Для достижения более полного слияния конфуцианства с синтоизмом и устранения противоречий и расхождений между ними Токугава Нариаки создал специальное учреждение с многозначительным, перекликающимся с китайской классикой названием «Кодокан» («Школа расширения пути»). Деятели этой школы, некоторые из которых в своих националистических настроениях доходили до фанатизма, считали необходимым вопреки официальному запрету использовать в интересах Японии не только мудрость древних китайских философов, но и достижения науки и техники стран Запада. Основным стимулом к изучению чужеземной культуры было для них усиление собственной страны [8, с. 297–305].
Правительство же опасалось, что изучение Запада может подорвать уважение к японским национальным ценностям и традициям. И в 1843 г. был издан специальный эдикт, запрещающий всем японским ученым, за исключением практикующих врачей, заниматься западными науками. В одном из официальных предписаний говорилось: «Многие доверчивые люди легко поддаются обаянию экзотических идей и странных фактов. Те, кому нравятся иностранные веяния, кончают тем, что теряют свой врожденный японский дух, становятся слабыми трусами, способными нанести неожиданный удар в спину. С ними надо быть всегда настороже». В другом подобном предписании употребление иностранных терминов и «варварских» слов объявлялось непатриотичным и антияпонским действием Г21 с. 67–68].
Но, несмотря на правительственные запреты, все более полные сведения о жизни Запада проникали в страну и становились предметом изучения для широкого круга приверженце» европейской науки — рангакуся. Многие из них были всерьез обеспокоены очевидной отсталостью и слабостью Японии перед лицом внешнего мира. Их волновали неподготовленность страны в военном отношении, ее тяжелое социально-экономическое положение, проблемы внешней политики и многое другое. Она разрабатывали теории оздоровления разлагавшегося феодального общества, предлагали различные меры для усиления Японии и укрепления ее обороноспособности.
Одним из таких ученых был Хонда Тосиаки (1744–1821), пришедший к националистическим и экспансионистским идеям, отталкиваясь от опыта европейских стран. Хонда изучал многие западные науки, но особенно увлекался географией и описанием различных стран мира. Он объехал всю Японию, знакомясь с социально-экономическими условиями жизни в различных ее районах, совершил путешествие по северным морям, добрался почти до Камчатки.
Из стран Запада особенно поразила его воображение Велш кобритания. Он писал, что, по существу, Англия — небольшой остров с очень холодным климатом, пустошь, бедная природными ресурсами и не располагающая ничем примечательным, а в мире нет ни одного океана, где бы не было британских территорий. Причину этого Хонда видел в том, что европейские государства обладали богатым опытом в искусстве политического-управления и досконально изучили все методы обогащения страны. Среди этих методов он особенно выделял территориальную экспансию и колониальную политику. Он утверждал, что, если Япония пойдет по этому пути, «на Востоке появится великий остров Япония, не уступающий острову Англия на Западе, и в огромном мире под небесами будет две самые богатые и могущественные нации» [19, с. 288].
Живое воображение Хонда Тосиаки рисовало картину «великой Японской империи», охватывающей все северные острова и территории Азии и Северной Америки, со столицей, расположенной где-нибудь на Камчатке [22, с. 151].
Хонда с его откровенно империалистическими аппетитами был не таким уж одиноким среди японских ученых своего времени. Многие из них в качестве альтернативы «закрытой стране» выдвигали политику территориальной экспансии.
Таким образом, развитие различных направлений общественно-политической мысли в Японии постепенно готовило почву для появления буржуазного национального государства и трансформации патриотизма в буржуазный национализм.
Существенной гранью в развитии основных идеологических концепций японской буржуазной нации, включая национализм, была революция Мэйдзи. Активной движущей силой политической жизни Японии в этот переломный период и самой организованной военной силой являлись самураи, сыгравшие очень важную роль в революционных событиях. В ходе буржуазных преобразований, последовавших за революцией Мэйдзи, сословие самураев было упразднено, но как носитель определенного идеологического комплекса самурайство развернуло широкую активность в сфере духовной жизни нации и сыграло в ней заметную роль. Оно пошло на службу к буржуазной монархии, используя на этой службе свой традиционный идейный богаж. Оттеснив относительно слабую и политически пассивную промышленную буржуазию, самурайство слилось с консервативными кругами, близкими к крупной буржуазии, и стало в ее интересах выступать от имени всей нации.
Главными составными частями аппарата, обеспечивавшего реализацию власти новым правительством, были армия и полиция. В императорской армии все командные должности занимали самураи. Этот слой самураев, численностью около 40 тыс. человек, был тесно связан с монархическими кругами и занимал прочные позиции в государственном аппарате [11, с. 51—. 53].
Полиция также оказалась в руках самураев, поскольку они считали это занятие вполне достойным и охотно туда шли. Полицейская система была почти полностью укомплектована выходцами из самурайского сословия, отличавшимися высокомерием и презрением к простому народу. В полиции сохранялись наиболее реакционные традиции феодальной эпохи. Новое правительство использовало старый полицейский аппарат и его изощренные методы для борьбы против демократических сил. Население знало, что полиция состоит почти исключительно из самураев, и продолжало по привычке относиться к полицейским почти так же, как в дореформенной Японии к правящему воинскому сословию. Таким образом, полиция, по существу, превратилась в сословную организацию, основанную на самурайской идеологии.
Самураи-офицеры привнесли в новые вооруженные силы многие черты, присущие старому, феодальному воинству. Это было наследие главным образом идейного характера. Идеологическая обработка солдат новой армии основывалась на морально-этическом кодексе самурайства бусидо, который был несколько трансформирован в соответствии с духом времени. Преданность интересам даймё и княжеств в морали воина была подменена «японским национальным духом» и любовью к императору.
Солдаты императорской армии должны были обладать высоким чувством долга, быть безгранично преданными императору и испытывать презрение к смерти. Их этическое воспитание почти полностью совпадало с предписаниями бусидо, но теперь фанатичному самопожертвованию ради императора учили не только профессиональных военных, но и всех, кто подлежал всеобщей воинской повинности. Сфера действия самурайской идеологии значительно расширилась, особенно среди молодежи На первое место в воспитании воина и нации в целом выдвигался принцип возвеличивания всего японского и уничижения всего чужого.
В том же духе воспитывала молодое поколение школа, где также были сильны позиции самурайства. Ученикам стремились внушить восхищение героями средневековой Японии, желание подражать им, следовать этике самураев. Занятия физическими упражнениями были призваны укреплять тело и дух, воспитывать из молодежи сильных и храбрых воинов. В учебных заведениях обучали самурайским воинским искусствам — кэндо, кюдо и содзюцу (владение мечом, луком и копьем), которые считались важным средством воспитания воли, выдержки и целеустремленности. Учащимся внушалась мысль, что их главное призвание пополнить императорскую армию и в ее рядах служить родине. При этом служба родине преподносилась в совершенно реальных представлениях, типичных для любого империалистического государства: завоевание новых земель, приобретение колонии и т. д. [10, с. 132].
Такое значительное влияние самурайства в сферах, связанных с воспитанием нового поколения японцев, приводило к заметной «самураизации» духовной жизни нации, ее культуры, что создавало особый моральный климат в стране, способствовавший сохранению отдельных феодальных традиций и обычаев, живучести многих феодальных «ценностей», которые, казалось бы, должны были потерять смысл в новое время.