — спрашиваю я. — “Только что”, — отвечает Евлалия. “Срочно слуг!” — кричу. — “Ах, не кричите”, — останавливает меня Евлалия. Боже мой, она так заботится о вас! “Не кричите и никого не зовите. Идите сами”. Представляете? Я ведь не кончал медицинского факультета, а собираюсь поступать на юридический и даже не знаю, что делать в таких случаях. А ваша Евлалия мне говорит: “Не беспокойтесь, я вам помогу”, — и ведет меня в эту комнату. И тут, ах, Боже, я никогда не смогу себе простить этого.

— Что? Я некрасиво лежала?

— Да нет, Эллин, не краснейте. Перед входом в вашу комнату нервы Евлалии сдают, и ей самой становится дурно. И я, посланный заботиться о вас, бросаю ее. Мне так неловко.

— …

— Вот и все, Эллин. Теперь я с вами. И мне ужасно неловко, что я даже вам помочь не смог. Ах, лучше бы Евлалия послала за доктором. Что с вами? Вы надули губки. Я вас чем-то обидел? Эллин!

— Нет, ничем, наоборот спасли. Так, значит, вы ничего не слышали, и это Евлалия по-сла-ла вас меня спасать? Очень мило. Мне надо идти.

— Куда же вы, Эллин? Вам нельзя сразу вставать.

— Нет, можно. Даже нужно. А вы… останетесь здесь… Я пойду, пришлю слуг, чтобы убрали. А вы… — и Эллин с красными щечками выбежала из комнаты, проклиная непонятливость и чрезмерную щепетильность Филиппа. Интересно, но как обо всем догадалась Евлалия?

Маленькая Евлалия, которой в следующем году исполняется только тринадцать лет. Конечно, это неправильно, что она такая маленькая, а уже разбирается во всех тонкостях сердца старшей сестры. Но, с другой стороны, даже приятно, что у Эллин появилась хоть такая маленькая, но все же настоящая союзница. Надо будет на это рассчитывать. А пока в благодарность нужно попросить отца купить ей такую коробку конфет, как и этой крошке Полли. Можно сказать, что после смерти матери маленьким девочкам не хватает заботы и внимания.

Размышления Эллин оборвал стук в дверь.

— Милая моя, — прогнусавила за дверью тетка Покасьяк, — иди примерь платьице, которое ты наденешь на выход в город. Твой отец написал, что ты обязательно будешь посещать балы.

Эллин с мукой посмотрела на тетку Покасьяк. Какие балы без Филиппа? Она ведь не живет, она просто существует по привычке…

…В это время Филипп сидел на жестких мешках с письмами и считал сколько еще оставалось ехать до Милуоки. Он вспомнил как любил его дядя Пьера. Его слова: “Милый мальчик, мой родной”.

Куда все исчезло? Пьер собственной рукой разрушил то, что так долго создавал после смерти Кэролайн между ним и Филиппом.

Филипп воспоминал, что после того, как Эллин заставила его признаться в любви к ней, Евлалия тоже влюбилась в него. Она предложила Эллин разделить Филиппа по дням. Четные — он принадлежит Эллин, нечетные — Евлалии. “Мужчинам нужно разнообразие”, — обосновывала она свои предложения.

До Милуоки оставалось меньше трех часов…

…Эллин стояла под придирчивыми взглядами двух гусынь и вспоминала, как два года назад они гостили у бабушки Робийяр в Саванне. Бабушкин дом был самым экзотическим в городе, потому что его строил ее дедушка — специалист по военным укреплениям. Он постарался на славу.